Белорусский проект на великой шахматной доске

Новая уния Лукашенко с Ватиканом и Западом в свете политической онтологии Хантингтона

«Так в чем проблема, чего вы лезете в эту Россию, где вас пинают? Неужели вы не понимаете, что уже не первый раз создается ситуация, когда нас хотят взять голенькими и голыми руками, бесплатно?»

Александр Лукашенко, президент Белоруссии

* * *

Многозначительный визит

27 апреля 2009 года Папа Римский Бенедикт XVI принял в Ватикане президента Белоруссии Александра Лукашенко. Ватикан стал первым государством Европы, согласившимся принять на официальном уровне, до недавнего прошлого невъездного в Европу, опального в глазах Запада, белорусского лидера, неожиданного образом, с осени прошлого года, то есть непосредственно после войны в Южной Осетии, утратившего состояние немилости в глаза Запада. В частности, Запад приостановил санкции в отношении Белоруссии, несмотря на ужасную, по-мнению европейцев, ситуацию с правами человека в этом государстве. А с февраля этого года ЕС также принял Белоруссию в откровенно антироссийскую политическую программу «Восточное партнерство» наряду с такими непосредственно европейскими для Запада соседями России, как Украина, Молдова, Грузия, Армения и Азербайджан.

В факте этой, первой после долгих лет отвержения Лукашенко Западом, встречи с Европой со всей очевидностью просматривается интерес Ватикана стать посредником между Западом и белорусским президентом как блудным сыном Европы и католической церкви, изъявившем наконец-то желание вернуться в европейскую семью народов и в объятия, любящего его, Святого отца. Лукашенко, как опытный политик, естественно отдавал себе при этом отчет, что он должен извлечь по максимуму выгоды из столь благоприятной для него политической ситуации, отблагодарить папу за его милости, и кроме того неким политическим актом подтвердить серьезность своих намерений дальнейшего сотрудничества с Ватиканом и Западом. Учитывая негативный в прошлом имидж Лукашенко на Западе, для него это та игра, где придется делать крупные ставки. А что может еще хотеть от него Ватикан, как не души его подданных и использование его самого в своей игре с Русской Православной Церковью? Политический момент для сближения с последней, по мнению ватиканской курии, является в настоящее время исключительно благоприятным, поскольку в Русской Церкви сменился предстоятель. В отношении усопшего патриарха Алексия II консервативные католические круги особенно времен папы Иоанна Павла II не стеснялись отзываться подчас крайне негативно, обвиняя его в чрезмерной подозрительности и скрытой враждебности к католической церкви, за его нежелание осуществить мечту великого польского папы посетить Россию и встретиться с российским патриархом, что означало бы на языке церковной дипломатии выражение лояльности России по отношению к Ватикану и стремления Русской Православной Церкви к примирению и сближению с католиками. Но теперь и в Ватикане, и в Москве – духовная власть в руках преемников вышеупомянутых церковных лидеров, нынешний папа уже неоднократно встречался с новым русским патриархом, когда тот был в ранге Председателя Отдела Внешних Церковных Сношений, поэтому в Ватикане стараются не упустить свой шанс.

И бывший борец с Западом – Лукашенко – тут как тут к услугам Ватикана. Непосредственно перед поездкой к папе он выступает с инициативой организовать на территории Белоруссии встречу Папы с Патриархом Кириллом, обосновывая свой новый религиозный проект, тем, что «Белоруссия - это место святое, потому что здесь нет разногласий между католиками и православными», – и если встреча не состоится, то – «это повредит людям, католикам и православным». – заявил Лукашенко в интервью агентству Reuters 5 мая 2009 года.[1] То есть, если попытаться определить политическую цель из вышеприведенных слов белорусского президента, то становится понятно, что он здесь печется не о своих политических интересах, ибо в Белоруссии нет религиозной конфронтации, полное миролюбие даже между традиционными антагонистами католиками и православными. Поэтому смысл акта встречи предстоятелей двух крупнейших христианских церквей состоит в примирении католических и православных народов во всемирном масштабе, то есть в некоей всемирной будущей унии данных ветвей христианства, уже почти тысячу лет пребывающих вне совместного церковного общения.

