Экспресс-рецензии на книги по социологии

Жиль Бастэн

Рецензия на:

Bourdieu P. Esquisses algeriennes / Textes edites et presentes par Tassadit Yacine. Paris: Seuil, 2008. 412 p.

Martin-Criado E. Les deux Algeries de Pierre Bourdieu. Paris: Ed. du Croquant, 2008. 128 p.

Время между 1955 и 1960 гг. Пьер Бурдье (1930–2002) провел в колонизированном Алжире, пребывавшем в состоянии войны. Беспокойный новобранец, начинающий философ покинул Францию, увозя в своем багаже проект феноменологической диссертации о темпоральных структурах эмоциональной жизни и подшивку «L’Express».

Этот плодотворный для Бурдье период его жизни остается мало изученным. Работая с 1958 г. ассистентом на гуманитарном факультете Алжирского университета, Бурдье возглавил молодую команду, исследования которой затем подытожил в таких важных для социологии работах, как «Труд и трудящиеся в Алжире» и «Лишенные корней». Собранные в трудных военных условиях материалы — интервью, наблюдения, фотографии, статистические обследования — дали Бурдье пищу для размышлений над экономическими практиками, использованием тела, времени, домашнего пространства у «человека, брошенного между двумя мирами», т. е. подвергшегося колонизации. Публикация в одном сборнике ряда важных статей, восходящих к данному периоду, дает общее представление об «инициации» в социологию, через которую тогда прошел Бурдье. Впоследствии, упоминая об Алжире, он часто говорил именно об этой абсолютной перемене его взгляда на мир, подчеркивал свою тогдашнюю сильную «эмоциональную взбудораженность» и сходство судеб, которое он усматривал между собственной траекторией выходца из провинциального Беарна и выпускника республиканской школы, и траекторией алжирских крестьян, «лишенных корней», чьи деревни разрушила колониальная война. В «Алжирских набросках» представлено прежде всего это инициатическое измерение. Предисловие составительницы книги, Тассадит Ясин, по большей части основано на свидетельствах ранних соратников Бурдье.

Работа испанского социолога Энрике Мартин-Криадо посвящена тому же алжирскому опыту Бурдье, но имеет совсем иную направленность. Хотя Алжир в ней также предстает горнилом, где интеллектуал закалил свой научный характер и «с самого начала доказал, что владеет боевым искусством под названием социология», исходная алжирская матрица, по мнению автора, породила скорее понятия, чем человека.

Пользуясь свободой (то есть удаленностью от социологического поля Франции и хорошим знанием англосаксонской литературы), Мартин-Криадо выдвигает сильный тезис: работа Бурдье над текстами (и «Социология Алжира», и «Набросок теории практики» перерабатывались по меньшей мере трижды) показывает наличие в его социологии двух совершенно разных способов использования алжирского, а, точнее, кабильского материала. В ранних текстах опрашиваемые крестьяне пребывают в постоянном взаимодействии с колониальным обществом. «Лишенные корней» не оторваны от современного мира, напротив, в него насильно втянуты, вследствие чего находятся в разрушительном внутреннем конфликте между, с одной стороны, необходимостью приспосабливать свое поведение к условиям капитализма и, с другой, — невозможностью извлечь из этого выгоду для себя, поскольку они в то же время превращаются в наиболее эксплуатируемую часть пролетариата. Когда Бурдье впервые использует термин «габитус», он отсылает именно к этому несоответствию между экономическими диспозициями индивидов и реальным миром, в котором те вынуждены действовать. Напротив, в более поздних текстах те же самые крестьяне оказываются воплощением модели традиционного общества, однородного и лишенного истории. Об этом свидетельствует более частое употребление Пьером Бурдье общих формулировок («кабильская женщина», «кабильский дом» и т. д.) или замена материалов интервью поговорками — как источника аутентичного туземного знания и средства прямого доступа к этой абсолютно цельной «второй природе», каковой и становится габитус. Мартин-Криадо объясняет это смещение весьма спорными аргументами. Для него Бурдье пал жертвой своеобразного «тройного обмана восприятия»: «французский исследователь-кабилофил, связанный с берберскими интеллектуалами-активистами и берущий интервью у лишенных корней крестьян», становится узником апостериорной реконструкции утраченного мира этих крестьян, «в конечном счете воспроизводя структурно обусловленную ностальгию своих собеседников». Жертве, а возможно и сообщнику в создании этой иллюзии, такое упрощение исходного материала позволяет (под сильным облагораживающим влиянием структурализма) разработать более общую теорию социального мира, а впоследствии и перенести ее на другие области: начиная с 1961 г. приоритетным исследовательским полем Бурдье становится общество французской метрополии.

Перевод Ксении Галаниной

Источник: Le monde des livres, 16.10.2008.

