Это и называется республиканизм

От редакции. Чуть больше года назад Президент России Дмитрий Медведев выступил с программной статьей "Россия, вперед!", в которой он обрисовал свое видение будущего нашей страны. Но не только обрисовал, но и призвал россиян, активных граждан, тех, кому не безразлична судьба России, двигаться вперед. Сегодня, 23 ноября 2010 года Президент выступил с новым политическим обращением в своем видеоблоге. Он рассказал о состоянии российской демократии, не утаив и недостатков, ей присущих, о насущных проблемах, а также о том, что удалось сделать с момента начала политической реформы. Своим мнением об обращении с "Русским журналом" поделился философ Андрей Ашкеров.

* * *

Аналогия медведевского времени с перестройкой не более, чем уловка. Нарративный приём.

Если Медведев объявил борьбу с застоем серьёзно, на третьем шаге всё может кончится появлением третьего. Того, кто, с одной стороны, действительно будет бороться с боярскими (партийными) привилегиями. А с другой - прервёт затянувшийся переходный период, а также политику лавирования и двусмысленности, институализированную в тандеме. На языке крутится фамилия одного федерального политика на "с" (выражаясь на языке Рене Магритта, «это не Сурков»). Однако появление третьего вряд ли входит в планы Дмитрия Анатольевича.

Если же борьба с застоем – лозунг, у Медведева есть все шансы реализовать то, что многие мыслили как его предвыборный наказ – стать не новым Горбачёвым, а новым Брежневым. Чтобы оставаться на месте, нужно немножечко... нет, не бежать - пританцовывать. Или, говоря, иначе, чтобы быть сегодня Брежневым, надо хоть чуточку быть Горбачёвым. Это, собственно, единственное достижение той самой перестройки двадцатилетней давности, о которой сегодня так часто принято вспоминать.

Но это всё рассуждения околоконспирологические. Если сменить жанр и поговорить о социологии политики, выстраивается совсем иная логика. Вначале о самом главном: мы имеем дело с новым витком кризиса всех без исключения проявлений общественной солидарности. При сохранении каких-то связей общество исключает саму возможность существования себя как ткани. При этом господствуют два полярных представления. Представление первое, консервативное – солидарность возникает в обществе сама собой, и для этого ничего не нужно делать. Представление второе, либеральное – солидарность в обществе и вовсе не нужна, а если и нужна то только в форме стояния по 31 числам и «маршей несогласных».

В первом случае солидарность – это нечто вроде природного богатства, которое принадлежит всем, но которое в отличие от нефти и газа нельзя монетизировать. Во втором случае солидарность – это форма существования политмассовки. В итоге получается гибридная структура: если солидарность природна – её смысл только в том, чтобы служить источником ренты. Если солидарность искусственна – она нужна как декорация, прикрывающая систему неравенства и политические притязания олигархических групп. Однако получается так, что солидарность одновременно и источник ренты, и декорация. Она искусственно создаётся как нечто всем доступное, но не нужное никому, кроме тех, кто мог бы извлекать из неё прибыли.

Именно поэтому либеральное представление о солидарности у нас нисколько не противоречит консервативному. Эпоха либеральных реформ, обозначенная словосочетанием «лихие 90-е», создала капитализм, крайне мало совместимый с демократией. Вначале думали, что капитализм и демократия – одно и то же. Однако капитализм в местном варианте обернулся такой системой неравенства, которая фактически исключает любые формы политической общности. Это было понято не как проблема, а как завоевание: народ должен существовать только в пределах потребления – посреди витрин и прилавков. Потребление стало витриной витринной демократии. Народу был возвращён его первоначальный смысл – статистической единицы. В любом другом варианте даже упоминание слова «народ» стала дурным тоном – здесь подоспели представители «научных кругов», начавшие торопливо объяснять, что «народа не существует».

Народа действительно «не существует», если никто не хочет его представлять, а значит не развита система представительства и искусство представлять себя среди других и вместе с другими. Народ «не существует», ещё и потому, что любые формы совместного существования, восходящие к греческому ещё синойкизму, обложены оброком, и возникают в свободном варианте лишь в сознании иных публицистов. Только наивные последователи Дюркгейма могу полагать, что солидарность выступает неотъемлемым атрибутом общества и возникает «сама собой». Солидарность существует, пока она производятся, и пока, соответственно, имеют институты, которые в состоянии её производить. Это партийно-представительские институты.

В нашей ситуации представительские институты заменили собой институты «сетевого общества» - прежде всего сервисы блогинга и социальных сетей. Однако не стоит забывать, что «сетевое общество» является воплощением реванша социологического номинализма («индивид всё, группа – ничто») над социологическим реализмом («что можно сказать об индивиде, если не соотносить его со структурами, которым он обязан как своей автономией, так и своей связью с другими?»). «Сетевое общество» не столько социологическая категория, сколько управленческий тренд, который позволяет контролировать группы посредством лимитирования их «реальности». Страх перед общностями и народом имеет у нас под собой фантомную боль гражданской войны. Войны стратегий обобществления. Войны за тут или иную модель национализации.

Однако прививка номинализма не уберегает от военизации отношений. Она даже не сводится к тому, чтобы от групп оставалось «одно название», а индивиды превратились в социальные атомы.

Скорее речь о том, чтобы узаконить посредством номиналистического менеджмента ситуацию, когда индивид не имеет шансов стать субъектом, то есть оказывается меньше самого себя. А меньше самого себя он в той ситуации, когда не может себя представлять. Этот кризис субъектности совсем не гарантирует от военных действий – только они приобретают другой вид. Нужно говорить не о войне как конфликте ставок в национализации, а о конкуренции приватизационных стратегий, компенсирующих невозможность быть субъектом.

Последние 15-20 лет отечественной истории – это, помимо прочего, история невероятного воровства, барыжеского угара и купеческого транжёрства. Короче говоря, перед нами история хищнического отношения к ближнему. История мира, в котором все друг другу – охотники. Однако эта охота ничто иное, как следствие невозможности соотнести себя с каким-либо Я, основанным на системе представительства: «я» никого и ничего не представляет, но оно никем и не может быть представлено. Точнее, как представлениями, так и представительством можно в данном случае пренебречь. В итоге общественная реальность оказалась формой злокачественного солипсизма: солипсизма без субъекта.

Путин на протяжении своего правления пытался восполнить и политический солипсизм, и кризис солидарной жизни. В итоге общество не стало более солидарным, а превратилось в коалицию корпоративных тел. В корпорации степень общности повышается в зависимости от места в иерархии – чем выше это место, тем больше связей, а, следовательно, возможностей. «Единая Россия» существует сегодня как гражданско-политическая сила, выражающая принцип корпоративной интеграции. «Корпоративисты всех мастей, объединяйтесь!».

Однако нужно помнить: каждая корпорация воплощает принцип общественной солидарности в перевёрнутом виде, ведь классическое значение солидарности ровно в обратном – формы солидарного существования открывают возможности для тех, кто их не имеет. Для «низов».

Только в этом случае солидарность превращается из источника прибыли в добродетель и социальный эквивалент блага, которое, как известно, «само себе награда». Медведев сам представляет собой результат корпоративной игры, однако в его констатации «забронзовения» партэлиты вопреки вниманию к отдельному человеку слышится отголосок стремления к надкорпоративной солидарности. Медведев, безусловно, хочет стать не просто президентом, но «первым гражданином», как это принято у первых лиц в республиканской традиции. Однако, чтобы справиться с этим замыслом, ему нужно превратить искусство представлять себя из личной привилегии в общенациональное достояние. Это и называется «республиканизм».

       
Print version Распечатать