Для данного события характерно, что Ватикан не только не отмолчался от комментирования проекта посредничества Лукашенко в столь значимом историческом событии, но и активно и горячо поддержал белорусскую миссию. При этом представитель Святого Престола также подчеркнул вселенский характер инициативы Лукашенко: «...это важно для будущего христианства, для мира в целом».[2]

Таким образом, персона господина Лукашенко приобретает не просто большую важность как нового восточного партнера Европейского Союза в геополитической борьбе с Россией, но и прямо-таки исключительную значимость, как необходимого посредника в глобальном проекте Запада по объединению католической и православной церквей. Ради таких перспектив, Лукашенко, захватив на встречу с папой своего внебрачного пятилетнего сына, не постеснялся откровенно подхалимским языком выразить свое глубокое удовлетворение от встречи с Понтификом: "Я видел многих политиков, но такой заинтересованности, лучезарности и светлости в глазах я не видел ни у кого. Я не чувствовал никакого барьера. Он не забыл, что я приехал с сынишкой, и сказал, что он хотел бы, чтобы я пригласил малыша. Насколько у него велико притяжение к детям. Для меня это был еще один из факторов, чтобы сказать, что этот человек — от Бога".[3]

Сколь глубокими были горечь и разочарование Лукашенко, когда он узнал о полном фиаско своего глобального экуменического проекта!

12 мая сего года в заявлении заместителя председателя Отдела внешних церковных связей Московского Патриархата протоиерея Георгия Рябых был озвучен отказ от посреднических услуг белорусского президента в организации встречи и переговоров с Римским папой. Лукашенко отреагировал на это в привычной для него грубой, хотя и необычно резкой манере: "Какая здесь политика? У кого-то в России что-то чешется, как говорил Черномырдин. Так чешите в другом месте... Католики – это наши люди, и то, что я им пообещал, я все сделал. Они считают меня своим президентом".[4]

Что ж, в политиканстве как всегда виновата Москва - это общий посыл всех ее евразийских союзников. Лукашенко вне сомнения взвесил все собственные политические преференции из оказания такого рода глобалистских услуг Западу.

Для консервативного папы Бенедикта XVI встреча с политиком со столь сомнительной на Западе репутацией и готовность воспользоваться его посредническими услугами не вызвала совершенно никаких морально-этических проблем. Хотя Ватикан не устает позиционировать себя в качестве высшего морально авторитета человечества, для продвижения своей религиозной экспансии или политического влияния он не чурается использовать любые политические средства, в том числе стоящие «по ту сторону добра и зла», что было перманентно продемонстрировано Святым престолом на протяжении 20-го века, в частности, в дружеских взаимоотношениях ультраконсервативного папы Пия XII с фашистскими лидерами Италии, Хорватии и Словакии: с основателем европейского фашизма Бенито Муссолини, кровавым вождем усташей Анте Павеличем и католическим священником-президентом Йозефом Тисо, а также откровенная политическая поддержка не столь консервативных послевоенных преемников Пия XII различного рода правых диктаторов, таких как испанец Франко, чилиец Пиночет или филиппинец Маркос.

В этом смысле именно подчеркнутая консервативность современного папы Бенедикта XVI, по всей вероятности, придает ему независимость от политической конъюнкуры современного Запада, чего вряд ли мог бы себе позволить его популярный польский предшественник, во многом обязанный Западу за более чем щедрую политическую и финансовую поддержку в его бескомпромиссной борьбе с коммунизмом. Такого рода стратегия отказа от безусловной принадлежности к какому-либо политическому лагерю в силу собственной претензии на светскую власть и глобальность своей духовной миссии, а также дистанцирование Святого престола от современных секулярных ценностей западного мира, выраженных в форме демократии и защиты прав человека, обусловили решение папы протянуть руку заклейменному демократическим Западом в качестве «последнего диктатора» Европы Лукашенко.

Здесь также интересно отметить, что именно Бенедикт XVI стал первым за многие столетия папой, приказавшим убрать из списка своих многочисленных титулов наименование «Патриарх Запада». Этот политико-религиозный сигнал можно истолковать, по меньшей мере, трояко: как вышеуказанную претензию на глобальность и отказ от регионального западного характера своей компетенции, как отделение церкви от аморальных западных ценностей и ориентация на традиционные общества развивающихся стран с консервативным укладом, а также в чисто религиозном отношении, как отказ папы иерархам Православной церкви в праве равноценности духовного апостольского преемства по сравнению с католиками. Именно последняя интерпретация папского решения вызвала в свое время опасения и протесты в православном мире, поскольку православным было известно, что нынешний папа, бывший ранее префектом Конгрегации Вероучения кардиналом Ратцингером, являлся автором энциклики «Dominus Jesus» (2000 года), поставившей под сомнение доктрину либеральных католиков времен Второго Ватиканского Собора о православной церкви, как о Церкви-Сестре, что практически означало снятие ограничений для католической миссии на так называемых канонических территориях православной церкви.

