Богатство и "целое" или "Капитал" Платона

От редакции. Философии богатства у нас еще нет, как нет и философии закона или философии школы. То, что у нас зовут философией права или социальной философией – это слишком часто попытки уловить опыт как бабочку сачком, а не повторить его, не артикулировать, не увидеть, сколько контекстов создает даже небольшое множество пытливых слов философа. Неврастеническая метафизика для нас заслоняет работу по за(с)читыванию контекстов: всё, как если бы настройка инструмента заменяла бы игру по нотам. Но к строгости контекстов, а не только текстов, двигаться нужно, чтобы включиться в нюансированный разговор с мировыми философами. Эссе Людмилы Кришталевой – важный опыт о контекстах «богатства» как прибыли, бывшего в человечестве и несбывшегося в человеке.

* * *

Девяностые годы прошлого века подняли мысль, философию в нашей стране на гребень интереса: в переполненных лекционных залах вещали европейские и наши собственные звёзды, появились новые философские издания, хлынула переводная литература – иногда публиковалось по нескольку русских вариантов одного текста. Почему ушел этот интерес? Возможно, потому что исчезла острота ситуации: исторический сдвиг совершился, все стало не ново и оказалось принято нами – вольно или невольно. В статье 1996 года «Проблема собственности» Владимир Вениаминович Бибихин говорил: «Мы обязаны разобрать собственность, однако, не потому что перед обществом будто бы стоит задача самоанализа, изучения себя […] Кто думает, что бывают задачи до разбора, без разбора, уходит от дела мысли и просто от дела […][1]» Конечно, следовать требованию строгой мысли трудно, однако необходимо – снова и снова.

Империя денежных знаков: пылающий символ. Макс Вебер связал успех большого числа американских и европейских предпринимателей с особенностями протестантской этики, а именно с рациональностью, с отношением к профессии как к призванию, систематически-методическим подходом к собственным деятельности, с признанием успеха как перста Божия. Книга «Протестантская этика и дух капитализма» была написана Вебером после посещения Америки. Для Вебера путешествие стало новым откровением: он увидел в происходившем на его глазах новую точку отсчета истории.

В главе «Протестантские секты и дух капитализма»[2] есть описание реального эпизода. Макс Вебер присутствовал при обряде крещения в баптистской церкви. Его спутник обратил внимание на молодого человека, который, как ему было известно, хотел открыть банк в местном городке и с этой целью крестился в секте. Вебер обратил внимание на связь двух событий – из этого наблюдения, фактически, и родилась книга.

Секты в то время представляли собой небольшие сообщества, связанные дисциплиной и ответственностью за своих членов, в том числе и материальной. Прежде чем человек становился членом религиозной общины, изучалась его жизнь, проверялись честность и безупречность поведения. Таким образом, крещение означало публичную гарантию моральных качеств, своеобразную отметку: господин проверен, он добропорядочен и честен, ему можно дать кредит, с ним можно иметь дело.

В другом месте, приводя рассуждения Б. Франклина в подтверждение собственных теоретических выводов, Вебер уточняет: «Там, где видимость честности достигает того же эффекта, она может заменить подлинную честность – ведь легко предположить, что в глазах Франклина переизбыток добродетели – лишь ненужная расточительность и как таковая достойна осуждения»[3].

Иными словами, важные, на взгляд М.Вебера, основы, на которые опирается предпринимательство, сами подчинены рациональности и прагматизму, включены в стратегию расчета. Не важно, насколько прочны основы, – важно, что на них можно опереться, когда нужно. Таким образом, этические принципы протестантизма, принесшие их приверженцам коммерческий успех, – это своего рода рабочий момент или этап роста капитализма.

Все, что каким-либо образом соприкасается с капиталом, имеет свойство конвертироваться в деньги. Иначе и само по себе оно быть не может – в противном случае непременно выпадает из процесса, как лишняя деталь («ненужная расточительность») вылетает из работающего механизма. Конвертация, превращение в знак – главная операция нашей реальности. Сначала конвертируются вещи в знаки, потом знаки в знаки. Вещи, тяжелые, большие, инерционные, не поспевают, отстают и, в конце концов, остаются далеко позади, ведь энергия капитала столь стремительна и постоянно ускоряется… Время – деньги, как известно.

Сами деньги – знак того, что не существует, но реально, символ самопорождающейся энергии, охватившей мир так же, как некогда всё занялось от огня логоса, по словам Гераклита. О том, что энергия капитала сродни огню, всепоглощающему, легко перекидывающемуся, о масштабах пожара заметно свидетельствует глобализация с международными банками, организациями, транснациональными корпорациями и мировой политикой. Но мы чувствуем проникающую, всеохватную силу этой энергии и без макроэкономических выкладок.

