Рецензия на: Сергей Гуриев. Мифы экономики: заблуждения и стереотипы, которые распространяют СМИ и политики.М.: Юнайтед Пресс, 2010. 304 с.
Замысел книги Сергея Гуриева «Мифы экономики», безусловно, достоин всяческих похвал: разоблачить расхожие стереотипы, истоки которых в невежестве и безграмотности, и показать, как, обращаясь к современной экономической науке, можно уберечь нашу страну от окончательной деградации.
Автору в основном удалось решить свою задачу. Многие разделы книги информативны и убедительны, а проблемы, о которых пишет Гуриев, — бюрократизация, отсутствие конкуренции, как в экономике, так и в политике, коррупция, бедность, некачественное образование, нелегальная миграция, недоразвитый фондовый рынок и т. д. — действительно давно преследуют Россию и непременно должны решаться. В этом смысле книга достойна всяческих похвал.
Однако модель аргументации — сеанс черной магии с полным ее разоблачением — не выдерживается автором до конца. Многие формулировки «мифов» выглядят явно произвольными — кажется, будто они специально сформулированы, чтобы задать тему и бороться с соломенным врагом. Я готов допустить, что автор неоднократно сталкивался с этими стереотипами и даже считает их элементами массового сознания, но в некоторых — самых вопиющих — случаях хотелось бы ссылок и разъяснений[1]. Одиозные мнения легко разоблачать, гораздо труднее на деле справляться с трудностями или даже намечать стратегию решения наиболее насущных проблем.
Гуриев фиксирует простые и четкие оппозиции. Есть мифы (то есть массовые стереотипы), которым без оговорок противопоставляется научное знание[2]. Преимущества такого знания — внутренняя согласованность, логичность, использование эмпирических данных (с. 28). На стороне мифов — интуиция, а порой и здравый смысл, который вполне может противоречить науке — что ничуть не умаляет ее правоты (с. 270). Конечно, чтобы просто и ясно изложить свои взгляды, нужно противопоставить черных и белых, монополистов и защитников конкуренции, ретроградов и ревнителей либерального прогресса. Но само обсуждение, да и здравый смысл ведут автора в направлении более сложной картины мира, и это — несомненное достоинство книги. Она важна и интересна тем, что в ней на нескольких примерах убедительно показывается: часто протекционистская, консервативная, «геополитическая» риторика служит лишь чьим-то партикулярным интересам в ущерб миллионам обездоленных бюджетников.
Впрочем, несмотря на удивительную монолитность мысли и на искреннюю убежденность Гуриева в том, что конкуренция и демократия (сами по себе понятия весьма расплывчатые) — единственно возможные формы оптимального экономического и политического устройства, книге порой недостает объемного видения. Например, обсуждая бюджетный дефицит, Гуриев заявляет, что «снижение налогов оставит в распоряжении компаний больше средств для инвестиций: безусловно, они могут более эффективно распорядиться своими деньгами, чем российское государство» (с. 86–87). Но о каких компаниях идет речь? И не окажется ли, если чуть шире взглянуть на вещи, что компании эти, от которых зависит объем внутреннего инвестирования, сейчас и есть само российское государство и что изменить эту ситуацию в ближайшем будущем вряд ли удастся? Абстрактным и искусственным выглядит разделение социального капитала и формальных институтов (с. 127–129). Экономисты пользуются такой классификацией от тяжелой жизни, не умея или не желая учиться анализировать естественные взаимовлияния формальных и неформальных правил игры, а предпочитая вместо этого красивые, но совершенно бессмысленные (поскольку абстрактные, уродливо-односторонние) расчеты: на сколько повысился бы ВВП при снижении коррупции на столько-то процентов (с. 136)? Эта порочная практика, приличествующая разве что консультантам, которые хотели бы убедить клиентов в правильности своих рекомендаций и готовят для этого элегантную презентацию, — не всегда к лицу экономисту, тем более претендующему не просто на публикацию в научном журнале для коллег, а на проникновение в суть вещей и на серьезный политический и общественный резонанс.