В политической активности Ватикана снимается онтологическое различие политики, религии и морали, поскольку, согласно консервативному католицизму, хорошо все, что соответствует воле Святого Отца. Целью Ватикана в случае политической поддержки Лукашенко является, конечно же, в первую очередь, не повышение нравственности в поступках очередного борца с западной демократией, не постеснявшегося предъявить высшему моральному арбитру своего внебрачного сына (за что, как ни смешно это выглядит, подвергшемуся именно с моральной точки зрения критике белорусской оппозиции), а попытка, в том числе и с помощью политического ресурса Лукашенко, захватить в сферу своего влияния всю православную цивилизацию с центром в столь нелюбимой в последнее время Лукашенко России. Такой политический расклад между Западом, Ватиканом и Московским Патриархатом, несомненно, отлично понимает и господин Лукашенко, нуждающийся в легитимизации в «цивилизованном мире» и отправившийся с визитом к папе, как с целью сыграть на противоречиях между данными центрами силы, так и по причине его уверенности, что Бенедикт XVI не потребует от него «усиления демократии» и уважения прав человека в Белоруссии, что единственное могло бы представлять угрозу для неограниченного во времени сохранения своей политической власти.

Хантингтон и "православная цивилизация"

Термин «православная цивилизация» в качестве одной из априорных данностей вводит в свою систему современный американский политолог и философ культуры Самюэль Хантингтон, почивший совсем недавно, в декабре 2008 года. По силе и глубине политологической мысли, а также реалистичности своей картины мира, концепция Хантингтона может сравниться только с творчеством немецкого пророка «Заката Европы» Освальда Шпенглера. Любопытно отметить, что Хантингтон был не только знаменитым профессором Гарварда, но и многолетним советником и экспертом Госдепа США, принадлежал к немногочисленной группе наиболее ярких американских политиков и политологов, как Генри Киссинджер или Збигнев Бжезинский, которые не только рефлексировали, но и реально творили современную стратегическую геополитику Запада.

Но в случае Хантингтона чрезвычайно важен исторический контекст появления первой публикации его основополагающей работы «Столкновение цивилизаций» в журнале «Международные отношения» („Foreign Affairs“) в 1993 году.

К концу 80-годов прошлого века «вестернизированный», по выражению Хантингтона, Горбачев, осуществляя перестройку, выдвинул два своих проекта взаимоотношения с Западом: во-первых, отказ от силового видения геополитики и констатацию гуманитарной модели будущего глобального мира, где исключается идеологический конфликт между разными цивилизациями, и, во-вторых, концепт так называемых общечеловеческих ценностей, подчеркивающий их универсальный характер и решительно отвергающий, какую-либо релятивисткую критику универсальности этих ценностей со стороны всевозможных адептов культурной гетерогенности. И совершенно логичным образом непосредственно вслед за деятельностью Горбачева появляется монография радикального либерала Фрэнсиса Фукуямы «Конец истории и последний человек» (1992), где горбачевский выбор интерпретируется в качестве «конца истории» в смысле окончательной и триумфальной победы либерализма над авторитаризмом в формах фашизма и коммунизма.

Буквально уже через год, в 1993 году, Хантингтон публикует свою знаменитую статью, которая, по сути, должна была представлять онтологический ответ Запада на концепт Горбачева-Фукуямы. Смысл данного ответа заключается в радикальном отрицании обоих вышеупомянутых идеологических принципов: неизбежного мира во всем мире вследствие окончательной победы либерализма и некие общечеловеческие либеральные ценности, независимые от культурного компонента, которые современные либералы все же отчасти смогли трансформировать в некие общезначимые идейные конструкции, например, универсальную концепцию прав человека. Вместо глобального мирного сосуществования Хантингтон постулирует очертания принципиально новой структуры глобального конфликта, вместо универсальных общечеловеческих ценностей он обосновывает понятие «культурной идентичности», то есть оправдание относительности ценностей индивида в зависимости от его культурной принадлежности, сформулированное намного более жестко, чем любая предшествующая либеральная идеология.

Сам Хантингтон говорит об этой основной концепции своей системы предельно откровенно: «В новом мире центральным фактором, определяющим симпатии и антипатии страны, станет культурная идентичность. Да, страна могла ждать вступления в блок во время “холодной войны”, но она не может не иметь идентичности. Вопрос “На чьей вы стороне?” сменился более принципиальным: “Кто вы?”. Каждая страна должна иметь ответ. Этот ответ, культурная идентичность страны, и определяет ее место в мировой политике, ее друзей и врагов».[5]

То есть имеются некие объективные, а не конъюнктурные причины и критерии, почему не политическая самоидентификация, которую в принципе можно свободно выбрать, а культурная идентичность, являющаяся врожденным, как индийские варны, качеством человека должна определять его место в политической ситуации будущего. И Хантингтон объясняет причины, разделяюшие человечество, в том числе Россию и Запад, на уровне политической онтологии.