Огонь разгорелся – все охвачено и пылает. Одни вещи он пожирает, другие портит. И лишь немногие остаются нетронутыми. Пострадали, пострадаем ли мы в этом пожаре, нужно ли нам спасаться?

Конечно, когда протестанты говорили о коммерческом успехе как знаке Божьем, вряд ли они имели в виду, что Успех может существенно превосходить самого человека. Большой успех, с созданием экономических империй, с фантастическими цифрами прибылей, становится образцовым для капитализма (огонь захватывает все!). И возникает новый вопрос: нужен ли он такой, несоразмерно большой, человеку? С другой стороны, большинство из нас уже прошло конвертацию, и независимо от успеха или неуспеха мы – уже в огне.

Посмотрим, какими выходят из огня те, кто загорелся больше других. Self-made – так называют успешных людей. «Сделавший себя» человек сделал это совместно, одновременно со своим бизнесом: предварительно рассчитал и спланировал, запустил в работу, получил прибыль, капитализировал ее (превратил прибавочную стоимость в капитал). Помимо, без, вне бизнеса нет и человека self-made. Подтверждение тому – ситуация разорения, экономического провала, коммерческого краха. Когда успешный бизнес рушится, никому не придет в голову назвать того, кто был self-made, иначе как лузером и неудачником. Удастся человеку восстать из пепла, начать новое дело, вновь достичь успеха – и он снова станет self-made. Интересные параллели английскому self-made дает русский язык. «Поставить на ноги», «стоять на своих ногах» – все эти выражения связаны с материальным благополучием. И в каждом из них есть энергия распоряжения собой ради последнего. Еще точнее перекличка смыслов между выражениями self-made и «иметь состояние». Богатство вводит человека в некое состояние, которое может выражаться в балах и охотах, равно как и в усилии к развитию бизнеса. Понимание истинного себя здесь заменяет результат, дело, успех.

Самовозрастающая доблесть «на счету». В греческой античности самость была тождественна доблести: человек стремился к добродетели и становился истинным собой в момент совершения доблестного поступка[4]. Интересно, что доблесть, арете, для платоновского Сократа – богатство, порос, а изначальное состояние человека – бедность, пения. Вспоминая также библейскую притчу, можно сказать, что несмотря на все таланты-кредиты, которыми одаряют нас высшие силы, человек нищ перед лицом мира. Иными словами, еще до любого примитивного акта обмена между первобытными людьми, сам мир предстает перед нами как экономика, как притягательное богатство. Мы включены в нее благодаря собственному стремлению. Мир вызывает в нас стремление к себе, впрочем, оно ужé, заранее должно быть в нас. Иначе как можно вообще вызвать то, чего нет?

Доблесть – это богатство, привлекающее своим блеском человека. Какая яркая метафора, говорим мы себе, интерпретируя миф о Поросе, Пении и соединяющем их Эросе-стремлении, – миф был рассказан Сократом в диалоге «Пир» (203b-е)[5]. В наше время это тождество, не утрачивая своей метафоричности, переворачивается: богатство – это доблесть. Иными словами, тот, кто достиг богатства, показал, на что он способен. Успех высветлил, каков на деле оказался этот человек, в каждодневном труде стремившийся к своей цели – к блеску богатства.

Удивительным образом, для бизнесмена новейшего времени сохраняет свое действие та же энергия, та же схема, тот же механизм, который мы обнаруживаем в античности: изначальная нищета – стремление к богатству – достижение того, к чему стремятся, как осуществление самого человека. И в том, и в другом случае человек осуществляет себя через другое. Интересно, что двусмысленность богатства (богатство как доблесть и как капитал) сохраняется и в языке: «несостоятельный» – это выражение применимы для оценки и самого человека, и его кошелька.

Сократ заверял афинян: будет доблесть, будет и достаток: «Не от денег рождается доблесть, а от доблести бывают у людей и деньги и все прочие блага» («Апология Сократа», 30b)[6]. В этой фразе философ не осуждает деньги, как могло бы показаться. Хотя мысленно, невольно и незаметно для себя, мы уже переиначили эту фразу, задав ей отрицательную определённость: от денег родятся только пороки. Но мудрец говорит совершенно другое: он восстанавливает порядок – указывает на то, что раньше. Доблесть раньше, говорит Сократ. От нее, от ее полноты – и все остальное, что нужно человеку.

Явно, что здесь нет приписываемого платонизму отрешенного ухода в идеальное (доблесть, благо) вопреки материальному (деньгам, благам), нет забвения, отрицания одного ради другого. Напротив, философ четко определяет занимаемые ими места. В этих словах мудрец призывает увидеть, что же действительно является источником всех богатств – сам человек, точнее, тот человек, который воплощает в себе богатство мира – доблесть. Сократ даже говорит о таком золоте – тщательно отобранных и внимательно воспитанных людях, которые становятся правителями и стражами («Государство», 415 а) [7].

