Еще в середине 1990-х годов, оценивая истоки "азиатского экономического чуда", знаменитый американский экономист Пол Кругман заметил: "Рост в Азии был в большей степени вопросом потения (perspiration), чем вдохновения (inspiration), – люди вкладывали в работу больше усилий, чем ума".

Суть этой формулировки состояла в том, что в новых индустриальных странах Азии бурный экономический рост достигался не путем внедрения инновационных технологий, а за счет вовлечения в промышленное производство широких масс низкооплачиваемых работников, ранее занятых в сельском хозяйстве. Но у этой же формулировки есть и вторая составляющая, отражающая суть взаимоотношений работников и работодателей в странах, получивших название "тигров" и "драконов" Восточной и Юго-Восточной Азии: есть некая конечная цель, нужная работодателю, а работники, понимая важность этой цели, добровольно отказываются от собственной социальной защиты, считая, что процветание компании является залогом их собственного благополучия.

Отсюда и крайняя слабость общественных институтов, целью которых является профессиональная защита интересов трудящихся (профсоюзов). Дело не только в том, что, например, в одной из самых успешных в экономическом отношении стран региона – Южной Корее – профсоюзы были распущены в 1960 году, а в других странах роль органов социальной защиты исполняли институты традиционного общества (семья, община, каста). Это все – важный социально-культурный фон, но главное – в определенном типе социального договора между работниками и работодателями.

В недавнем в комментарии РЖ малайзийский экономист Чань Хуаньчан говорил о трех моделях взаимоотношения работников и работодателей: американской, когда босс может уволить вас в любой момент, но есть система социального обеспечения; японской, когда компания или корпорация обеспечивает пожизненное трудоустройство, а риск увольнения невелик; и кейнсианской, состоящей в том, чтобы в периоды рецессий и массовых увольнений государство обеспечивало людей любой работой. По сути, в большинстве новых индустриальных стран Восточной и Юго-Восточной Азии действовала японская модель, при которой не только компания гарантирует трудоустройство, но, с другой стороны, и работники считают для себя неприемлемым организовывать акции протеста. Правда, как отмечает Чань, "после кризисов 1990-х годов сами японцы, к сожалению, перешли к американской модели".

Случайно или нет, но возрождение легальных профсоюзов в Южной Корее случилось незадолго до кризиса 1997–1998 годов, при этом с конца 1970-х годов наблюдалось ослабление модели социального договора между работниками и работодателями. Как писал в начале 2000-х годов ныне покойный корейский экономист и социолог Ким Лин Су, "численность тех, кто готов был исполнять указания начальства, снизилась с 90,6% в 1979 году до 65,3% в 1991-м". Наиболее же серьезная вспышка забастовочной активности в Южной Корее пришлась на год, непосредственно предшествовавший кризису, – 1996-й.

Однако кризис 1997–1998 годов поставил на повестку дня вопрос о новом типе организации отношений "труда и капитала". Впрочем, к этому времени в постиндустриальном мире профсоюзное (и в целом левое) движение вступило в полосу затяжного кризиса. Традиционные "левые" и "правые" партии начали все больше и больше смещаться в сторону центра, так что различия между ними все больше и больше нивелировались, а освободившиеся ниши на флангах стали занимать откровенные маргиналы, по определению неспособные претендовать на роль защитников интересов труда. На левом фланге это были антиглобалисты с их акциями, слишком часто рассчитанными на внешний эффект, за которым терялась суть социальных требований. На противоположном фланге в тоги защитников интересов местных рабочих рядились правые националисты. Но их пафос в основном сводился к антииммигрантской риторике и призывам изгнать всех чужаков, отнимающих рабочие места у коренных жителей.

В итоге возник вопрос: каковы должны быть институциональные формы защиты трудящихся и обездоленных классов в странах, по сути, не имеющих традиции организованной защиты профессиональных интересов?

Как писал Ким Лин Су, "азиатский кризис оказал огромное влияние на трудовые отношения в Южной Корее. Трудовые союзы были вынуждены перейти от воинственной стратегии к такой, которая в большей степени предполагала сделки и компромиссы. А рабочие стали проявлять больше желания работать усерднее, чем до кризиса".

На этом фоне роль профсоюзов, так и не успевших развернуться по-настоящему в начале 1990-х годов, оказалась вновь сведенной почти к нулю. Показательно, к примеру, что в работе корейского экономиста Квон Сун Мана "Экономический кризис и реформа социальной политики в Корее" само слово "профсоюзы" упоминается лишь однажды, когда автор говорит о временных либо частично занятых работниках, которые находятся в особо тяжелом положении, поскольку не имеют права состоять в профсоюзах.

По сути, после кризиса произошел возврат к старой модели социального партнерства, когда роль инструментов социальной защиты стали исполнять либо государственные органы (Квон Сун Ман пишет о трехсторонних комиссиях с участием управленцев, работников и государства), либо транснациональные институты, как, например, Азиатский банк развития (ADB).

Один из его руководителей ADB Пампош Дхар писал, что "кризис 1997–1998 годов привел к росту безработицы и бедности, угрожая подорвать прогресс в сфере экономики и человеческих отношений, достигнутый в предыдущие десятилетия. Кризис также обнажил неадекватность существующих систем социальной защиты в странах, пострадавших от него". Поэтому именно банку пришлось вырабатывать стратегию социальной защиты.

К весьма показательным результатам пришли исследователи из Корнельского университета (США) Гари Филдс и Уолтер Бэгг. Проанализировав взаимозависимость между экономическим ростом и положением трудящихся в четырех развивающихся странах – Тайване, Индонезии, Коста-Рике и Бразилии, они пришли к выводу, что именно частный сектор был локомотивом экономического роста, а тот, в свою очередь, – главным фактором улучшения условий труда и снижения бедности.

И хотя авторы на этом тезисе останавливаются, вывод напрашивается сам собой: не надо трудящимся слишком активно отстаивать свои права, поскольку тем самым они не только подорвут позиции своих работодателей, но и повредят собственному благополучию. То есть потейте дальше.