Рецензия на книги: Lilia Shevtsova. Putin’s Russia. Washington, DC: Carnegie Endowment for International Peace, 2005. 475 p. (Лилия Шевцова. Россия Путина)
Лилия Шевцова. Одинокая держава: почему Россия не стала Западом и почему России трудно с Западом. М.: РОССПЭН, 2010. 272 с.
Peter Baker and Susan Glas ser. Kremlin Rising: Vladimir Putin’s Russia and the End of Revolution. New York: Scribner, 2005. 453 p. (Питер Бейкер и Сьюзан Глассер. Возвышение Кремля: Россия Владимира Путина и конец революции)
* * *
Финансовые неурядицы последних лет заставили западных аналитиков усомниться в целом ряде своих прежних убеждений насчет безусловной ценности неограниченного свободного рыночного капитализма. Возвышение Китая поставило перед исследователями вопрос, является ли демократия — в противовес принципу верховенства права и разумно открытому доступу к информации — действительно важным условием экономической трансформации. Тот факт, что демократии в Таиланде и Южной Америке привели к власти целый ряд лидеров- популистов с авторитарными наклонностями, многих убедил в необходимости более тонкого понимания чрезвычайно сложных отношений между демократией и развитием.
По сравнению со слепой теологической верой в свободную рыночную демократию, которая была свойственна западному истеблишменту в 1990‑е годы, подобные тенденции знаменуют собой радикальную интеллектуальную трансформацию. Хотя эта трансформация, похоже, так и не затронула Республиканскую партию США. В то же самое время агрессия США и Великобритании против Ирака, злодеяния, совершенные там, наконец, афганский поход Запада (который в целом ряде аспектов повторяет советский опыт) серьезно подорвали притязания США на то, что именно они представляют международное сообщество. Наконец, под сомнение попала сама идея о том, что демократии по своей природе неагрессивны.
Однако экономические проблемы Запада так и не заставили западных аналитиков пересмотреть те советы, которые они на протяжении последних десятилетий давали развивающимся странам. Особенно такой пересмотр актуален в случае с Россией. Враждебность Запада к России после окончания холодной войны была отчасти обусловлена инерцией этого противостояния, застарелыми национальными комплексами, действиями России и реальными или мнимыми конфликтами интересов. Однако в основе этой враждебности лежали злоба, фрустрация и презрение, вызванные тем, что планы Запада в отношении развития России так и не были исполнены и что при Путине Россия открыто эти планы перечеркнула.
Нам определенно потребна доля смирения и раскаяния, на которое, впрочем, ведущие эксперты и обозреватели едва ли способны. Однако это просто необходимо, чтобы в интеллектуальном и эмоциональном плане отношения между западными странами и Россией стали налаживаться. Со стороны Запада изменения должны коснуться слепой и невежественной надменности по отношению к России — сегодня эта надменность представляется интеллектуально и нравственно глупой — это должно привести к отказу от установки на покровительственное превосходство, столь свойственной Западу при общении с Россией.
С российской же стороны новая стратегия Запада должна вести к признанию того, что львиная доля его советов, а также помощи, как никогда существенна, если Россия все же хочет развиваться; что хотя администрация Путина — а также Путина—Медведева — и смогла стабилизировать страну, остановив катастрофический упадок 1990‑х годов, она еще не смогла произвести экономическую, социальную и культурную трансформацию, которая бы позволила России соскочить с энергетической сырьевой иглы; что если Россия так и не сможет развиться, то ее ждет экономическая и даже политическая зависимость от Китая — судьба, которая для россиян представляется такой же неприемлемой, как и периферийная зависимость от США и ЕС.
Западные авторы, пишущие о России, любят порассуждать о загадочности этой страны. Это происходит в сущности по тем же причинам, по которым священники любят окутывать свою веру ореолом тайны, — это поддерживает репутацию и доходы их профессии, подразумевающей причастность к неким мистическим тайнам и особым знаниям. На самом же деле в происходящем сегодня с Россией нет ничего загадочного. Россия развивается в соответствии с закономерностями, которые наблюдаются в мире на протяжении последних двух столетий: государственные элиты пытаются удерживать контроль над своей страной перед лицом альянса капиталистической глобализации и западного господства, нередко сопровождающегося территориальным распадом менее сильных государств.