Самое удивительное, что этот призыв философа к доблести может быть услышан людьми. Если верить Максу Веберу, честность и порядочность принесли протестантам Америки и Европы коммерческий успех. Доблесть обогащает! Немецкий ученый объясняет это рациональностью: «Безудержная алчность в делах наживы ни в коей мере не тождественна капитализму и еще менее того его “духу”. Капитализм может быть идентичным обузданию этого иррационального стремления, во всяком случае, его рациональному регламентированию»[8]. Расчёт такой: быть добродетельным выгодно, поскольку порядочность обеспечивает доверие партнеров. Но вряд ли Сократ имел в виду именно это.

Эрос богатства. Богатство обогащает – какое бы оно ни было. И отнять стремление к нему у человека нельзя. В советские времена, когда перекрыты были пути к материальным благам, все рвались к ценностям культуры – стояли в очередях за книгами, добывали билеты на спектакли, самоотверженно трудились, множа запретные сокровища мысли на печатных машинках. Было ли во всем этом присвоении, поглощении духовных богатств стремление к доблести, добродетели? Однозначно ответить трудно. Конец СССР свидетельствует, что скорее – нет. Была ли в этом рациональность? Очевидно – нет, но явно было что-то гораздо более сильное и раннее, чем расчет. Считать начинают тогда, когда появляется, что считать. Прежде же – блеск богатства и эротическое, если следовать Сократу, влечение к нему.

Мудрец зачисляет Богатство среди богов: «Когда родилась Афродита, боги собрались на пир, и в их числе был Порос, сын Метиды» («Пир», 203 b). Метида – богиня Мудрости, супруга Зевса. Иными словами, происхождение Богатства самое достойное: его отец – верховный бог античного пантеона. В русском языке божественное происхождение богатства тоже самое непосредственное и близкое. Этимологию слова «богатый» Фасмер связывает непосредственно со словом «бог». А смыслы общего корня ученый восстанавливает, ища родственные слова в других языках: древне-индийское bhágas – «одаряющий, господин», bhájati, bhájatē – «наделяет, делит», греческое φάγειν – «есть, пожирать»[9].

Впрочем, нам, современным людям, слова философа о том, что доблесть обогащает, все-таки кажутся прекраснодушным идеализмом. Мы знаем, в нашей стране успешные и богатые люди безжалостно отнимают богатство у своей земли и своего народа. Честные же и порядочные в их ряду – скорее исключение.

Хотя в чем-то, конечно, платоновский Сократ прав. Ну да, если думать в масштабах всего общества, если все станут добрыми и хорошими, то, конечно, мы сразу станем счастливыми и богатыми. Вырисовывается логика, общая для идеализма Платона и социализма Маркса. Поскольку все это мы уже опробовали на себе, можем с уверенностью сказать: нет, объединенные прекрасной идеей о всеобщем благополучии люди не становятся добрыми и хорошими, но сообща движутся в противоположном направлении – к нищете. Сравнивая две исторические перспективы – капитализм и социализм – можно сказать, что путь к богатству как таковому проще и понятнее, прямее и короче. А главное, мы видим тех людей (капиталистов), которые действительно к нему пришли. В отличие от внешнего двигателя – идеологии и силы идей, толкающих к коммунистическому благоденствию, у этого движения есть самозаводящийся мотор – непрерывно действующая энергия самовозрастающего капитала.

Мы сделали оговорку – «богатство как таковое» – и сравнили последнее со всеобщим благоденствием коммунизма, обретаемым под условием идей, идеологии, в исторической перспективе. Ведь убежденному человеку нужно не абы какое богатство, а правильное, полезное для всех. Т.е. оно не «как таковое» в отличие от капитала, оно с оговорками.

И вновь замечаем подмену. У Сократа было иначе: сама доблесть (=идея) и есть божественное богатство. Не средство, не условие – но само богатство. И в этом смысле оно ближе капиталу, нежели коммунистическому благоденствию.

Нам возразят: ну и что, философ-то был бедняком, у старика не оказалось денег заплатить суду, чтобы его не казнили. Да, потому что богатства доблести ему было достаточно, чтобы не искать никакого другого. Так же и правители-стражи в платоновском государстве должны обходиться необходимым, бесплатно предоставляемым им другими гражданами: «А насчет золота и серебра надо сказать им [стражникам], что божественное золото – то, что от богов – они всегда имеют в своей душе, так что ничуть не нуждаются в золоте человеческом, да и нечестиво было бы, обладая тем золотом, осквернять его примесью золота смертного: у них оно должно быть чистым, не то, что ходячая монета, которую часто нечестиво подделывают» («Государство», 416е).