Во-первых, американский мыслитель определяет религию в качестве идейного фундамента каждой из существующих в настоящее время обособленных мировых цивилизаций. И если для цивилизации Запада – это католицизм, а также протестантизм в качестве производной от изначальной католической парадигмы, то для России – это православие, которое, как чувствует Хантингтон, в своей целостности, задает иную культурную парадигму, несводимою к западному католичеству. В системе Хантингтона – это единственное исключение, когда первоначально одна религия – христианство – распадается на две даже в культурном отношении столь антагонистические парадигмы, что несмотря на, казалось бы, догматическую близость их вероучения, не существует возможности их реальной конвергенции в одну цивилизацию, до тех пор пока одна из данных религиозных традиций не пожертвует своей онтологической сущностью в угоду другой. Или, говоря другими словами, Запад не примет православную традицию в свою духовную сферу до тех пор, пока православие не заключит унию с католичеством. В этом контексте не имеет значения, что современное католичество все более и более перестает являться для секуляризованного Запада даже относительно важной ценностью. Гораздо более важным является тот факт, что в процессе исторического генезиса современный Запад стал тем, что он есть благодаря католичеству. У Запада на настоящий момент просто нет другой духовной основы, с которой данная культура в своей целостности могла бы быть идентифицирована. Поэтому Запад не выжил из ума, чтобы позволить себе духовно-культурную диверсию, воспринимая в чистом виде православные ценности, без их выхолощанивания посредством осуществления унии с католичеством. Хантингтон не может вербально выразить сущностное политико-онтологическое отличие православия от католичества, но он чувствует его интуитивно и поэтому отказывает странам с православной культурой вправе автоматически, как бы по праву рождения, принадлежать к западной цивилизации.

Во-вторых, Хантингтон постулирует также вторичную дифференцацию культурной идентичности внутри каждой обособленной цивилизации, вводя разделение на стержневые и периферийные страны. Так, он относит Россию не просто к православной цивилизации, но объявляет ее стержневой страной православной традиции, равно как и Китай является стержневой страной – синской, а Индия – индуистской цивилизации. Для уникальной западной цивилизации существуют два цивилизационных стержня – США и франко-германский блок как ядро европейской интеграции.[6] Быть стержневой страной одной из самодостаточных цивилизаций означает иметь намного больший градус собственной культурной идентичности в сравнение с какой-либо периферийной страной данной цивилизации. Поэтому чаяния прозападных либералов, не принадлежащих по праву рождения к западной цивилизации и, более того, происходящих из стержневой страны другой цивилизации, например России, являются по Хантингтону безответственными перед лицом будущей эволюции глобальной структуры мира в формах конфликта цивилизаций. Это можно интерпретировать даже как некое наивное лукавство малолетних детей: они только хотят быть с Западом, но, по сути, представляют иную цивилизацию и к тому же еще и страну – например, Россию – которая культурно оформила некий противостоящий Западу цивилизационный проект. Чего же они ждут и на что надеются? Чтобы Запад моментально принял их страны и культуры в свои объятия и сам заразил свою цивилизацию их духовной чуждостью, осуществляя безумный синтез по принципу: взять все и перемешать, как к этому призывают, например, сегодня радикальные западные левые в отношении полной интеграции исламской культуры в западную, например, проект включения некоторых норм шариата в британское светское право? Но даже исламские страны в отдельности представляют у Хантингтона для Запада меньшую культурную опасность, чем Россия, поскольку в исламской цивилизации отсутствует стержневая страна.

Но все-таки жесткий культурный детерминизм не может быть успешным политическим фактором, поскольку если политическая ситуация для некоей страны и народа раз и навсегда задана, то существует очень мало возможностей для динамики и маневра в будущем политическом процессе. К тому же «культурная идентичность», сформулированная как судьба, и предопределение лишает индивидуумов свободы выбора, что непосредственно подрывает основы либеральной идеологии. И Хантингтон понимает это уязвимое место своей концепции и специально уточняет, что любая страна все-таки имеет возможность сделать выбор в пользу другой, в первую очередь, западной цивилизации, но при этом она должна сделать нечто больше, чем просто заявлять пустые политические декларации, то есть она должна дать сущностный ответ на вопрос “Кто вы?”.

Стратегия или…

Поэтому, возвращаясь к миссии господина Лукашенко в Ватикане, можно логично заключить, что этот человек не просто видный политик, что видимо и определяет его политическое долголетие, приближающееся к брежневскому рекорду, так что он вправе рассчитывать еще на столько же лет у власти, желая видеть именно своего пятилетнего, представленного папе, сына своим политическим преемником, но и великий региональный стратег, достойный ученик Хантингтона. Лукашенко понимает, что должны делать, как его страна, относимая Хантингтоном к периферии православной цивилизации, так и подвергаемая им в последнее время остракизму Россия, как стержневая страна православной цивилизации, чтобы искренне ответить Западу на вопрос “Кто вы?”.