Существенными элементами этой борьбы является стремление избежать внешней задолженности, которую Запад мог бы использовать для оказания влияния и даже подчинения, а также борьба за сохранение контроля над внешними потоками капитала. Этот контроль существенно важен как для предотвращения массового оттока капитала, так и для создания национальной буржуазии, преданной своей стране, способной вытеснить буржуазию «компрадорскую», зависимую от Запада и держащую свой ликвидный капитал на Западе, а страну проживания рассматривающую как территорию для воровства. Такая «компрадорская» стратегия поведения давно наблюдается почти по всей Латинской Америке. С поправкой на столь же регулярно наблюдаемые среди элит личные амбиции и алчность, именно защита национального государства и собственной власти видятся основными целями политики администрации Путина.
Однако важно не романтизировать эту борьбу, как это любят делать левые. Национально ориентированные режимы и элиты нередко оказываются порочны: они репрессивны, коррумпированны, склонны к иррациональным шовинистическим и обскурантистским перекосам и к общей неэффективности и некомпетентности. Западному империализму они противопоставляют оборону собственной клонящейся к упадку империи, подобно китайским мандаринам-реформаторам XIX века, либо поднимают знамя новой империи, как то делали более успешные японские самураи — реформаторы в 1890 — 1940‑х годах.
Нередко, да почти всегда, этим элитам так и не удавалось добиться развития своих стран. На каждый успешный Китай сегодня приходится с полдюжины нигерий. В Латинской Америке экономические успехи популистских националистических режимов в том, что касается улучшения качества жизни, не сильно превышали успехи компрадорских режимов, которым они противостояли. Перечисленные слабости и недостатки в большей или меньшей степени заметны и в усилиях нынешнего столь несовершенного российского режима.
Тем не менее для любой страны доверить свою экономическую, социальную и национальную безопасность возглавляемой Западом «глобализации» — чистое безумие, и нет нагляднее тому подтверждения, чем Россия 1990‑х годов. То был не просто пример передачи значительных государственных ресурсов Западу вкупе с массивным уклонением от уплаты налогов внутри страны (подобные потери сильно ударили по способности государства исполнять свои базовые обязанности). Это был также нравственный и интеллектуальный провал. Ценности советского коммунизма сильно подгнили, более того, они опирались на чудовищную историческую ложь. И все же они оставались важны для сохранения нравственной структуры общества. Их разрушение привело не просто к замещению советских ценностей западными, но к безудержному триумфу самых отвратительных элементов современного Запада: бесконечная жадность, деградация всех общественных идеалов долга, службы и ответственности перед пожилыми, слабыми и больными.
Результатом стал резкий рост показателей смертности, вызванный как обнищанием и крахом системы здравоохранения, так и резко возросшим чувством постоянного стресса, а также нравственным шоком — явлениями, исторически наблюдаемыми во многих странах, чьи нравственные и экономические миры были разом уничтожены вторжением Запада. Показатели смертности (на тысячу населения) с 1989 по 1995 год для мужчин подскочили с 11,1 до 16,8, а для женщин — с 10,5 до 13,5. Средняя продолжительность жизни для мужчин снизилась с 63 лет в 1991 году до 59 лет в 1999 году, а для женщин — с 74 лет до 72.
Каждый западный институт в условиях России приобрел свои самые гротескные черты. Эти черты есть и на Западе, но там они успешно ограничиваются или как минимум скрываются. Свободный рынок превратился в самую дикую разновидность дарвинистской борьбы за выживание сильнейших, когда целью стала не успешная конкуренция, но монополия, достигаемая за счет сочетания индивидуального насилия с захватом контроля над государством, полицией и судебной системой. Как парламент, так и новые «свободные» массмедиа превратились в инструменты магнатов-клептократов, которые грабили государство и вели постоянные усобицы друг с другом.