Сказанное подводит нас к еще одному важному вопросу: для кого написана эта книга? Судя по количеству рекомендаций, да и вообще слов типа «нужно», «надо», «необходимо», основными читателями должны быть высшие чиновники российского государства — в Правительстве и в Администрации президента. Кто еще в современной России смог бы организовать программы переобучения и переезда для преодоления нищеты в моногородах (с. 79), сформировать политический консенсус в поддержку прав собственности (с. 171), помнить о вреде протекционизма (с. 208) и, наконец, просто-напросто «ограничить воздействие государства на экономику» (с. 200)? Автор предлагает вывести из тени мигрантов (с. 246), организовать систему мониторинга качества образования, развивать институт образовательных кредитов (с. 257) и т. д. в том же духе. Иногда кажется, что читаешь официальный меморандум или предвыборную программу. Советов обществу и бизнесу — крайне мало, за исключением разве что замечательно верной, но оттого, увы, не менее банальной рекомендации — перестать «считать себя людьми второго сорта» (с. 37). Это тем печальнее, что главный вопрос, возникающий в контексте тех проблем, о которых много и верно говорится в книге, — как создать общественный (а не только государственный!) спрос на «хорошие» институты? — почти никак не освещается.
К сожалению, иначе не получается: демократия, особенно в России, должна утверждаться недемократическими методами. Политическая свобода и экономическая конкуренция, как прекрасно известно автору, — весьма хрупкие и противоречивые сущности. Эти противоречия отражаются и у Гуриева, который прямо-таки с чаадаевской запальчивостью вдруг заявляет: «В отличие от США и Европы состояние демократии в России позволяет власти проводить реформы, не обращая внимания на недовольство безработных и низкоквалифицированных рабочих, конкурирующих с мигрантами за рабочие места» (с. 240–241). Получается, что для выхода из «плохого равновесия» оказывается нужна не экономическая наука, рождающая глубокомысленные теории (гласящие, например, что «когда государство не защищает права собственности, агенты вынуждены инвестировать часть своих ресурсов в защиту этих прав», с. 149), а политическая воля, умение, создав конкуренцию, не позволить конкурирующим самим ее разрушить.
Порой ректору РЭШ отказывает его осведомленность. Только этим можно объяснить, почему для него — sancta simplicitas! — индикатором развития общества потребления (понятия не столько социально-экономического, сколько культурного) служит просто-напросто рост объемов совокупного потребления (с. 52)[3]. Увы, и оценка антиглобализма — чрезвычайно враждебная и выдержанная в советски-обличительных тонах — не отличается глубиной и пониманием того, чем на самом деле было и остается леворадикальное движение в Европе и США. Расставив все по местам — «предложения всех этих движений… сводятся к одному и тому же — любой ценой ограничить перемещение капитала (и особенно из развитых стран в развивающиеся)» (с. 220), — Гуриев через страницу как бы спохватывается и резюмирует: «Достижение большинства их (антиглобалистов — И. Б.) целей возможно без уступок протекционистам» (с. 222). Такая противоречивость лишь еще раз свидетельствует о том, что Гуриеву глубоко чужд и непонятен как этический пафос антиглобалистов, так и вообще чаяния левой мысли, которая для него сводится к призывам перераспределить благосостояние от богатых к бедным, ограничив деятельность крупных корпораций.
Некоторые положения «Мифов экономики» выглядят сомнительно. В частности, Гуриев почти не останавливается на правомерности сопоставлений России с другими странами, например с Южной Кореей (с.176–178); невнятно обсуждает инфраструктурные проекты, о которых много говорится в связи с использованием Стабфонда (эта тема теперь обсуждается меньше, но глава о Стабфонде в книге все же осталась); странно выглядят заявления автора о конкурентоспособности пищевой и текстильной отраслей, сельского хозяйства и тяжелого машиностроения в России (с. 212). Все эти тезисы нуждаются как минимум в отдельном дополнительном обосновании. Не могу согласиться и с оценкой американских университетов как лучших в мире (с. 254) и с положением о том, что «конкуренция (в европейской науке — И. Б.) … была и остается ограниченной, что… и предопределило отставание Европы от США » (с. 267). Хорошо известно, что американскую науку (в том числе и экономическую) создали эмигранты из Европы и что строилась она во многом вокруг государственного — ядерного — проекта, на который выделялись огромные деньги. Эта тема слишком сложна (по одним наукам сегодня, несомненно, лидирует Америка, по другим, особенно гуманитарным, — скорее Франция и Германия), чтобы разделываться с ней так просто, заменяя один «миф» другим[4].
