Глобальная сплетня о смерти
Часть вторая
От редакции. Вскоре из печати выйдет новая книга Сергея Роганова современного русского писателя, философа, автора многочисленных работ по философии и психологии смерти и смертного человека. Автор любезно согласился в преддверии выхода своей новой книги представить на страницах «Русского журнала» свое новое творение.
* * *
«Теология и философия – заброшенные миром глобализации сиамские сестры-близнецы христианской культуры. Их общие кровь и дух давно не возбуждают ни потерянную вконец веру, ни растерявшийся разум. Их единоутробное родство давно стало очевидностью - европейское сознание – большой склочник. Собственно, чего еще можно ожидать от эллино-иудейского инструмента деятельного преобразования мира? Разве могли, в конце концов, найти общий язык и договориться спокойно евреи и эллины? «Что общего у Афин и Иерусалима? У Академии и Церкви?» (Тертуллиан «О прескрипции против еретиков»)[i].
Пока христианское богословие расправляло крылья в первые века своего существования, оно, собственного говоря, и мыслилось, как особая разновидность мысли, в отличие от языческой стихии философии, которая, разумеется, не знала и не могла знать Иисуса Христа. Познавать богов и общаться с Живым и Личным Богом – разумеется, разные измерения человеческого сознания. «Философия и богословие противостояли друг другу как Афины и Иерусалим; как познание и общение; и как чистая мысль и цельная духовно-душевная устремленность ко Христу»[ii].
О вариантах отношений между ними было создано немало теорий: теперь уже только можно вспоминать об отчаянных попытках теологов и философов создать «взаимобратимые» конструкции веры и разума во времена Римской империи, отождествить Сократа и Христа, или превратить Святое Писание в «Этику» Аристотеля. Все же, молодое христианство не прощало язычников и философию, даже Платона и платонизм, благодаря которым только и смогло получить основания для возведения собственного храма в культуре. Ну а философия нервно ждала своего звездного часа в тени христианского мироустройства. Человек создан по образу и подобию Бога, но не философа – утверждала христианская культура, и только за одно это, философия готова была отправить теологию на костер интеллектуальной инквизиции.
Каково было наследникам афинской мудрости услышать – «Философия – служанка теологии». Кому бы это понравилось?
Возрождение и Новое время расставили все на свои места. Неустанные сражения между верой в незыблемость устоев мироздания и королевской власти, и рациональное мышление, действенное восстание, покорение и преобразование свободного индивида и его истории – нерв европейской жизни последних столетий.
«Cogito, ergo sum» Рене Декарта, - «Я мыслю, следовательно, существую» становится и Ветхим и Новым заветом для свободного буржуазного индивида. А в качестве обязательного приложения к максиме Нового времени, европейцы получили декартовский дуализм: бессмертное мышление и смертное тело. Неважно, что смертная плоть и бессмертная душа христианства только получили новое дыхание, - главное, что было сохранено, это бессмертие мышления для отчаянно самосознающей себя святости: философии. А бессмертный мир идей Платона, наконец, развернулся на земле в книгах и материальных кодах культуры эпохи Просвещения.
Нет, вы только подумайте – «Philosophia est ancilla theologiae».
* * *
Так же как «вопросам биологии, психологии, теодицеи и теологии смерти экзистенциальный анализ методически предшествует», любое обращение, даже к собственной смерти на могиле целого тысячелетия, предполагает обращение к родоначальнику одной из самых блестящих философских сплетен ХХ века - Мартину Хайдеггеру. Здесь его невозможно миновать так же, как невозможно миновать Соломона в веренице «родословия» Иисуса Христа.
Знаменитое «Бытие и время» Хайдеггера, в действительности, было посвящено отнюдь не Эдмунду Гуссерлю, а самому Хайдеггеру в облике Иисуса Христа и его возможным размышлениям в духе онтологии «бытия-к-смерти», дотошному, скрупулезному анализу потока божественного сознания с оглядкой на необходимую Голгофу, включая последнее восклицание Спасителя перед самым мгновением смерти: «Боже, боже, зачем ты оставил меня!». Экзистенциальная аналитика «бытия-к-смерти» немецкого философа всего лишь искупила всю вину европейской философии перед личностью Иисуса Христа. Иного и быть не может, - заброшенный в мир волей Всевышнего, лишенный каких бы то ни было дурных человеческих сексуальных наклонностей, познавший, аккурат к моменту совершеннолетия, свое предназначение быть принесенным в жертву, испытавший мгновения ужаса, когда земля уходит из-под ног, сам Иисус являет собой идеальный во всех смыслах персонаж, от лица которого ведется повествование в «Бытии и времени».
Каково было ступать по земле, забавлять свадебных гостей фокусами превращений воды в вино и наоборот, воскрешать или исцелять других, защищать падших женщин или спокойно беседовать с массой людей, сознавая, что совсем недалек тот день и час, когда будешь страдать на кресте, а римское копье легко коснется твоего сердца? Правда, если бы Спаситель и апостолы были сильны в премудростях феноменологии, то осмысляя неизбежную перспективу смерти на кресте Сына Божьего, они, безусловно, опередили бы ректора нацистского университета.
Возможно, бытийный характер «смерти» и является необходимой предпосылкой любого понимания, но только от самой традиционной «смерти» к концу прошлого века не осталось и следа. Более того, - сама фундаментальная способность понимания хоть «бытийного характера», хоть новой системы ипотечного кредитования, находится в прямой зависимости от начала процесса смерти, точнее и есть, по сути, сам процесс небытия сознания, доступный любому смертному существу на земле.
Современный человек давно запутался в попытках точно обозначить и сам момент смерти, и осознать смысл процесса смерти, тем более - найти ту точку в собственном развитии, с которой начинает развертываться необратимые старение и исчезновение. Время спутало все карты любой антропологии. Попробуйте теперь взвесить на весах традиционной логики хотя бы такую возможность, как заморозка собственного трупа до того момента, когда наука и технологии смогут его «воскресить», - каким образом можно осмыслить смерть человека в подобном состоянии? Что тогда остается от необратимости и неизбежности, от занудного «бытия-к-смерти», если все дело заключается всего лишь в отсутствии массового производства криогенных установок для всех без исключения граждан?
ПРИМЕЧАНИЯ:
[i] См. «Философия и теология: старые и новые парадигмы отношений» в кн. С. С. Хоружий, «Православная аскеза - ключ к новому видению человека», Библиотека Веб-Центра «Омега», 2000. С. 31
[ii] Там же.