Те же процессы на улицах обернулись бесконечными убийствами бизнесменов, чиновников, журналистов и общественных активистов. Но Россия едва ли была уникальна в этом отношении, уникальным был лишь масштаб насилия, который вытекал из масштабов того количества государственной собственности, которая внезапно оказалась отданной на разграбление.
«Демократия», которая возникла в России в 1990‑х годах, сильно напоминала демократию на Филиппинах, а также в других странах, где она представляла собой простое прикрытие безжалостной эксплуатации, которую осуществляли конкурирующие олигархические кланы, иногда соперничающие друг с другом, а иногда — действующие сообща, но лишь в самом редком случае во имя общего блага. Как и на Филиппинах, основная часть прибыли, получаемой в результате воровства, становилась счетами в западных банках, роскошью и собственностью на Западе.
Стоит отметить, что в этих странах внешние проявления демократии никак не влияли на уважение к правам человека. Подобно России времен псевдодемократии Ельцина, на Филиппинах фиксировался один из самых высоких показателей убийств журналистов в мире. Убийства совершались не государством, но магнатами, защищавшими свои интересы, хотя иногда в качестве убийц использовались нанятые сотрудники полиции. В демократиях развивающегося мира, будь то в Индии, Бразилии или Мексике, полиция с животной жестокостью обращается с бедными и лишенными власти. Описание взаимоотношений полиции и населения в Индии, «самой большой демократии мира», читатели могут найти в книге Сукету Мета «Максимальный город: Бомбей — потерянный и обретенный».
Одна черта 1990‑х особенно сближает Россию с прежними либеральными капиталистическими революциями в «развивающемся мире»: процесс приватизации. То, что случилось в России, сильно напоминает события, наблюдавшиеся в Южной Италии в 1800‑х и 1860‑х годах, в Мексике при Порфирио Диасе и иных странах. В России новые элиты приобретали богатства за счет приватизации государственной собственности; в Италии, Испании, Мексике и иных странах — за счет «земельной реформы». В обоих случаях приватизация была связана с масштабной коррупцией и осуществлялась под идеологическим прикрытием триумфального шествия либерального капитализма.
Земельные реформы, которые в Италии, Испании, Мексике и иных странах привели к перераспределению земли церкви, деревенских общин, индейцев, а также крупных феодальных землевладельцев, любому, кто знаком с реалиями российской приватизации, кажутся чем‑то до боли знакомым. Социальные, политические и экономические последствия данных процессов сказываются по сей день, например, в Чиапасе и иных регионах. Так же как и в случае России, местные реформаторы вместе со своими западными партнерами и советниками склонны отрицать реальность случившегося. Они оправдывают приватизацию не как механизм достижения определенных благ, но как абсолютное благо само по себе.
Результатом «реформ» стало то, что значительная часть земли оказалась в собственности небольшого числа крупных магнатов, будь то прежние феодалы или новые буржуазные экспроприаторы. Все это мало способствовало сельскохозяйственной эффективности, не говоря уже об общем благосостоянии населения, многие группы которого понесли невосполнимые потери.
Другими словами, в том, как в ходе «приватизации» грабилась российская государственная собственность, как извращалась новорожденная российская демократия, нет абсолютно ничего нового. Подобное всегда происходит там, где безжалостная либеральная капиталистическая идеология, готовая оправдать «прогрессом» все, что угодно, встречается с коррумпированной бюрократией и слабыми органами правопорядка.
Трудно теперь даже представить, сколько сил на создание всей этой собственности затратили люди, жестоко понукаемые бичом Сталина. С этой точки зрения сравнение с американскими «баронами-разбойниками» конца XIX века представляется натянутым. При всех своих пороках Карнеги, Рокфеллер и прочие создавали великие предприятия, великие транспортные сети и великие города. Они заложили основы индустриального величия США XX века. Они вкладывали свои доходы в страну. Российские олигархи украли то, что было построено СССР, и перевезли украденное на Запад. Они уничтожили единственную реальную надежду на быстрый переход ко всеобщему благосостоянию после падения коммунизма: направление доходов от продажи природных ископаемых на создание национальной инфраструктуры, способной стать основой свободного рыночного развития экономики.