Это значит, что перво-наперво надо заключить новую унию с католиками, поскольку ведь очень приятно общаться с такими обаятельными людьми, как «последний христианин» - папа Бенедикт XVI, не требующий от него никакой демократической демагогии, а там видно будет – может быть, цена ответа Западу на вопрос “Кто вы?” и не будет представлять угрозу сохранения его власти. Проблема для Лукашенко и причина неудачи его экуменического проекта заключается в данном случае том, что он для реализации своих гениальных идей должен апеллировать к независимому от него Московскому Патриархату, поскольку в отличие, например, от Украины, Белоруссия не имеет «карманных» православных церквей, всегда готовых на унию с Западом по причине устойчивой нелюбви к москалям. Но по справедливости надо сказать, что из современных лидеров стран православной цивилизации не один господин Лукашенко является великим политическим стратегом. Украинский лидер господин Ющенко оказывается делает то же самое: недавно он отправлялся в тот же Ватикан с проектом объединения всех украинских православных церквей и греко-католической церкви в единую поместную церковь Украины! Но надо отдать ему должное – он все-таки не тянет в свою унию с католиками Россию, если, конечно, не считать многострадальной украинской церкви Московского Патриархата. К тому же Ющенко имеет на Западе принципиально отличный от Лукашенко имидж идейного западника и убежденного демократа-глобалиста.

Поэтому напрашивается вопрос, а может быть дело здесь не в гениальности и уникальности белорусского или украинского президентов, или, говоря языком исторической науки, роли личности в истории, а в некоторых объективных культурных и исторических парадигмах развития их культур и государств, обуславливающих по сути схожие интенции эволюции их культурной идентичности в рамках ответа на вопрос “Кто вы?”. И на уровне ответа на хантингтоновский вопрос “На чьей вы стороне?” не имеют значения декларации их политической элиты – демократов или же борцов с демократией.

Что мы знаем о Белоруссии?

К сожалению, даже многие российские политики и интеллектуалы имеют чрезвычайно слабое представление об истории и культурных ценностях народа Белоруссии. Большинству граждан России совершенно логично представляется, что Белоруссия даже в силу своего названия – это почти другой регион России, такая своеобразная Болгария в качестве шестнадцатой республики Советского Союза. Эти люди, наверно, сильно удивились бы, узнав, по крайней мере, три политические тайны белорусской истории.

Во-первых, этноним "белорус" в отношении предков современного белорусского народа или название "Белоруссия" применительно ко всей нынешней ее территории не были заметно распространены в народе практически вплоть до вхождения современной территории Белоруссии в состав Российской Империи в конце 18 века.

Во-вторых, нынешняя Беларусь, как совершенно законная правопреемница Великого княжества Литовского, на протяжение более пятисот лет ее взаимоотношений с Московским государством и Российской империей являлась отнюдь не младшим братом и ближайшим другом Москвы, какой имидж в недавнем прошлом принял на себя Лукашенко, но была на протяжение более 500 лет главным конкурентом российских политиков и неизменным геополитическим врагом России в борьбе за власть в Восточной Европе.

В-третьих, главным инструментом политической активности Великого княжества Литовского была идеология унии во всех отношениях: в политическом, религиозном, в отношении культурной и национальной идентичности.

В рамках этой статьи, к сожалению, нет возможности подробно рассказывать о средневековой истории Белоруссии. Позволим себе лишь коротко остановиться на трех вышеуказанных проблемах белорусской истории, которым по многим, в первую очередь, политическим причинам, не было уделено должного внимания в советских исторических исследованиях и публицистике.

Что касается идентичности белорусского народа и названия государства Беларусь, то, пожалуй, во всей Европе нет более драматической истории какой-либо страны, народ которой, существовавший на протяжение несколько столетий в своем собственном государстве под традиционным именем, внезапно вследствие трагических политических событий, утрачивает не только государственность, но и прошлую национальную идентичность и получает позднее некое новое имя, как для народа, так и для государства, которое принимается народом и воспринимается как вполне традиционное. Именно такая культурно-историческая катастрофа произошла в истории современного государства Беларусь, являющегося прямым историческим правопреемником великого и сильного государства, существовавшего с середины 13 века и носившего название Великое княжество Литовское, Русское и Жемойтское. Причем, что наиболее интересно, в этом названии под княжеством Литовским подразумевалась территория современного государства Беларусь, народ которого имел самоназвание литвины, под княжеством Русским имелись ввиду современные украинские и западно-русские земли, присоединенные к Великому княжеству Литовскому позднее во время монголо-татарского нашествия, а княжеством Жемойтским назывались современные собственно литовские земли, играющие в период образования Великого княжества Литовского роль политической периферии, так что эти территории в течение 150 лет были оккупированы Тевтонским орденом, и великий князь литовский Витовт во время своего правления четыре раза передавал эти территории немцам.[7]

