На греческом острове Родос прошел очередной, пятый по счету, всемирный форум "Диалог цивилизаций", организуемый общественными фондами России. Прошел действительно с мировым размахом: 800 участников, среди них много громких имен в мировой политике и науке, авторитетные духовные лица. Прекрасная возможность укрепить международный престиж нашей страны. Норвежский участник форума, с которым я разговаривал на обратном пути из Родоса в Афины, сказал мне, что посетил родосские собрания уже в третий раз и что в этом году они были продуманы и организованы особенно хорошо. Охотно с ним соглашусь.

Мировой форум отражает, естественно, и мировое умонастроение, и мировые проблемы. Много было сказано о скором конце мировой гегемонии США и возвышении "региональных цивилизаций" (тема выступления, в частности, И.Валлерстейна), глобальном потеплении, модернизации образования, роли религий в урегулировании конфликтов и т.п. Впервые в форуме участвовала представительная делегация китайских ученых и журналистов. Для них было организовано обсуждение глобальной роли китайской цивилизации. Мое видение дискуссий ограничено рамками "китайского" стола, но оно позволяет высказать кое-какие общие соображения по теме форума.

Тема эта, на первый взгляд, настораживает. Так ли уж легко вести диалог, и тем более "диалог цивилизаций", чтобы к нему можно было апеллировать по всякому поводу? Дипломаты твердят о решимости "продолжать диалог" как раз тогда, когда разговора не получается. И те же политики упорно отказываются, часто скандальным образом, от просьб "начать диалог", когда им это неугодно или невыгодно. Ясно, что в диалоги мы вступаем избирательно и нередко маскируем ими нежелание понять и даже просто признать друг друга. А диалог цивилизаций - вещь прямо мистическая, поскольку тут вообще непонятно, кто с кем и как дискутирует. Много в этой области пустого звона и того, что американцы называют wishful thinking, - стремления выдать желаемое за действительное. В России, к примеру, есть влиятельное прокитайское лобби, рисующее блистательные перспективы русско-китайского диалога на платформе евразийства. Между тем сам Китай проблемами диалога на евразийской или любой другой платформе нисколько не озабочен, вступает в союзы с соседними государствами только для того, чтобы решать собственные проблемы, и, как Америка, на любовь иностранцев взаимностью не отвечает. Если надо, то и реку, текущую в Россию, перекроет, и аккуратно выставит счет русской авиакомпании за задержку самолета в пекинском аэропорту, даже если она вызвана действиями китайских пограничников. Толстому и Достоевскому нынешнее китайское руководство предпочитает компьютерную науку, а в ответ на заигрывания наших евразийцев наотрез отказывается восстановить в своей стране православную церковь, имеющую там и храмы, и паству. Китайцы - народ практичный, в их душе нет русской широты и щедрости. Они берут то, что им полезно, и гордятся своей самобытностью. Ибо нет ничего более практичного, чем быть самим собой. Но все же уповать, как принято сейчас в Китае, только на "совокупную силу государства" - дело безнадежное. Доказано историей. На Руси говорили лучше: не в силе Бог, а в правде.

Итак, на кухне человеческой глобальности котлеты цивилизаций (всем желанные) и мухи диалогов (угодные разве что западным либералам) выдаются отдельно. Выработанная на Западе культура "рационального диалога" с ее идеалом всеобщей, формализируемой, верифицируемой и прочей истины (привет Хабермасу) отделена от исторических культур и поэтому не может не претендовать на безусловную, не знающую исключений всемирность. Это надкультурное, надысторическое начало в силу всем известных обстоятельств представлено, в первую очередь, Америкой (что, конечно, не препятствует существованию внутри той же Америки собственного фундаментализма и почвенничества). Метаисторический рационализм не имеет точек соприкосновения с рациональностью культур. Более того, он будет считать привязанность к исторической почве признаком умственной ограниченности и даже моральной ущербности. Америка, таким образом, не может не иметь врагов. Но она не воюет с ними, а наказывает их, как провинившихся школьников или еще того хуже.