Не так давно мне в руки попалась брошюра о рынке недвижимости Лондона, где прямо написано, что в верхнем сегменте «люкс» этот рынок продолжает процветать вопреки общему кризису в основном благодаря притоку денег из России. Подчеркиваю, все эти деньги попали туда нелегально, в результате грубого пренебрежения существующими законами. Подобная ситуация стала возможной благодаря западным банкам, которые вместе с западными компаниями по продаже недвижимости в результате сильно обогатились. Пока Ларри Саммерс трезвонил о тех крохах американских денег, которые предназначались для спасения России, его коллеги из банковского мира изымали российские деньги, в разы превышающие выделенные суммы помощи.
Политику в современной России, Украине или Белоруссии невозможно понять, не поняв ту ярость и отвращение, которые народные массы испытывают к случившемуся с ними в 1990‑е годы, а также их желание хоть какого‑то реванша, пусть даже символического. Народная ярость направлена не против капитализма и свободного рынка как такового — каждый опрос общественного мнения показывает, что большинство россиян вполне удовлетворено своими правами собственности, а также условиями конкуренции не только в розничной торговле, но и в сфере производства (в том числе и производства продуктов питания). Негодование сконцентрировано вокруг прибыльной сырьевой отрасли: люди поддерживают любой шаг, направленный на ее возврат государству, на то, чтобы природные ископаемые использовались — хотя бы символически — во благо страны. Как только Путин переподчинил газ и нефть государству, Россия тут же вернулась в число большинства нормальных стран мира. Именно США, а не Россия, являются аномалией в данном вопросе.
Именно враждебностью к олигархическому компрадорскому капитализму можно объяснить сохраняющуюся, несмотря на хорошо известные грубые ошибки, популярность Путина, а также то, почему его кампания по укрощению олигархов была встречена большинством россиян с одобрением. Этим же объясняется популярность или как минимум массовое признание популистско-авторитарного, à la Чавес, режима Александра Лукашенко в Белоруссии, который повел страну по тому же пути. С этим же связано и то, почему после триумфа на Украине «оранжевой революции», ее популистское крыло попыталось запустить широкомасштабную кампанию по ренационализации крупной экспортно-ориентированной промышленности — именно это раскололо «оранжевых» и оттолкнуло украинский националистический фланг, потому что всякая популистская политика противоречила сближению с Западом.
Эти же причины лежат в основе крайней слабости в России либеральных партий, поддерживаемых Западом и западными НКО. Отождествление либералов с провалами 1990‑х годов сократило совокупную поддержку данного лагеря до 10 % от общего числа избирателей. Кстати, крах либералов случился задолго до того, как Путин пришел к власти. Это произошло еще во времена ельцинского режима, который им сильно благоволил. Вполне возможно, что в будущем либералы опять получат возможность стать массовой народной силой. Но это случится лишь после завершения трансформации российского общества, после того как зрелости достигнет одно-два новых поколения россиян, а память о 1990‑х годах сотрется.
Ничто из написанного мной не покажется обычному россиянину странным. Однако для большинства образованных американцев подобная картина причудлива и неприемлема. За такое восприятие несут ответственность и авторы, написавшие те три книги, что послужили поводом для данной рецензии. Авторы данных работ являются типичными образчиками как западных журналистов в России, так и российских либеральных интеллектуалов. Отношения между западными обозревателями и либеральной интеллигенцией иллюстрируют ситуацию, оказывающую отравляющее воздействие как на отношение Запада к России, так и на внутреннее развитие самой России: речь идет об опоре западных наблюдателей на очень небольшую и нерепрезентативную группу российских либералов и бизнесменов, которые — в силу своих убеждений или экономических интересов — сделали согласие со всем, что говорит Запад, своим бизнесом; они подтверждают, усиливают и легитимизируют западные предрассудки о России.