Но Великое княжество Литовское продолжало более, чем успешно существовать и без современных собственно «литовских» земель, поскольку было образовано князем Миндовгом отнюдь не в нынешней прибалтийской Литве, а на территории современной западной Белоруссии: его первоначальной столицей был современный город Новогрудок Гродненской области, возникший в качестве центра политической консолидации будущего великого государства в земле балтского по происхождению племени ятвягов, проживавших на территории современной западной Белоруссии: в Гродненской, Брестской и части Минской областей, причем элита данного воинственного племени сыграла важнейшую роль в образовании будущего мощного государства.[8] По мнению многих современных историков Белоруссии, наиболее вероятная версия происхождение слова Литва восходит к названию земли племени ятвягов Ятва, при этом очевидно, что государство с данным названием возникает посредством культурного синтеза двух разнородных, хотя и близких друг к другу этносов, предков современных белорусов: балтов-ятвягов на Западе и славян-кривичей на Востоке Белоруссии.[9] Это была уже, несомненно, некая культурная уния балтов и славян, породившая впоследствие литвино-белорусский этнос, но выглядела она совсем не так, как писали советские историки в школьных учебниках, что белорусы (такое название в 13-14 веках в данном регионе отсутствовало) с их славянским элементом объединились с литовцами принадлежавшими к балтской культуре (вместо «литовцев» тогда существовали отдельные балтские племена, включая издревле проживавших на «белорусских» землях ятвягов). Поэтому проблема национальной идентичности современных белорусов заключается в том, что именно их средневековые предки изначально именовались литвинами и заложили политические и культурные основы создания Великого княжества Литовского. Но в процессе исторического развития в результате униатской политики данного государства с Польшей народ стал постепенно терять право на собственное имя!

Литвинами или литовцами союзники Великого княжества Литовского, поляки, предпочитали считать не предков современных белорусов – литвинов, говоривших ко времени Люблинской унии с Польшей в середине 16-го века однородно как на Западе, так и на Востоке современной Белоруссии на западнорусском, хотя и отличным от современного белорусского, так называемом руськом языке, что было свидетельством славянской ассимиляции ятвягов, входивших еще с 10 века в Киевскую Русь, а также запоздавших со славянской ассимиляцией жемойтов и аукшайтов – предков современных литовцев. Медленные темпы ассимиляции этих балтских племен в славянскую культуру Великого княжества Литовского по сравнению с их бывшими сородичами ятвягами служит только подтверждением периферийного политического значения территории современной Литвы для Великого княжества Литовского, поскольку как официальным государственным языком, на которым издавались статуты этого государства, так и языком культуры литвинского народа, на котором вышли первые восточнославянские печатные книги, был все тот же руський язык вплоть до его замены после Люблинской унии на язык польский.

Манипулирование национальной идентичностью литвинов было типичной политико-культурной диверсией польских стратегов Речи Посполитой, желавших с целью подчинения Великого княжества Литовского Польше положить конец мирно протекавшему слиянию славянской и балтской культуры в один литвинский народ. Политика польских властей Речи Посполитой была ориентирована на создание и закрепление конкурирующих с автохтонным этнонимом "литвины" именований предков современных белоруссов. Поэтому на протяжение 16 – 18 веков возникло огромное количество различных вторичных, по большей части региональных самоназваний литвинов, неосознанно принявших правила игры их «союзных» стратегов: русские, тутейшие, чернорусы, хацюны, полищуки, пенчуки, малороссы, ятвяги, кривичи, белорусы...[10] Именование белорусы изначально носило узкий региональный характер и относилось даже не к современной Белоруссии, а к Московской Руси и только с течением времени, начиная с 17 века, под влиянием Москвы начало распространяться на крайний северо-восток Белоруссии, на полоцкие земли. Западная же Белоруссия в Средневековье носила интересным образом название Черная Русь, поскольку это имя, как и Белая Русь всегда было исключительно региональным, и никогда вплоть до гибели Великого княжества Литовского в конце 18 века не могло иметься народной тенденции среди самих литвинов заменить общее историческое самоназвание "Литва" и этноним "литвины" каким-либо другим. Но под влиянием описанной выше политики Польши, имя "литвины" стало в большей мере ассоциироваться не с национальностью, а с гражданством Великого княжества Литовского, существовавшего в качестве автономного государства в объединенной Речи Посполитой, то есть имя "литвины" стало со временем выражать не национально-культурную, а политическую идентичность, которой осталось существовать ровно столько, сколько и самому государству (здесь можно провести аналогию с Советским Союзом, где понятие «советский» также означало только политическую, а не национально-культурную идентичность, поэтому оно и исчезло вместе с рухнувшим государством).