Жиль Бастэн

Рецензия на:

Durkheim Е. L’institution de la sociologie / dir. Par Bernard Valade. Paris: PUF, 2008. 176 p.

Durkheim Е. Les formes élémentaires de la vie religieuse (nouvelle preface de Jean-Paul Willaime). Paris: PUF, 2008. 648 p.

Мы празднуем уже стопятидесятый юбилей со дня рождения Эмиля Дюркгейма, а труды социолога продолжают вызывать интерес. Дюркгейм по-прежнему жив? Его фигура чаще рождает ученическую почтительность, нежели серьезные идейные дебаты. Выход в свет обзорного труда под редакцией Бернара Валада «Дюркгейм. Основание социологии» позволяет подвести итог международной рецепции работ Дюркгейма. Долгое время эта рецепция представлялась в виде диптиха. На одной его половине был ясно различим автор «Метода социологии» (1895) и «Самоубийства» (1897), взыскательный рационалист, пожелавший «рассматривать социальные факты как вещи». На другой было записано утверждение, повторяемое им с 1893 г., начиная с книги «О разделении общественного труда»: общество чувствует себя обязанным обеспечить интеграцию своих членов в группы и контролировать их желания. В результате социология оказывалась одновременно и наукой о социальных институтах, и наукой о морали.

Однако сегодня в центре дискуссий оказалась другая классическая книга Дюркгейма «Элементарные формы религиозной жизни». Опубликованная в 1912 г., эта работа о ритуалах и мифах австралийских аборигенов снова переиздана. Долгое время ее рассматривали как один из «тех прекрасных, но безвозвратно устаревших и каталогизированных мертвых памятников» (К. Бодло и Р. Эстабле), которые составляют вехи творчества Дюркгейма. Сейчас же эта книга вызывает новую волну интереса. Здесь Дюркгейм предстает социологом, внимательным к опыту священного и ритуалам (религиозным или светским, например, праздникам), а также к подчинению индивидов правилам. В конце 1960-х гг. Ирвинг Гоффман, знаменитый представитель Чикагской школы, уже указывал на этот аспект дюркгеймовского наследия. Это вдохновило его к наблюдению за драматизацией повседневной жизни: скажем, правила вежливости представали у него ритуалами уклонения, позволяющими индивидам «сохранить лицо». В последнее время ряд исследований в США уделяет внимание именно этому аспекту работ Дюркгейма. Они определили специфические черты «нового Дюркгейма», для которого ритуальное «возбуждение» так же необходимо в деле социального сплочения, как и соблюдение норм. Удивительный возврат к истокам, если учесть, что, заимствуя словарь британских наблюдателей, Дюркгейм почти в ужасе описывал сцены распутства и дикого возбуждения, вызванные австралийским корробори: во время этих сезонных праздников аборигены испытывают действие окружающих их высших сил. За священным Дюркгейм усматривал не что иное, как само общество.

Коллективный труд под редакцией Бернара Валада хорошо иллюстрирует этот разрыв между двумя прочтениями творчества Дюркгейма. Именно в этом ключе социолог Раймон Будон комментирует тезис о «новом Дюркгейме» и противопоставляет ему тезис о Дюркгейме «истинном», рационалисте и методологе. Таким образом, речь идет об ощутимой дистанции, которая отныне разделяет дюркгеймовские штудии во Франции и США.

Перевод Ксении Галаниной

Источник: Le monde des livres, 18.09.2008.

Александр Бикбов

Рецензия на: Вебер М. Жизнь и творчество Макса Вебера / Пер. с нем. М. И. Левиной. М.: РОССПЭН, 2007. 656 с.

Биография, ставшая ступенью к канонизации Макса Вебера, была написана его женой Марианной в 1924 – 26 годах, вскоре после смерти мужа (1920). Этот текст был актом примирения с его уходом и прологом к возвращению Марианны в интеллектуальный и политический мир Германии: к роли хозяйки влиятельного интеллектуального салона, активной участницы женского движения и издательницы десяти томов сочинений мужа — настоящего памятника Веберу.