Данный феномен можно наблюдать во многих странах мира, и в одной из своих работ я предложил называть его «слиянием иллюзий». Суть в том, что подобные прозападные силы внутри страны нередко формируют эффективный альянс с западными силами, враждебно относящимися не просто к нынешней российской администрации, но к России в принципе (как нации и государству). Такой альянс оказывает катастрофическое влияние на статус и признание либеральной интеллигенции внутри России, а также внутри российского государственного аппарата.
Как марксисты, так и националисты склонны рассматривать отношения Запада с его союзниками внутри России как сознательный цинизм. Однако подобное восприятие одновременно и излишне жестко, и излишне льстиво. Здесь слишком мало внимания уделяется искренности участников и слишком превозносится их ум. На самом же деле подобные отношения обычно подразумевают абсолютно искреннее страстное слияние иллюзий.
Если брать российских либералов, то в их позиции помимо высокомерия, неосмотрительности и самообмана, есть еще и почти трагическое ощущение своей загнанности в тупик. Как и в любом идеологическом лагере с мощной финансовой подпиткой, встречаются, конечно, и продажные подлецы. Тем не менее многие, например, Лилия Шевцова, действительно имеют самые благие намерения и благородные идеалы. Однако же устремления оказываются парализованы, и оттого видение ситуации окрашивается фрустрацией, искажается смешением собственных просчетов с железным прессом исторических обстоятельств, в которых оказалась Россия. По мере того как российское общество развивается, и по мере того как у либералов формируется чувство преданности своему обществу, есть вероятность, что в будущем они или их потомки будут играть позитивную роль в политическом прогрессе России. Сегодня, к сожалению, это не так.
Отчасти столь плохое понимание России со стороны как российских либералов типа Шевцовой, так и западных аналитиков связано с тем, что они почти инстинктивно склонны сравнивать Россию с бывшими коммунистическими странами Восточной Европы, а также Прибалтики. Там массовые движения за экономические реформы и процессы демократизации — при всех их изъянах — все же смогли избежать ужасного опыта России и Украины 90‑х годов.
Данное сравнение абсолютно неверно, причем именно по той причине, которая и объясняет, почему либералам так и не удалось завоевать массовой поддержки в России, а американцам — понять окружающий их мир. Мы видим тут полное игнорирование роли национализма. В Восточной Европе успешная демократизация, проведение успешных экономических реформ и достижение экономического роста были поддержаны мощными националистическими импульсами. Эти импульсы были направлены, прежде всего, на высвобождение из орбиты Москвы, которое бы позволило этим странам занять свое «подобающее» историческое место среди стран Запада.
Еще одна особенность Восточной Европы, которая не может быть повторена Россией — или любой другой частью света, — это дисциплина, к которой страны этого региона обязывало предложение стать членами ЕС и НАТО. Данное предложение несло в себе обещание национальной безопасности и солидных экономических благ, включая свободу трудиться в развитых странах. Необходимость соответствовать условиям вступления в ЕС сильно сузило возможности для откровенной клептократии, которую мы увидели в России.
Отсутствие в России массовой поддержки западных реформ стало ключевым фактором, в силу которого данные реформы шли очень медленно в сравнении с реформами в странах Центральной Европы и Прибалтики. Причина проста: среди россиян антироссийский национализм обречен, а значит само стремление уйти от советского прошлого получает совсем другое звучание.
Если национализму суждено сыграть свою роль в развитии России, то эта роль будет несколько иной: она будет связана с восстановлением места России среди ведущих держав мира (хотя, конечно, уже не в качестве сверхдержавы). Ключевая проблема для России заключается в том, что, учитывая геополитические амбиции как России, так и западных стран, подобный сценарий чреват неминуемой конкуренцией с Западом.
Неспособность прозападных российских либералов типа Лилии Шевцовой не только разрешить, но даже признать данную дилемму, связана с трагедией их положения. Они искренне верят, что либеральная западническая программа соответствует национальным интересам России и что реформирование страны будет подразумевать установление самых тесных и равноправных отношений с Западом. Но Россия должна по ходу пожертвовать целым рядом своих значимых интересов во имя высшей всеобъемлющей цели — «интеграции в западное сообщество» (эта фраза представляет собой лейтмотив работ Шевцовой).