Гибель государства литвинов произошла неожиданно быстро: в конце 18 века, во время разделов Речи Посполитой между Пруссией, Австрией и Россией, когда земли Великого княжества Литовского отошли к Российской Империи. При этом сразу обнаружилось, что царское правительство не желает признавать наименование "Литва" и "литвины" за так называемым славянским населением Великого княжества Литовского, то есть действует прямо по шаблону польских культурных империалистов! Николай I, презиравший все польское, ликвидируя после польско-литвинского восстания 1830 года литвинскую греко-католическую униатскую церковь, становится прилежным польским учеником, когда требует от чиновников пропагандировать название Литва только в отношении так называемого неславянского, то есть жемойтско-аукшайтского населения поверженного государства.[11] Царь хочет воспринимать современную Белоруссию только Западнорусским краем и, запретив для нее имена "Литва" и "литвины", даже с подозрением относится к названию Белая Русь, поскольку это понятие означает все же некоторое отличие данной земли от России. Но с течением времени это региональное русское именование полоцких земель как более или менее терпимое российским самодержавием подхватывается белорусской национально-ориентированной интеллигенцией и к концу 19 – началу 20 века имя Беларусь становится символом заново переосмысленной национальной идентичности народа, чисто политическим путем разделенного со своими «новыми литовскими» братьями.

В отношении проблемы политических взаимоотношений Великого княжества Литовского с Московским государством смешно было бы говорить о какой-то славянской солидарности, какую сейчас нам пытаются представить как нечто само собой разумеющееся в качестве духовной основы Союза России и Белоруссии. Эти два государства вели друг с другом практически перманентные войны на протяжении более чем трехсотлетней истории и вопрос стоял фактически о том, что двум этим славянским соседям на одной восточноевропейской земле нет места, что, в конце концов, и подтвердилось, когда Великое княжество Литовское в 1795 году окончательно прекратило свое существование.

Но в этом контексте несравненно более значимым является вопрос о причинах потери национальной идентичности литвинами и государственности Великим княжеством Литовским. Основной причиной столь драматических событий в жизни народа может служить только сам способ политического существования и функционирования данного государства, в основе которого лежал концепт унии. Уния – это сущность и инструмент существования политического проекта Великого княжества Литовского, начиная с великого князя литовского и впоследствие польского короля, основателя польской королевской династии Ягеллонов, Ягайло (1377 – 1434), заключившего в 1386 году союз (Кревскую унию) с Польским королевством, в соответствие с которым, за право взять в жены польскую принцессу и получение тем самым претензии на польский престол, литвинский князь Ягайло (в православии Яков, в католичестве Владислав) должен был сам перейти в католичество из православия (он был только на одну четверть по отцовской линии литвином, на три же четверти даже великороссом, тверичанином, поскольку его мать и бабушка по отцу были тверскими княжнами) и обратить в католичество всех литвинов, в первую очередь, некрещенных в православной церкви. Эта первая литвинская политическая уния носила откровенный культурно-религиозный характер. При этом Польша и ее католическая церковь вели себя так, как и подобает вести политикам с западной культурной идентичностью: за культурно-религиозную идентичность литвинов – польские политические преференции, даже готовность отдать королевский престол и малолетнюю польскую принцессу почти русскому, хотя и внуку великого Гедимина, бывшему православному князю Витебска!

Но за этой первой классической литвинской унией последовала целая серия других, как политических, так и религиозных уний, наиболее известные из которых: Люблинская уния 1569 года, завершившая процесс политического соединения Литвы с Польшей, когда Великому княжеству Литовскому, напуганному Ливонской войной Ивана Грозного с немцами, была обещана политическая поддержка Польши в обмен на отказ от некоторых институтов государственного суверенитета и передачи из юрисдисдикции Литвы под власть Польши православного населения Украины, считавшихся в Литве русскими в отличие от самих литвинов, и Брестская уния 1596 года, осуществившая политическое примирение католической и православной Церквей на территории Речи Посполитой в форме создания на основе православной церкви так называемой греко-католической церкви, признавшей отказ от православного богословия и подчинение римскому папе.

Вечное искушение Лукашенко

Уния (от лат. unio «соединяю») – это радикальный отказ от самостоятельного осуществления собственной культурной, религиозной или политической идентичности в угоду синтеза с другой, чуждой, культурной традицией ради осуществления совместного мирного сосуществования и снижения политических рисков. Но и цена за нее соответствующая: принципиальный отказ от собственной культурной пассионарности в смысле отстаивания некоего ценностного идеала, готовность и намерение сменить собственную культурную идентичность и вместо борьбы за истину принять принцип политического консенсуса в форме римского языческого концепта Do ut des («даю, чтобы ты дал»), который изначально не является чем-то стабильным и отражает рыночный подход обмена услугами для совместного эффективного сосуществования. Именно по этому пути пошло государство литвинов, именно этот традиционный для белорусов путь перманентно соблазняет и господина Лукашенко, ведь он не может предложить в отличие от России никакого собственного самостоятельного проекта развития белорусской государственности: ему нужна либо уния с Россией (в форме союза России и Белоруссии), которую он мог бы использовать как экономически, так и для захвата власти в России (мечта стать президентом России и Белоруссии после Ельцина), либо уния с Западом и Ватиканом, которой мешает только «демократический» характер Запада, но весьма способствует отсутствие такого у Святого Престола.

