Говорят, в Китае, если вы действительно кого-то ненавидите, вы можете бросить в его адрес проклятье: «Чтоб ты жил в интересные времена!» Действительно, «интересные времена» - это периоды волнений, войн и борьбы за власть, когда миллионы невинных людей страдают от последствий. Происходящие в настоящее время события, которые начались в Тунисе и сейчас вспыхнули в Египте, дают понять, что мы приближаемся к новой эпохе интересных времен. Традиционные обвинения западных властей в том, что они сейчас платят по счетам за свою лицемерную поддержку недемократического режима, объясняют немногое. Ни в Тунисе, ни в Египте мы не видим какого-либо сильного мусульманского фундаменталистского присутствия – люди просто взбунтовались против деспотичного режима. Конечно, актуальным остается вопрос: «что случится на следующий день? Кто выйдет политическим победителем?»

Когда в Тунисе было назначено новое временное правительство, в него не вошли исламисты и более радикальные левые. Реакция самоуверенных либералов была такова: хорошо, они, по сути, одинаковы, эти две тоталитарные крайности. Но так ли просты вещи, как о них говорят? Разве истинный долговременный антагонизм разворачивается не между исламистами и левыми? Даже если на какое-то время они объединяются против режима, то, как только они побеждают, их единство разрушается, они вступают в смертельную борьбу, зачастую более жестокую, чем та, которую они вели против общего врага.

Вспомним последние выборы в Иране. Зеленый цвет, выбранный сторонниками Мусави, выкрики «Аллах Акбар!», которые слышались с крыш Тегерана в вечерней мгле, явно означали, что они воспринимали свою деятельность как повторение революции 1979 года под руководством Хомейни, как возврат к ее истокам, уничтожение коррупции, возникшей после революции. Следует провести четкое различие между двумя главными кандидатами, противостоящими Ахмадинеджаду, Мехди Карруби и Мусави. Карруби, по сути, реформист, в целом предлагающий иранскую версию политики тождественности, обещающий поддержку всем отдельно взятым группам. Мусави представляет собой нечто совершенно другое: он выступает за истинное возрождение популярной мечты, лежащей в основе революции Хомейни.

Даже если эта мечта была утопией, следует разглядеть в этом истинную утопию революции как таковой. Это значит, что революция Хомейни 1979 года не может восприниматься как жесткий исламистский переворот – она была чем-то большим. Сейчас стоит вспомнить о невероятной активности первого года после революции с захватывающей дух вспышкой политической и социальной креативности, организаторскими экспериментами и дебатами среди студентов и простых людей. Сам факт, что такая вспышка была подавлена, доказывает, что революция Хомейни была подлинным политическим событием, мгновенным открытием, которое высвободило небывалые силы социального преобразования. Это был момент, в котором «все казалось возможным». Далее последовал постепенный спад, обусловленный захватом политического контроля исламистской организацией.

Даже в случае явно фундаменталистских движений следует быть осторожным, чтобы не проглядеть социальный компонент. Движение Талибан обычно представляется как фундаменталистская исламистская группировка, навязывающая свои правила через террор. Тем не менее, когда весной 2009 года, они захватили долину Сват в Пакистане, газета «Нью-Йорк Таймс» сообщила, что они организовали «классовое восстание, пользуясь значительным разрывом между небольшой группой богатых землевладельцев и их безземельными арендаторами».

В статье из «Нью-Йорк Таймс» очевидна идеологическая подоплека: когда говорится о «способности Талибана использовать классовые различия», то как будто подразумевается, что «подлинная» задача Талибана заключается в чем-то другом – в религиозном фундаментализме – и они всего-навсего «воспользовались» тяжелым положением бедных безземельных фермеров. К этому следует добавить еще две вещи.

Во-первых, такое разделение между «подлинной» задачей и инструментальной манипуляцией навязаны Талибану извне: как будто сами бедные безземельные фермеры не ощущают своего тяжелого положения и не выражают его через «фундаменталистские религиозные» утверждения! Во-вторых, если, «используя» тяжелое положение фермеров, Талибан становится «угрозой для Пакистана, который остается в большей степени феодальным», то что мешает либеральным демократам в Пакистане, так же как и Соединенным Штатам, также «воспользоваться» этим бедственным положением и попытаться помочь безземельным фермерам? Печальным выводом из того факта, что данный очевидный вопрос не поднимается в статье из«Нью-Йорк Таймс», является то, что феодальные силы в Пакистане – это «естественные союзники» либеральной демократии…

Обыгрывая хорошо известную характеристику марксизма как «ислама XX века», Жан-Пьер Тагиефф написал, что ислам превращается в «марксизм XXI века», продвигающий после заката коммунизма свой яростный антикапитализм. Тем не менее, не подтверждают ли недавние злоключения мусульманского фундаментализма давнее предсказание Вальтера Беньямина о том, что «каждое восхождение фашизма свидетельствует о провальной революции»? Возникновение фашизма является провалом левых, но и одновременно доказательством того, что революционный потенциал, неудовлетворённость существовали, и левые не смогли их мобилизовать. И разве нельзя сказать то же самое по отношению к сегодняшнему так называемому «исламо-фашизму»?