Однако интеграция в западное сообщество едва ли возможна. Как бы ни старалась Россия, у нее нет никаких шансов быть приглашенной вступить в НАТО или ЕС. Следовательно, она не может и не должна рассчитывать на все те экономические и военные блага, которые эти организации дали Восточной Европе.
С точки зрения не только националистов, но также и обычных россиян, за свои уступки Западу, за которые ратует Шевцова и ее сторонники, Россия не получит эквивалентных благ. Даже для стороннего наблюдателя в стремлении Шевцовой солидаризироваться со всем, что говорят США, и осудить свою страну по каждому спорному вопросу, есть нечто противоестественное. Причем ее согласие с США касается не только вопросов, в которых Америка действительно может притязать на правоту, как, например, неуклюжее российское вмешательство в президентские выборы на Украине, но и вопросов, по которым большая часть мира поддерживает позицию России, например, аннулирование Бушем Договора по ПРО в 2002 году. Попытки администрации Путина сохранить этот договор Шевцова высокомерно относит к советским «комплексам» и «неврозам».
Подобные настроения либералов лишают их электоральных шансов в собственной стране. Это не результат какого‑то уникального шовинизма российского избирателя. Ровно так же любая американская политическая группировка, которая открыто и постоянно ставит иностранные интересы выше интересов США, не будет иметь никаких шансов на выборах в Америке.
Наконец, Шевцова и ее сторонники не уделяют никакого внимания тому, что простые россияне считают важным. Шевцову не интересуют такие незначительные вопросы, как доходы или уровень жизни. Ее книги не содержат ни одного — ни одного! — упоминания о проблемах пенсий, самой важной проблемы для значительной части населения России. Стремительный упадок реальной покупательной способности пенсий в 1990‑х годах, усугублявшийся долгими задержками в выплатах, а также мгновенное уничтожение сбережений посредством девальвации, обрекли многих пожилых россиян на голод, отчаяние и преждевременную смерть. Любой опрос, касающийся популярности Путина в 2000 – 2002 годах, показывал: одна из ключевых причин его популярности — своевременная выплата пенсий, чей реальный уровень вырос в те годы. То же самое касается и зарплат госслужащих.
Игнорируя эти проблемы, Шевцова пишет: «для интеллигентных людей, которые живут в больших городах, а также для политизированных слоев общества 2000 год был куда труднее 1999-го». Утверждения такого рода вычеркивают огромные массы населения России, включая пожилых людей и госслужащих из больших городов. Подразумевается, что единственный сектор общества, мнения и интересы которого должны учитываться государством — это образованные, молодые, динамичные жители городов. Таков подход зазнавшихся глобализаторских элит по всему миру. Не следует удивляться, что население порой в довольно жесткой форме отказывается с ними соглашаться.
Точно так же в своем подходе к советским символам Шевцова даже не задумывается о том, что советские флаги, под которыми пожилые россияне некогда победили фашизм, могут иметь для них смысл, не сводимый к сталинизму, и что любая жизнеспособная российская идентичность, притязающая на лояльность народа, будет так или иначе включать в себя эти символы. Нет, все это должно быть сметено во имя образа России как «нормальной» европейской страны. («Нормальной», конечно, в соответствии с представлениями Лилии Шевцовой). С политической и нравственной точек зрения представляется полным сюрреализмом то, что деятели типа Шевцовой пытаются сочетать свое презрение к основной массе народа с верой в демократию.
Если российские либералы бесполезны для России, то насколько они полезны для США? Некоторые американские журналисты, например, Питер Бейкер и Сьюзан Глассер из Washington Post, считают их очень полезными. В своей книге «Возвышение Кремля» они используют подобных русских в качестве основного источника внутрироссийского анализа ситуации в стране. В предпоследней главе книги они цитируют либерально настроенную российскую учительницу, которая поведала, какими она мечтает увидеть своих учеников из школы с московской рабочей окраины: «После нашей школы, повзрослев, они все станут республиканцами или демократами, точно, как в Америке». За пятнадцать лет работы в России и странах бывшего СССР мне едва ли приходилось сталкиваться с большей глупостью.