Исторические цивилизации (прежде всего великие цивилизации Азии) дают на вызов Запада асимметричный ответ: они требуют заняться самим условием всякого диалога, модальностью и тоном, формирующими определенный тип отношений, что и составляет сущность культурной традиции. Восток, безусловно, имеет свою культуру диалога, и весьма изощренную, но это диалог, протекающий в определенной социальной среде и имеющий целью установить различие, еще точнее - иерархический порядок среди его участников. Его подлинное оправдание есть не что иное, как безмолвие или, по-другому, чистая экспрессия как предел выразимости, - прообраз церемонно-обходительного, церемонно-предупредительного жеста. В жанровом же отношении диалог на Востоке - это самоапология в виде ответов на вопросы воображаемого собеседника или, как в древнем Китае, "различения" ( бянь) между понятиями, которое само не поддается обоснованию. В обоих случаях оппонент обязан принять не просто априорную истину, но некую дорефлективную в своей полной естественности ориентацию, изначальную смыслонаправленность действия, абсолютный Путь жизни, не подлежащие обсуждению. Открыть эту "истину сердца", согласно чаньской притче, - "все равно что встретить своего отца на людной улице: вам не нужно будет спрашивать других, не обознались ли вы". Диалог, таким образом, не нужен: все и так носят в себе полноту знания, только не все об этом знают. Соответственно, риторику на Востоке заменяло искусство исподволь манипулировать другими. К ужасу западного либерала, коммуникация на Востоке всегда имеет стратегическую природу и разделяет людей на властвующих и подчиненных.

Теперь нам легче понять некоторые странности восточного менталитета. К примеру, искреннюю любовь китайцев к лозунгам и призывам или тот факт, что акцент китайского руководства на самобытности и "совокупной силе" своей цивилизации не переходит в идейный национализм западного образца. Дело в том, что власть в Китае есть прежде всего право и вместе с тем способ различения между вещами. Китайский разговор как "приказ-разбирательство" устанавливает различие между знающими и незнающими, управляющими и управляемыми. Но абсолютное различение есть не что иное, как различие в сходстве и сходство в различии. Китайская официальная пропаганда изобилует образчиками такого мышления, подчас выглядящими комично. На воротах какого-то учреждения в Чэнду я недавно увидел лозунг: "Всемерно развивайте демократию, оберегайте права членов партии!". Почти по Оруэллу: "все скоты равны, но некоторые равнее других". Предлагаю не смеяться, а задуматься. Речь идет о рациональности не логики, а культуры, и эти виды рациональности надо четко различать. Например, суждение: "Быть смелым - значит убивать как можно больше", будучи вполне понятным и соответствующим словарному определению, едва ли "встретит понимание". И я могу натолкнуться на афоризм в стиле Лао-цзы: "Быть смелым в сдерживании своей смелости - вот настоящая смелость". Суждение как будто алогичное, но интуитивно понятное, даже если я ничего не знаю о его авторе, и притом единственное, открывающее простор межкультурному общению, ибо оно, устраняя гнетущую однозначность понятий, открывает пространство духовной свободы.

Высказанное здесь предположение о природе власти на Востоке помогает рассеять многие недоумения, связанные с "примордиалистской" концепцией культуры, то есть представлением о культуре как о неизменной сущности. Например, ничто не мешает японцам, наделенным исключительно сильным чувством национального своеобразия, успешно перенимать достижения западной цивилизации и следовать в фарватере американской политики. В таком случае мы наблюдаем, так сказать, радикальную псевдоморфозу идентичности: самосознание японцев четко разделено на "национальный" и "западнический" сектора, которые отражают и в итоге удостоверяют друг друга даже в их взаимном отрицании. Неудивительно, что из этих контрапунктных напряжений вышел откровенно "нигилистический", асистемный уклад жизни (см. модных нынче японских писателей), который стал чуть ли не главным мировым брендом Японии.

Теперь мы можем сказать, что имеем дело с двумя видами диалога, и оба они - неподлинные! "Рациональный диалог" западного либерализма в глобальном контексте, то есть в условиях неустранимого противостояния исторического и метаисторического начал, ведет к обрыву коммуникации и упраздняет себя. (Впрочем, уже знаменитые сократовские диалоги оказываются при ближайшем рассмотрении замаскированным монологом.) Восточные же псевдодиалоги уже в силу принципиально иносказательной природы их языка никогда и не преследовали иной цели, кроме как привести беседу к безмолвному пониманию. Вспомним спор даосского философа Чжуан-цзы с софистом Хуэй Ши по поводу того, может ли человек знать "радость рыб". Вердикт Чжуан-цзы, в своем роде классический, указывает на не-мыслимую предпосылку всякого общения и сообщения: прежде любого опыта и понимания мы (никогда не отдельное "я") уже обладаем знанием подлинности своей жизни, и это знание есть именно радость, потому что оно означает открытие новых миров, переживание "чудес и таинств" бытия.