На такого рода унию господин Лукашенко всегда будет готов пойти ровно в той мере, насколько это не будет угрожать сохранению его власти и приносить ему реальные экономические дивиденды. Ведь основным смыслом унии для белорусского лидера является принцип возмездности, платного обмена товарами - Do ut des, причем все равно, какой товар за какой, так что молоко за совместную оборону с Россией – это еще не самый экзотический вариант для политика, воспринимающего себя не только президентом белорусских католиков, но и в качестве бывшего председателя колхоза также патроном белорусских коров, нуждающихся для выживания в экспорте своего продукта в эту Россию. Во взаимоотношениях с Россией его возмущает именно подозрение бесплатности политического партнерства, что явно не характерно для Запада, но с другой стороны, в случае западной ориентации и союза с бывшими политическими противниками можно легко потерять власть. Так что вся надежда на папу, который, как «человек от Бога», должен совместить в себе все преимущества политического торга с Россией и Западом без их недостатков.

Религиозная уния для Лукашенко, как и для князя Ягайло – это просто политическая целесообразность. Ведь и Ягайло пошел на унию с католиками ради сохранения своей власти от угрожавших ему тевтонов.

При этом Лукашенко мало заботит, что стало с национальной и религиозной идентичностью литвинов после унии доброго князя Ягайло. История Литвы являет также единственный в европейской истории печальный пример того, как вся знатная и богатая белорусская аристократия, такие семейства, как Сангушко, Сапега, Ромейко-Гурко, Тышкевичи, Ходкевичи и многие другие в результате перманентной униатской политики своего государства вынуждена была отказаться от своего языка, религии и даже национальности, и с легкостью перешла в лагерь своих культурных агрессоров, став сначала польским, а затем и русским дворянством.

Наилучшим же примером для демонстрации того, что остается от национальной и культурной идентичности народа, всегда готового положительно ответить на хантингтоновский вопрос «Кто Вы?» в пользу чужой цивилизации, является фигура Тадеуша Костюшко – национального героя Польши и США, почетного гражданина Франции, являющегося литвино-белорусским шляхтичем из Брестской губернии по происхождению и униатом по вероисповедованию. Национально-культурную идентичность этого польского националиста, американского патриота и борца с российским империализмом оказалось возможным вычислить только по факту его крещения в греко-католической униатской церкви, что для белорусских историков является неопровержимом фактом его литвинского происхождения, поскольку если бы его родители были поляками, они не согласились бы на униатское крещение своего сына. Над этим фактом стоит задуматься: что осталось от великого народа и государства еще до его завоевания Российской империей, когда на национально-культурную идентичность личности великого героя Белоруссии указывает только его униатство!

Поэтому Лукашенко в своих политических амбициях, конечно же, может грезить себя преемником великих литвинских князей Миндовга, Гедимина, Витовта или Ягайло и пытаться, паразитируя на России и используя Русскую Православную церковь, осуществлять очередный униатский проект реинкарнации Великого княжества Литовского.

По отношению же к России геополитическое значение вышеописанной политики Лукашенко лучше всего можно проиллюстрировать образом былинного «Соловья-разбойника», который в качестве транзитного хозяина, поджидает на перекрестке дорог свою жертву – богатыря Илью Муромца, – обладая единственным мощным оружием: смертоносным свистом (или в нашем случае идеологией беспринципного паразитического униатства). Но, как мы помним, в народной былине Соловей-разбойник был побежден русским богатырем.

* * *

[1] http://ru.reuters.com/article/oddlyEnoughNews/idRUMSE5440FU20090505?pageNumber=1&virtualBrandChannel=0

[2] http://religio.ru/arch/05May2009/news/18473.html

[3] http://www.newsdate.by/politics_110518.html

[4] http://www.charter97.org/ru/news/2009/5/10/18030/

[5] Хантингтон С. Столкновение цивилизаций М., АСТ, 2003. С. 185.

[6] Ср. Ibid. гл. 6, с.202.

[7] См. Ростов В. Откуда появилась Литва? http://secret-r.net/publish.php?p=196

[8] См.. Ластовский Г . Смоленск и Великое Княжество Литовское в XIII - XVI веках. http://nasledie.smolensk.ru/pkns/index2.php?option=com_content&task=view&id=1645&Itemid=119&pop=1&page=1

[9] См. Ростов В. Откуда появилась Литва? http://secret-r.net/publish.php?p=196

[10] http://www.news.uzhgorod.ua/novosti/21135/

[11] http://n-europe.eu/content/index.php?p=1563

       
Print version Распечатать