Не соотносится ли восхождение радикального исламизма с исчезновением светских левых сил в мусульманских странах? Когда Афганистан рисуется как крайне исламистская фундаменталистская страна, вспомнит ли кто-нибудь, что 40 лет назад, это была страна с сильными светскими традициями, вплоть до наличия влиятельной коммунистической партии, которая пришла к власти независимо от Советского Союза? Куда пропали эти светские традиции? В Европе то же самое можно сказать и в отношении Боснии: в 1970-х и 1980-х годах Босния и Герцеговина была в (мульти)культурном отношении наиболее интересной и энергичной из всех югославских республик с международно признанной школой кинематографа и уникальным стилем в рок-музыке. В сегодняшней Боснии действуют сильные фундаменталистские силы (как например группа мусульманских фундаменталистов, которая атаковала гей-парад в Сараево в сентябре 2008 года).

Разве мы не наблюдаем подобную динамику даже в развитых странах Запада? Как показал Томас Франк, Канзас, тот самый штат, который до 1970-х годов был краеугольным камнем радикального левого популизма, сегодня является столпом христианского фундаментализма. Поскольку в современной двухпартийной системе США красные – это республиканцы, а синие — демократы, и поскольку популистские фундаменталисты, разумеется, голосуют за республиканцев, старый анти-коммунистический слоган «лучше мертвый, чем красный!» сейчас приобретает новое ироничное звучание: ирония заключается в неожиданном переходе «красного» от старой левой народной мобилизации к новой христианской фундаменталистской народной мобилизации.

В середине апреля 2009 года я сидел в номере отеля в Сиракузах перед телевизором, переключая между двумя каналами. На одном шел документальный фильма о Пите Сигере, великом американском певце в стиле кантри, стороннике левых, а на канале Fox News шел репортаж об анти-налоговой акции движения «Чаепитие» в Остине, штат Техас, на этой акции был певец в стиле кантри, который исполнял популистскую анти-Обамовскую песню, полную жалоб на то, как Вашингтон облагает налогом обычных трудяг, чтобы обеспечить богатых финансистов Уолл Стрит. Короткое сосредоточение на двух программах оказало на меня электризующий эффект. Я отметил странное сходство между двумя певцами. Оба формулировали анти-правительственную популистскую жалобу, направленную против эксплуатирующих богачей и их государства, призывающую к радикальным мерам вплоть до гражданского неповиновения — болезненное напоминание о том, что в плане формы и организации, сегодняшние радикально-популистские правые странным образом напоминают старых радикально-популистских левых. Разве сегодняшние христианские фундаменталистские группы с их полунелегальным статусом, видящие главную угрозу своей свободе в государственном аппарате, не организованы как «Черные пантеры» в далеких 1960-х?

Ситуация в Европе становится еще хуже. И в западной, и в восточной Европе наблюдаются признаки долгосрочной реорганизации политического пространства. Вплоть до недавнего времени это пространство, в целом, определялось двумя главными партиями: правоцентристкой партией (христианско-демократической, либерально-консервативной, народной партией) и левоцентристской партией (социалистической, социал-демократической, и т. д.), дополненными более мелкими партиями, обращающимися к узкой группе избирателей (экологам, либералами, и т. д.). Новая конфигурация, рождающаяся сегодня, - это пространство, занятое, с одной стороны, партией, выступающей за глобальный капитализм как таковой (обычно с некоей степенью толерантности к абортам, правам геев, религиозным и этническим меньшинствам)., а с другой стороны, усиливающей свое влияние антииммиграционной популистской партией (дополненной радикальными и неофашистскими группами). Хорошей иллюстрацией может быть Польша: с исчезновением экскоммунистов, главными партиями сейчас стали «антиидеологическая» центристская либеральная партия премьер-министра Дональда Туска и консервативная христианская партия братьев Качинских. В Италии Берлускони является доказательством того, что даже подобная крайняя оппозиция вполне преодолима: его Forza Italia — это партия и глобального капитализма, и популистской антииммигрантской риторики. А разве Виктор Орбан, новый лидер Венгрии, это не Берлускони с венгерскими ценностями? Сегодня единственный способ мобилизовать электорат — это подстегнуть страх (иммигрантов, соседей).

Отсюда мы приходим к пониманию настоящего зловещего урока восстаний в Тунисе и Египте: если умеренные либеральные силы продолжат игнорировать радикальных левых, они приведут к разрастанию непримиримой фундаменталистской среды. Для того, чтобы основное либеральное наследие выжило, либералам необходима братская помощь радикальных левых. Итак, возвращаясь, к Египту, самой позорной и опасной следует признать оппортунистическую реакцию Тони Блэра, показанную в репортаже CNN: перемены необходимы, но это должны быть «стабильные перемены». «Стабильные перемены» в Египте сегодня могут означать только компромисс с силами Мубарака, которые могут пожертвовать самим Мубараком и несколько расширить правящий класс. От лицемерия западных либералов просто захватывает дух: они публично поддерживали демократию, а сейчас, когда люди восстали против тиранов во имя свободы и справедливости, а не во имя религии, они все «глубоко озабочены»... Почему они озабочены? Почему они не радуются, что свободе дается шанс? Сегодня, больше чем всегда, справедлив старый лозунг Мао Цзедуна: «хаос под небесами — ситуация превосходна».