Как кофейные дома подарили нам modernity

Рецензия на: Brian Cowan. The Social Life of Coffee: The Emergence of the British Coffehouse. New Haven, CT: Yale University Press, 2005. 364 p.

В своей великолепной научно-популярной книге «История мира в шести стаканах» британский историк науки Том Стэндидж закрепляет за кофе особое место. Согласно Стэндиджу, этот напиток совершил революционный поворот в способах публичного общения между людьми. В Западной Европе он, по словам Вольтера, «развязал языки», создав радикально новую среду — кофейные дома. Для XVII века их появление было настоящей социальной инновацией, значение которой сегодня мы склонны недооценивать. Сюда, в кофейню, мог войти абсолютно любой человек — вне зависимости от социального статуса, уровня достатка, цеховых и религиозных различий — и не только выпить чашечку кофе, но и послушать последние сплетни, поучаствовать в обсуждении важной политической проблемы или ввязаться в научный диспут. Это выгодно отличало идеологию кофейного дома от сегрегационистских установок тогдашних университетов и закрытых клубов для элиты. Именно здесь, в аромате кофе, рождалось новое эгалитарное мышление и соответствующие паттерны гражданского политического поведения.

В кофейнях ученые делали открытия, торговцы заключали сделки (первая лондонская товарная биржа выросла из кофейного дома), ораторы оттачивали мастерство, обращаясь к завсегдатаям и случайным слушателям, политики искали поддержки у публики, а моряки, вернувшиеся из дальних плаваний, рассказывали о своих приключениях. По сути, кофейные дома представляли собой архаический аналог Интернета, огромного форума, где человек одновременно развлекался, получал необходимую информацию и общался с другими людьми. «Социальная жизнь кофе» канадского историка Брайана Коэна является уникальным исследованием, анализирующим развитие этого мира лондонских кофеен, — места, где modernity впервые появилась на свет.

Современному человеку трудно представить себе жизнь без кофе. Античный Рим эпохи расцвета империи, к примеру, весьма напоминал улицы современных мегаполисов, разве что вместо автомобильных пробок на них скапливались непроходимые людские толпы. Но (немыслимая вещь!) пойти и поболтать за чашечкой кофе, назначить в кофейне встречу или провести в ней время за чтением книги у римлянина возможности не было. И замены этому напитку не существовало. Ведь если вы пьете вино, пускай даже разбавленное водой, вы с неизбежностью становитесь его заложником. Вино не освобождает ваше сознание, но подчиняет его себе. Вино заставляет вас играть по его правилам. Кофе, напротив, делает вас полным хозяином ситуации, конструирует вас как индивида, обостряя чувства и разум. Не случайно в XVII веке кофе пришелся по нраву как британским эмпирикам, так и континентальным рационалистам, которые вполне могли бы встретиться вместе в одной из кофеен европейских столиц.

Образованной публике пришлось долго ждать этого часа. Кофе стал известен человечеству лишь в Средние века, причем в течение нескольких столетий он оставался элементом локальной ближневосточной культуры. Лишь в начале Нового времени вездесущие итальянские торговцы завезли кофе в Европу, где началось его невероятное победное шествие. Кстати говоря, многие «кофейные» термины имеют итальянское происхождение и произносятся соответствующим образом («латте» с ударением на первый слог означает на итальянском всего лишь «молоко»). Коэн рассматривает эпицентр этого роста, Лондон века разума и века революций, в тот момент его истории, когда кризисы и религиозные войны сменялись десятилетиями относительного процветания. Именно здесь в экономической сфере кофе запустил процесс формирования потребительского рынка нового типа, а в политической сфере привел к становлению критической «публичной сферы», не зависящей от монархического государства и его традиционных институтов. В сущности, история кофе, рассказанная Коэном, является историей возникновения гражданского общества.

Цель работы Коэна сводится к анализу причин появления и закрепления новых потребительских практик, таких как употребление кофе, которые в свою очередь стали источником новых форм социальной организации. Автор отмечает, что в обоих случаях речь не шла о некотором необходимом и естественном процессе — успех кофейных домов не был предопределен заранее. Более того, развитие привычки употреблять кофе и сопутствующих социальных институтов встречало достаточно сильное сопротивление со стороны консерваторов, так что «легитимация кофейного дома потребовала от людей переосмысления роли гражданских объединений в социальном порядке» — ни больше, ни меньше! Главным вектором этой легитимации стала демократизация английского общества. Образ жизни, который был изначально доступен лишь немногочисленным аристократам, благодаря моде на кофейные дома стал распространяться в более широкой среде городских virtuosi, модных знатоков искусств и наук, или, как мы сказали бы сегодня, хипстеров (при всей комичности этой аналогии стоит помнить о том, что термин hipster этимологически восходит к глаголу to hip, который в свою очередь означает что-то вроде «втыкать», «врубаться» или «быть в теме»).

Даже обращаясь к теме, которая относительно хорошо изучена в литературе — вопросу о том, как осуществлялись поставки кофейных зерен в Европу — Коэн демонстрирует свою оригинальность. Помимо коммерческих документов того времени, автор привлекает в качестве источников различные виды медицинских и политических текстов, записки путешественников, демонстрирующих отношение современников к новому напитку, объемы и стиль его потребления. Коэну удается перейти от статистического осмысления кофе как товара к исторической феноменологии напитка. Таким образом, Коэн, получивший, к слову сказать, престижную национальную премию за лучшую историческую монографию года, удачно сочетает историю экономики и историю культуры — умение не слишком часто встречающееся среди его коллег.