Однако Бейкер и Глассер уделяют основную часть главы этой благородной дуре, а сама книга оказывается почти целиком посвящена «прозападным» российским интеллектуалам и бизнесменам. В руках подобных журналистов и обозревателей освещение событий не только в России, но и по всему миру оказалось полностью подчинено зашоренным корыстным западным идеологическим установкам, что в результате дает совершенно деформированную картину реальности.
Я обратил внимание именно на этих авторов и именно на эту книгу вовсе не потому, что книга плоха. Наоборот, эти журналисты пользуются заслуженным уважением репортеров с передовой. Причина моего выбора в том, что они в своем взгляде на Россию, равно как и в своих допущениях, на которых зиждется этот взгляд, оказываются печально типичными представителями своей профессии. В свою очередь это не только противоречит праву американцев на получение объективной информации, но и вдобавок может подвергнуть серьезной опасности американскую внешнюю политику.
Нет ничего дурного в том, что журналисты симпатизируют подобным учительницам. Проблема в том, что они изображают современные реалии через взгляд этих людей, тогда как большая часть россиян остается простыми статистами, а их обыденные политические представления — чучелами для безнаказанного пинания. Нет, конечно, в книге цитируются и иные россияне: приводятся официальные данные, хотя затем они практически всегда сопровождаются едким комментарием либерального интеллектуала или журналиста. Предоставляется слово и простым россиянам. Однако есть важное различие. Российские прозападные либеральные интеллектуалы и бизнесмены рассматриваются как источник объективного и серьезного анализа. Прочие россияне за редким исключением мелькают лишь для того, чтобы или засвидетельствовать некоторые события, или выступить в роли жертвы (как обстоит дело с теми, кто выжил после Беслана, или же с родственниками жертв трагедии «Курска») или предстать как достойные жалости, но одновременно презренные пережитки советского прошлого.
Подобно многим западным журналистам Бейкер и Глассер, концентрируя свое внимание и критику на Владимире Путине и его сторонниках из спецслужб, избегают более глубокого анализа как чувств россиян, так и влияния исторических факторов. Вместо серьезного обсуждения состояния российской системы здравоохранения и демографического кризиса — труднейших проблем, с которыми сталкивается любое правительство индустриализированных стран — всё, что мы получаем в качестве объяснения ситуации в России, это фразы типа «Кремль Путина не особо волнует настоящая реформа здравоохранения» или «Путин игнорирует систему здравоохранения».
Кроме того, хотя книга «Подъем Кремля» и была опубликована в 2005 году, то есть в самый разгар американской оккупации Ирака и тех злоупотреблений, с которыми она была связана, и уже годы спустя после публикаций о прошлых зверствах демократических армий Франции и Британии, жестокость российских войск в Чечне изображается как уникально российская черта, более того, как сугубо путинское свойство. Как уважающие себя американские журналисты могут писать на эти темы без единого упоминания о прошлом и настоящем своей страны? Запросто, если это не зазорно для их редакторов, издателей и рецензентов.
В своем анализе судебного преследования Михаила Ходорковского Бейкер и Глассер демонстрируют полное следование своим российским собеседникам, которые руководствуются привычными идеологическими шаблонами. Они, конечно, пишут о том, что Ходорковский и прочие олигархи обрели контроль над российской нефтью и природными ископаемыми в «залоговых аукционах» 1995 года, но при этом не упоминают о колоссальном, почти сюрреалистическом разрыве между уплаченными суммами и реальной стоимостью приобретенных компаний — разрыве, который делает данный процесс не просто воровством, но воровством в масштабах, не имеющих прецедента в истории человечества.
Масштабное уклонение от налогов со стороны этих компаний наши журналисты рассматривают как вполне простительный грех, обычную корпоративную уловку, если искать аналоги с реалиями США. Они не проводят никаких параллелей между недостачами в российском бюджете и убогим состоянием основных российских медицинских и учебных учреждений, вооруженных сил и милиции. Они не видят никакой связи между безнравственными примерами, поданными олигархами, и взрывоподобным ростом коррупции в госорганах. Видимо, они полагают, что позволять олигархам свободно использовать наворованное и одновременно требовать, чтобы российские милиционеры и судьи жили честно на свои нищенские зарплаты, политически легитимно, психологически возможно и нравственно респектабельно.