В отличие от большинства биографов, скромно отступающих в тень, Марианна не просто выходит на сцену повествования как один из его главных протагонистов. Она превращает Макса в часть неделимого и аффектированного «мы», «четы Веберов». Первые читатели упрекали рассказчицу за то, что она раскрыла непозволительно многое о семейной жизни и внутренних переживаниях коллеги. Современные исследователи упрекают ее в прямо противоположном: слишком о многом она умолчала. Построенный по литературному канону, текст помещает биографическую канву в рамки рассказа о характерах: благородном, ищущем, прямодушном, сосредоточенном, нетерпеливом, страдающем, «внутренне порывистом и несколько замкнутом» Максе, решительной, добродетельной, умелой, ищущей, тонко чувствующей и одухотворенной Марианне, а также о целом хоре родственных, дружеских, политических, профессиональных характеров вокруг них. Книга изобилует суждениями, балансирующими на грани моральной метафизики и мистицизма. Вот как Марианна описывает трудный для мужа период после его ухода из университета, связанного с нервным срывом из-за смерти отца (1897): «Вебер, вероятно, все время чувствует, что ядро его сущности, скрывающее творческие зародыши, неизменяемо и неприкасаемо, что болезнь не проникла через защитный покров» (с. 232). Невозможно узнать, насколько это чувство и подобная модель самочувствия близки самому Веберу. Между тем уход из университета становится поворотным моментом для него как социолога, о чем из свидетельств Марианны почерпнуть почти нечего. Неизменный рефрен биографии с самых первых ее тактов, со сведений о дедушках и бабушках — мотив «тяжелой жизни», не лишенный религиозной экзальтации и окрашивающий (само)рефлексию рассказчицы, но также самого Макса Вебера, чьи письма приводятся в книге.

Именно публикация писем наделяет эту биографию бесспорной ценностью, развеивая и заново освещая ее томно-восторженный стиль. В них и в попутных свидетельствах Марианны канонический образ Вебера-основателя социологии остается далеко на периферии. Но именно здесь можно обнаружить некоторые социальные мотивы интеллектуальной страсти Макса: колеблющийся интерес к религиозным истинам в студенческие годы, эгалитаризм в отношениях с женщинами, располагающий его к горячей поддержке академической и политической активности жены, ненависть к армейской муштре, которой он подвергается во время годичной службы, участие в социалистически ориентированной ассоциации «Союз социальной политики», по заказу которой он проводит эмпирические исследования аграрного и рабочего мира, раздражение в адрес фрейдистов (но не Фрейда), которые настаивают на разрушении аскетической этики, яркие опыты заграничных путешествий, которые чередуются с «тихой исследовательской работой», ежедневная аскеза многочасовых штудий и поразительная плотность интеллектуальных внедисциплинарных сетей, куда Макс — сын депутата, юрист, экономист, политик — вовлечен вместе с детьми таких же выходцев из традиционной торгово-промышленной буржуазии, как он сам.

Настоящими находками, сверкающими посреди этого материала, оказываются портреты реальных людей и обрывки впечатлений, которые Вебер развертывает в масштабные исторические фрески и переводит в опорные пункты своей социологической теории. В путешествиях по Америке, где он знакомится с «грубоватым» и симпатичным «народцем», наблюдает шокирующие картины расовой сегрегации и впечатляется ростом городов, Веберы некоторое время гостят у дальних родственников Макса по материнской линии, фермеров Джефферсона и Джеймса. Перемещаясь по континенту прогрессирующей рациональности, путешественники словно выпадают в предшествующую эпоху европейской истории, где «религиозный дух» еще силен и продуктивен. Наблюдая за привычным образом жизни своих дальних американских родственников, Вебер отмечает исключительную роль, которую играет религиозная аффилиация в кредитоспособности предпринимателей и в экономической жизни всей общины (с. 259 – 261). В городах господствующий «дух капитализма» остро и наглядно являет себя в шуме, тесноте, «вони керосина», черной угольной копоти и «океанах» бычьей крови со скотобоен, скорости жизненных и производственных ритмов, господстве типовых домов и небоскребов, к которым неприменимы эстетические критерии. Здесь «с бешеным неистовством раздавливается все лежащее на пути капиталистической культуры» (с. 256).

Другим социологическим прототипом становится дед Макса, «привлекательный, добрый, утонченный старый джентльмен», который, согласно Марианне, предстает в глазах внука образцовым воплощением «капиталистического духа», на сей раз доиндустриальной эпохи: он «вставал, по доброму старому обычаю, в 6 часов, но работал сначала несколько часов в своем большом саду, часто „уютно“ читал вслух занятым чисткой овощей женщинам и только около 11 часов отправлялся в контору. Поход за пивом и бутылка хорошего бордо входили в распорядок дня» (с. 29). Контрастные опыты немецкой юности и американских путешествий создают одну из центральных интриг веберовской социологии, отнюдь не лишенной этнографического измерения. Эти и некоторые другие примеры дополняют представление о социологии как науке ее пониманием как специфически биографического отношения с миром ближних и дальних родственников. Пример в чем-то схожей трансформации родственной связи в научную дает интеллектуальное семейное предприятие другого раннего социолога, Эмиля Дюркгейма.

Не будучи исследованием в привычном смысле этого слова, книга Марианны Вебер оставляет многие обстоятельства и связи едва намеченными и зыбкими, особенно в глазах современного российского читателя. Вводный текст к ее русскому переводу явно не был бы лишним.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67