Вполне понятно, что Гуриев как экономист должен отстаивать и пропагандировать современную экономическую науку, и порой ясность и убедительность его мыслей, отчасти заимствованных, но отчасти — продуманных самостоятельно — действительно убеждают в том, что к экономистам стоит прислушиваться. Но вряд ли экономическая наука обеднеет, если теоретики, осознавая ограниченность доступного им знания, будут держать в уме всю сложность окружающего мира и попытаются постичь те противоречия, в которых увязло современное экономическое мышление. Вот некоторые примеры. «Человек — это не только то, что он производит» (с. 34) — прекрасная мысль! Но ее трудно сочетать с общепринятой (и, возможно, где-то полезной) эвристикой экономической теории, в рамках которой государства и университеты рассматриваются как корпорации (с. 182, 256), а управление зачастую сводится к «правильной» настройке стимулов, чтобы, например, заставить молодых ученых, как дойных коров, «работать с максимальной отдачей… ведь производительность ученого максимальна как раз в молодости» (с. 261).
Проблема применимости экономической науки становится очевидной даже из чтения книги, написанной ее апологетом. Очень забавно было читать главу об экономических прогнозах, из которой следовало, что точных прогнозов экономисты делать не могут, но ответственности за это не несут (зато, вполне следуя методологии Пола Самуэльсона более чем 60-летней давности, экономисты по-прежнему способны давать важную информацию: угадать знак изменения — упадет показатель или повысится, то есть, иными словами, с уверенностью утверждать, что температура в январе будет ниже, чем в июле). Но не в прогнозах дело. В конце концов, как сказал Коуз, теория — это не расписание самолетов или автобусов. Почти все теоретические работы, которые Гуриев использует в качестве орудий разоблачения, построены на сравнительном историческом анализе экономик разных стран. С 1970-х гг. «полезная» деятельность экономистов по построению сотен абстрактных моделей, которые публиковались в ведущих научных журналах и в большинстве своем только там же изредка цитировались, несколько приостановилась. Начался переход от универсальных моделей к теориям, возникающим на основе стилизованных фактов, обобщения эмпирических исследований и исторических данных. Автору, как и многим другим его коллегам-экономистам, полезно помнить об этом важнейшем для экономической науки напряжении между универсализмом и историзмом. Памятуя о нем, Гуриев вряд ли стал бы говорить об огромной и постоянно растущей сложности окружающего мира (с. 292) и вместе с тем бодро заявлять, что «как правило, более поздние (эконометрические — И. Б.) работы дают более надежные результаты» (с. 283). Вера в «универсальность экономических законов» (с. 294) давно уже не является той отличительной чертой экономистов, благодаря которой им удается сказать что-то содержательное о хозяйстве и обществе. Экономическая наука несется наперегонки с быстро меняющейся исторической реальностью современного мира и всегда будет опаздывать. Ее реальное достижение — в скромности, отказе (де-факто, но не де-юре) от универсалистских притязаний на вечную истину, в способности осмысленно оглядываться назад.
Именно с этим связаны идейные преимущества, столь удачно продемонстрированные в «Мифах экономики» — книге, изобилующей занятными и важными сведениями, которые, несомненно, будут полезны всем, кто принимает серьезные решения и хочет прислушаться к мнению профессиональных экономистов.
Примечания:
[1] Действительно ли россияне (или большинство экспертного сообщества — остается неясным) считают, что аукционы — это экзотический способ распределения ресурсов (с. 114), что рыночные механизмы (sic!) сами справятся с дискриминацией (с. 132), что развитие финансовых рынков не зависит от прав собственности (с. 153), что отечественная миграционная политика защищает российских граждан и поощряет приток квалифицированных кадров (sic!) и туристов из разных стран (с. 247), что привлечь эти кадры невозможно, и поэтому (!) надо бороться с отъездом отечественных ученых (с. 263)?
[2] Здесь не место подробно говорить о логике мифа, о том, насколько важно мифологическое мышление в том числе и для научного знания, часто похожего на миф, о тех преимуществах и недостатках, которыми обладает миф как руководство к действию по сравнению с вечно неопределенными и неоднозначными выводами науки, которые постоянно пересматриваются.
[3] По-видимому, только неосведомленностью (и, пожалуй, небрежной редактурой) объясняется и то, почему книга Шумпетера, вышедшая по‑немецки в 1911 г., цитируется по английскому изданию 1934 г., но датирована все тем же 1911 г. (с. 154), и почему антология «Collectivist economic planning» под редакцией Хайека, цитируется так, как будто она была издана в том же году, что и вошедшая в нее статья Энрико Бароне (опубликованная впервые в 1908 г.), когда (будущему) редактору антологии было 9 лет (с. 184).
[4] Осталась непонятной и позиция автора по щекотливому вопросу о том, что же на что влияет — богатство страны (в данном случае США) на статус и качество экономических исследований или наоборот (с. 273).