Бейкер и Глассер наряду со многими другими западными журналистами при рассмотрении трех вопросов демонстрируют или ужасающее бесчестие или непростительную наивность. Первый: могло ли накопление власти олигархами — в том числе власти над парламентом, средствами массовой информации и судебной системой — быть остановлено государством с использованием исключительно правовых мер, учитывая способность олигархов препятствовать любым подобным мерам? Второй: является ли превращение Ходорковского в «борца за демократию» искренним? Третий, самый важный вопрос: так и не упоминается стремление могущественных кругов американского истеблишмента через сотрудничество с олигархами получить значительную долю в энергетическом секторе России.
Подход Бейкера и Глассера олицетворяет изъян западной журналистики, пытающейся освещать не западный мир, этот изъян является отражением трагической ущербности человечества вообще: трудность сопереживания тем, чья культура, опыт и интересы отличаются от ваших собственных. Тут уместно привести высказывание Роберта Беллы о том, как белые американцы относятся к коренным американцам: «Вне зависимости от того, рассматривался ли индеец как благородный дикарь или же как просто благородный человек, он все равно рассматривался так, как если бы он был персонажем европейского сна, как если бы он никогда не видел своих собственных снов».
На выходе получается склонность втискивать иные страны и иные народы в мифические сказочные образы внешнего мира, в котором США всегда стоят на стороне свободолюбивых (хотя порой несколько невежественных и обманутых) народов, подавленных и обманутых безнравственными правителями. Разумеется, после своего освобождения — перед нами почти закон природы — эти народы будут рассматривать свои интересы и интересы американского капитализма как нечто единое.
Однако если успех США в мире зависит от точности информации, то тогда дезинформация от людей типа Шевцовой — это катастрофа. Если американцы и должны понять что‑то об окружающем мире, так это то, что иные народы настроены не менее националистически. Они вполне могут желать демократии, но не в сочетании с безудержным капитализмом и с тезисом о том, что бытность демократом подразумевает необходимость принести свои национальные интересы в жертву интересам США. В России политика Соединенных Штатов в 1990‑е годы привела к возглавляемой Владимиром Путиным реакции, при этом сохраняется возможность возникновения еще более худших режимов. На Ближнем Востоке результатом может стать историческая катастрофа для региона, США и мира.
В России конфликт между государством и либеральной интеллигенцией при Путине и Медведеве во многом повторяет разрыв, который наблюдался в государстве с 1820 по 1917 год. Этот разрыв в конечном счете закончился бедствием большевистской революции. В те годы закономерная либеральная критика российского государства, как и сегодня, была искажена слепой верой в западные модели, неспособностью понять те условия, в которых оказалась Россия, а также абсолютным нежеланием понять трудности, с которыми российское правительство сталкивалось в процессе управления страной. Как и тогда куда более полезными были те либералы, которые работали с государством и пытались изменить его изнутри. Эти либералы — от Сперанского до Струве — заслужили всеобщее признание своим ярко выраженным патриотизмом.
Готовность сегодняшнего российского правительства открыто говорить о репрессиях, о нынешнем беззаконии свидетельствует о влиянии подобных либералов на государственную систему. Это позволяет надеяться на возможность новых подходов к государственному управлению, но, естественно, нет никакой гарантии, что они окажутся успешными. Чтобы успех все же был, России потребуется помощь со стороны Запада. Но помощь будет воспринята лишь в том случае, если Запад откажется от того отношения к России, которое было характерно для него в прошлом.
Анатоль Ливен — профессор факультета военных исследований королевского колледжа в Лондоне, старший научный сотрудник New America Foundation в Вашингтоне. Автор книг «Чечня: могильная плита былого российского величия», «америка, права она или нет: анатомия американского национализма» и «Пакистан: непростая страна»