Существует мнение, что многополярный мир, к которому призывает Азия и примкнувшая к ней часть России, невозможен, что он неизбежно выродится в войну всех против всех и надо вернуться к противостоянию двух систем. Не знаю, что лучше: поединок двух гигантов или драка сотни карликов. Но, в любом случае, указанная точка зрения кажется справедливой лишь до тех пор, пока мы мыслим в рамках абстрактного рационализма - по сути своей глобального, но разрушающего единство реального мира. Между тем полюс - это не обособленная сущность, он всегда сопряжен со своей противоположностью, своим инобытием. Позиция азиатских пропагандистов, кстати, тоже искажает истинный смысл многополярности в той части, где последняя сводится к абсолютизации государственных суверенитетов. Единое пространство многополярности соответствует, что бы ни говорили современные Данилевские и Шпенглеры, именно цивилизациям, этнокультурным мирам, не связанным административными границами, простирающимся сколь угодно далеко, но всегда сохраняющим связь с вещественным субстратом культуры. В этом смысле многополярность и есть собственно человеческий мир, одновременно целостный и бесконечно разнообразный.

Родосский форум - преимущественно собрание интеллектуалов, и о миссии последних в межцивилизационных контактах следует сказать особо. Дело интеллектуала - искать истину, а знание истины делает свободным. Нет зрелища более жалкого и отвратительного, чем сервильный интеллектуал. Завет свободы - завет Христа, обладателя "всякой власти". Но этот завет странным образом отделился от исторического христианства и даже стал противостоять ему. Оружие западного интеллектуала - критический взгляд, его достоинство - разумная самостоятельность. Тут сокрыто мучительное противоречие, ибо рациональная истина не может не быть всеобщей и, следовательно, всегда обособленный интеллектуал не может не хотеть власти - подлинного воплощения всеобщности. Философ и тиран друг другу противостоят и не могут друг без друга. Так было в Европе, так было и в Китае. Тот же даос Чжуан-цзы не хотел отказываться от своей свободы ради должности царского советника, хотя бы то была свобода "валяться в грязи". Но книгу даосского патриарха Лао-цзы очень почитали при дворе деспота Цинь Шихуана. Нам, русским людям, лучше других известно, как много бед может сотворить неверное понимание деликатных отношений между властью и интеллектуалами.

Что делать интеллектуалу в современном мире, где принято противопоставлять либерально-демократическую традицию Запада и так называемый восточный авторитаризм? Для начала - подвергнуть критике самое это противопоставление. Чтобы вести сегодня осмысленный диалог, нужно отказаться от претензии на установленность истины и признать спонтанный, неопределенный характер мирового развития. Как метко сказал Чжуан-цзы, свободен тот, кто способен "быть таким, каким еще не бывал". Чтобы так жить, требуется моральное мужество: самоотречение в любви. Потенциал для него есть в каждой цивилизации, ведь без него не было бы и человечества.

И вот мой последний тезис: наперекор всей вражде и непониманию, всем идиосинкразиям, разделяющим Запад и Восток, я утверждаю, что власть и свобода, западная свобода выбора и восточная свобода действия могут быть совмещены, как они были когда-то соединены в личности Христа или Будды, если предметом критики или, можно сказать, глобального метадиалога, станет самое условие коммуникации, без-основательность человеческой мысли. Нынешнее "состояние постмодерна" уже подготовило для этого почву. Власть в современных западных демократиях стала "пустым местом неопределенности" (К.Лефорт), "виртуальной точкой притяжения" (Ш.Муфф), где идентичность определяется соприсутствием иного. И сама демократия определяется, скорее, негативно, как неопределимый "разрыв в аксиоматике господства" (Ж.Рансьер). Такой же пустотой, ускользающим присутствием предстает власть как разделение без утраты цельности (прямая отсылка к Лао-цзы) в политической модели Востока. И власть, и свобода - это всегда иное. Сближение того и другого возможно именно в пределе субстантивного единства Глобальная политика будет объединять людей в точке их разъединенности, в самом пределе их общения. Вот где скрыта спорная территория современной политики, которую не может охватить или очертить никакой спор. Это не означает, конечно, что напряжение между властью и критикой исчезнет. Но в океане "отсутствующего средоточия" каждый может наполнить свою чашу. Если постарается.