Много в «Социальной жизни кофе» говорится и о кофейном доме как специфическом социальном институте. Торговцы начали завозить кофе в Англию, но кто был его потребителем? Коэн связывает первоначальный успех кофе с особой конфигурацией культуры «благородного любопытства», характерной для английской знати. В Лондоне нашлись люди, открытые для инноваций, стремящиеся попробовать все новинки, дарованные им новым большим миром, ставшим доступным в результате Великих географических открытий. Коэн напоминает, что первые английские кофейные дома появились в Оксфорде, и там, в отличие от столицы, консервативно настроенные академические круги восприняли напиток весьма настороженно и даже враждебно. Генерализация этого вывода Коэна могла бы выглядеть так: кофе — это напиток больших городов. Первые кофейни функционировали скорее как закрытые частные клубы: здесь проводились химические эксперименты, тут же работали библиотеки, читались публичные лекции. Изначально кофейни склонялись к элитарности, и лишь их появление в столице смогло переломить ситуацию. Постепенно именно в Лондоне начала складываться культура потребления, связывающая кофейни и их постоянных посетителей — virtuosi, «остряков и эстетов». Почему последние предпочли кофейные дома тавернам? Коэн отвечает на этот вопрос, ссылаясь на эксклюзивный характер потребления кофе, его связь с интеллектуальной деятельностью и высоким социальным статусом, невозможным в тех местах, где встречаются «пьяницы, проститутки, недалекие торговцы и плебеи». Автор цитирует некоторых известных завсегдатаев лондонских кофеен того времени, которые приходят в них для того, чтобы поучаствовать в научных дискуссиях, найти новинки книжного рынка или просто посплетничать.

Заключительные главы работы обращаются к анализу кофейных домов как материальных объектов, погруженных в административную и социальную реальность города. Коэн описывает их расположение, их владельцев, дает портрет типичных посетителей, а также описывает те политические силы, которые пытались контролировать происходящее в заведениях такого типа. Эта часть исследования является, пожалуй, наиболее значимой. Роль кофейных домов в торговле изучена в историографии достаточно подробно, однако Коэн предлагает совершенно новые материалы для анализа. В частности, он изучает обращение «кофейной валюты» — нелегально выпускаемых денежных знаков, которые владельцы кофейных домов использовали для удержания постоянных посетителей, связывая тем самым литературные источники и специфическую материальную культуру кофеен. Лицензирование кофейных домов также уже обсуждалось в литературе, однако Коэн перенес эту дискуссию в совершенно новый контекст анализа политических предпочтений властей. Как и сегодня в Англии XVII века у власть имущих были свои фавориты и свои антагонисты, и вот лондонские кафе делились на те, что посещает в целом благонадежная публика, и на прибежища тогдашних «несогласных». Участие в политической дискуссии в кафе могло сделать репутацию человека или же погубить ее. Нужно признать, что культура кофейных домов была, пожалуй, даже слишком демократичной для своего времени: очевидно, этому способствовал «экзотический» статус напитка. Одна из самых интересных проблем, заданных в исследовании, сводится к вопросу о причине заката публичных кофеен. Вторая половина XVIII и XIX век были отмечены возникновением новой элитарной культуры закрытых клубов для джентльменов, радикально противоположных идеологии кофейных домов XVII — первой половины XVIII столетия.

Историческая социология Коэна несет в себе сразу несколько актуальных для нашего нынешнего состояния моментов. Во-первых, стоит отметить, что кофе начали пить в Европе еще до промышленной революции, а следовательно, соответствующий образ жизни «остряка и эстета» сложился до бинарного разделения социального пространства на «работу» и «дом». Здесь легко увидеть аналогию с современным постиндустриальным обществом, где все большее число людей работает дома, однако потребность в социализации и публичной саморепрезентации сохраняется и даже усиливается. Отсюда формируется, в частности, современная культура кофеен, описываемых социологами как «третье место» (third place). С идеологией третьего места связан, например, недавний американский успех Starbucks, который корпорация сегодня пытается транслировать и в России. Третье место — это точка в пространстве, где проходит публичное существование человека вне зависимости от его социального статуса, доступное любому желающему, с низкой или нулевой платой за вход, обеспечивающее достаточный уровень комфорта, в частности, недорогие еду и напитки. Здесь свободный индивид существует среди других свободных индивидов. Здесь вы можете свободно работать или отдыхать, назначить встречу, общаться в компании или находиться в полном одиночестве, — третье место как инстанция реализации постиндустриального труда пластична и изменчива, гетероморфна.

Во-вторых, ретроспективная метафора кофейни как Интернета XVII века позволяет нам ставить вопрос о нынешних политических перспективах развития информационного общества. Если гражданское общество и концепция политического индивида-гражданина в противоположность традиционному статусу подданного монарха действительно возникли в контексте новой культуры потребления и формирования эгалитарного публичного пространства, то какие изменения в политической сфере сможет принести с собой Интернет? Ведь политический дискурс кофейни, находящийся по ту сторону современных ей государственных институтов, очень напоминает нынешние сетевые формы политической активности, по определению исключенные из логики веберианского национального государства. Виртуальное публичное присутствие в сети связывает каждого с каждым, образуя иную конфигурацию политического. Так стоит ли нам, сегодняшним завсегдатаям кофеен и Facebook, ожидать новых славных революций?

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67