Итак, Сократ запрещает смешивать разные виды золота: божественное и материальное. На первом, а не на втором, по его мнению, зиждется благополучие города. Лучшие люди, чьи души из золота, – вот золотой запас государства: «Хотя все члены государства братья… но бог, вылепивший вас, в тех из вас, кто способен править, примешал при рождении золота, и поэтому они наиболее ценны, в помощников их – серебра, железа и меди – в земледельцев и разных ремесленников» (415а). В правителях заключено золото, они сами – капитал, сказал бы современный человек. Все эти духовные раскопки нужны нам не для историко-философского исследования. Мы продолжаем искать различие между богатством и богатством, между золотом и золотом, между доблестью и капиталом.

Философу возражает собеседник: «[…] Не слишком-то счастливыми делаешь ты этих людей [стражников], и притом они сами будут в этом виноваты: ведь […] государство в их руках, но они не воспользуются ничем из предоставляемых государством благ, между тем как другие приобретут себе пахотные поля, выстроят большие, прекрасные дома […] будут владеть […] золотом и серебром и вообще всем, что считается нужным для счастливой жизни» («Государство», 419). Сократ соглашается со справедливостью возражения: «Не заставляй нас соединять с должностью стражей такое счастье, что оно сделает их кем угодно, только не стражами» («Государство», 429d). Не пользоваться тем, что создаешь и чем владеешь – эту ситуацию Макс Вебер назвал бы иррациональной: «[…] Нажива в такой степени мыслится как самоцель, что становится чем-то трансцендентным и даже просто иррациональным по отношению к «счастью» или «пользе» отдельного человека»[10]. Как для сократовских стражей-правителей, для веберовских капиталистов дело, бизнес является самоцелью. Если бизнесмен проживает свои деньги, а не пускает их в дело, он перестает быть таковым, так же как стражи, которые пользуются благами охраняемого государства.

Вырисовываются любопытные параллели между мыслителями разных тысячелетий. Интересно, что у Сократа и Вебера схожи рассуждения не только о золоте-капитале, но и о труде. Немецкий ученый говорит, что капитализму нужен новый тип работника, для которого труд является призванием и опять-таки самоцелью[11]. Сократ тоже говорит о призвании и заинтересованности, правда, у него нет однородной массы «работников», нивелированных капиталом, но есть правители, стражники, горшечники, земледельцы: «[…] Справедливостью будет – и сделает справедливым государство – преданность своему делу у всех сословий: дельцов, помощников и стражей, причем каждое из них будет выполнять то, что ему свойственно» («Государство». 434 с).

Призвание всех граждан платоновского государства – делать свое дело и тем самым сохранять целое. Нет задачи – осчастливить кого-то одного. Этот же механизм опосредования есть и в капиталистическом предприятии, как его понимает Макс Вебер. Добавим – и в коммунистическом проекте. Бизнесмен, привлекая работников, включая в дело себя, работает не столько ради себя, сколько ради капитала. И в первом и во втором случае каждый (правитель и ремесленник, капиталист и рабочий) получает свою долю: «При росте и благоустройстве нашего государства надо предоставить всем сословиям возможность иметь свою долю в общем процветании, соответственно их природным данным [природные данные здесь означает – из чего, из золота, серебра, железа или меди сделаны люди – Л.К.]» («Государство». 421 с). Итак, у каждого – своя доля от целого. У правителей, так же как у капиталистов, доля – править целым.

Примечания:

[1] См.: Бибихин В.В. Проблема собственности // Гуманитарная наука в России: соросовские лауреаты. Психология. Философия. М., 1996. С. 39-46.

[2]Вебер М. Избр. произв. М., 1990. С. 276.

[3] Там же. С.74.

[4] Об этом подробнее в книге: Кришталева Л. Философия и этика поступка (структура и значение поступка в различных культурно-исторических обстоятельствах). М., 2010. [см. об этой книге: http://russ.ru/Kniga-nedeli/Dannost-trebuet-priznaniya-ne-eio-samoj-a-postupkaРед.]

[5]Платон. Собр. соч. в 4-ч тт. Т. 2. М., 1993. С. 113. Далее будет указываться только пагинация

[6] Платон. Собр. соч. в 4-ч тт. Т. 1. М., 1990. С. 84.

[7]Платон. Собр. соч. в 4-ч тт. Т. 3. М., 1994. С. 184. Далее будет указываться только пагинация.

[8]Вебер М. Избр. произв. С. 48.

[9]Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. В 4-х тт. М., 1986. Т. 1. С. 181, 182.

[10]Вебер М. Ук. соч. С. 73.

[11] Там же. С. 95. Предпосылку такого отношения к труду Вебер находит у Лютера: «Профессиональное призвание есть то, что человек должен принять как веление Господне, с чем он должен «мириться»; этот оттенок преобладает у Лютера, хотя в его учении есть и другая идея, согласно которой профессиональная деятельность является задачей, поставленной перед человеком Богом, притом главной задачей». Там же. С. 101.

       
Print version Распечатать