Ричард Познер, автор известной книги "Public Intellectuals: A Study of Decline" ("Публичные интеллектуалы: исследование упадка"), однажды заметил, что преуспевающий академический ученый может использовать свой успех, достигнутый на научном поприще, чтобы убеждать публику по поводу вопросов, в отношении которых сам он является идиотом. Замечание Познера относилось главным образом к политическим суждениям академических интеллектуалов, которые не являются специалистами по политической науке, социологии или другим смежным областям. Политические противники Ноама Хомского любят относить высказывание Познера на счет знаменитого профессора лингвистики.
Опубликованная в "Русском журнале" статья "Призраки Хомского" вызвала большой вал критики. В этой статье политический публицист Хомский был представлен как разоблаченная фигура, как ученый, который очень успешно пользовался своим несомненным научным авторитетом для продвижения сомнительных политических взглядов, часто основывающихся на прямом искажении фактов и источников. В данной статье содержится некоторое общее размышление, касающиеся фигуры Хомского, а точнее, того типа публичных интеллектуалов, к которому он принадлежит.
Публичные высказывания ученых и неакадемических интеллектуалов о политике являются неотъемлемой частью современной демократической культуры. Эти суждения по своему статусу отличаются от экспертных оценок, которые выносят представители профессионального сообщества. Интеллектуалы, не являющиеся экспертами в политике, пользуются существующей в свободном обществе возможностью произносить публичные суждения о политике, которые могут быть услышаны. Возможность академического интеллектуала быть услышанным при этом гораздо выше, потому что автор обладает авторитетом, заработанным в другой области. Но, как известно, право быть услышанным не означает автоматически право быть воспринятым всерьез.
В высказывании мнения о политике существенную, если не вообще определяющую, роль играет моральная составляющая, а не претензия на высказывание истины о том, как в действительности устроена политика. Представления о должном здесь создают совершенно другую конфигурацию политического пространства, чем в экспертном дискурсе. Последний содержит в себе эксплицитную претензию на истину и стремится максимально абстрагироваться от моральной вовлеченности.
Однажды в отношении профессора Хомского был задан риторический вопрос: почему столь серьезно воспринимаются политические комментарии профессора лингвистики? Почему Хомского стали считать авторитетом во внешней политике? Действительно, не ценят же поклонники Энн Коултер ее как политического комментатора только за внешние данные? Тем более что Хомский, хотя благодаря политике и стал столь широко известен, не сделал никакого существенного вклада в политическую теорию, а точнее, его вклад здесь равен нулю.
Как кажется, ответ кроется в специфическом моральном авторитете профессора лингвистики, который должен позволять ему выносить квалифицированные суждения в области политики. Или, другими словами, степень его квалифицированности в политике определяется не уровнем его соответствующей подготовки и глубине знаний, а его моральными качествами. Эти моральные качества, в свою очередь, проистекают из его авторитета, который он приобрел в своей академической деятельности. Хомский как лингвист является выдающимся ученым в своей области, где его суждения носят характер непререкаемого авторитета. Далее, вероятно, действует следующая логика: если он гуру в лингвистике, то он непогрешим и в политике - области человеческой деятельности, в которой, как известно, может быть компетентна даже заурядная кухарка. Получается, что результатом его академического успеха становится особая моральность, которая подкрепляет и обосновывает весомость его политических суждений. Она как бы связывает две непересекающиеся в профессиональном смысле сферы человеческой деятельности - лингвистику и политику. Успех в лингвистике легитимирует политическую квалифицированность.
Однако как политический публицист Хомский уже давно разоблаченная фигура. И то, что это осталось неизвестно многим политизированным российским интеллектуалам, может вызывать только искреннее удивление. Фальсификация политического публициста Хомского была проделана как американскими консерваторами, так и не склонными к политическому экстремизму либералами, которые составляют большинство истеблишмента демократической партии США. Разоблачение Хомского было начато известным американским историком Артуром Шлезингером, который уличил профессора лингвистики в прямой фабрикации цитаты Трумэна. Также можно посмотреть, например, статью Пола Богданора "The Top 100 Chomsky Lies" ("100 самых главных примеров лжи Хомского"), которая представляет собой набор цитат Хомского из его политических текстов и выступлений и их опровержения. Диагноз, выдвигаемый в статье, носит однозначный характер: политический публицист Хомский - лжец. Сайт Богданора содержит также достаточное число статей, посвященных многочисленным разоблачениям профессора лингвистики.
Критики Хомского представили профессора лингвистики как борца идеологического фронта эпохи "холодной войны". В этой борьбе истина не является целью. Цель здесь - победа наиболее радикальной левой идеологии, ради которой можно пожертвовать и истиной, при этом сам участник борьбы может быть и искренне уверенным в своей правоте. Все политические высказывания Хомского нельзя рассматривать вне контекста этой идеологической борьбы.
Причина массового успеха политических публицистов типа Хомского - это причина успеха так называемых Новых Левых в 60-е и 70-е годы XX века. Высказывания Хомского тогда находились в полном соответствии с позицией значительного числа интеллектуалов из кампуса. Антиамериканизм Хомского также был обычным явлением для интеллектуалов того времени. Его преимущество состояло в том, что он был ученый с безупречной репутацией, что выделяло его на фоне многих других сторонников классовых войн. Взгляды американских политизированных интеллектуалов в то время во многом отталкивались от представлений немецкого философа Теодора Адорно, который некоторое время жил в США и имел большой успех среди молодежи. Согласно Адорно, только маргинальный дискурс заслуживает того, чтобы быть услышанным, поскольку только он способен выражать истину. Интеллектуалы в своей позиции, таким образом, должны сместиться в сторону маргиналов. Если государство - это зло и источник подавления по определению, то его противники, те, кого государство маргинализует, превращаются в выразителей истины. Взгляды Адорно стали очень популярны в академической среде в США. Хомский, как и все сторонники подобных идей, также, похоже, искренне верит, что только он и те, кто разделяет его радикальную перспективу, имеют способность подняться над иллюзиями, которые сохраняют обыденного человека в качестве раба системы. Только он может видеть вещи такими, какие они есть на самом деле.
Политическая публицистика сделала из Хомского удивительно успешного капиталиста. Хомский - один из самых успешных капиталистических брендов для интеллектуалов, среди всех левых радикалов, пожалуй, самый успешный. Его противники любят говорить о его большом финансовом состоянии и чрезвычайной щепетильности в финансовых вопросах. Пример Хомского показывает, что даже полный профан в политике может достичь колоссального коммерческого успеха посредством "продажи" радикальных идей. Кроме того, Хомский как бы диссидент наоборот. Он является "диссидентом", который не был подвергнут репрессиям или прямому заключению за свои политические взгляды, а стал воплощением беспрецедентного коммерческого успеха в связи с их публичным высказыванием.
Однако вернемся к моральной оценке и политической стилистике профессора Хомского. Здесь полезно привести несколько известных и очень поучительных примеров. Так, Хомский в своей первой же политической книге заявляет, что его страна нуждается в некоторой разновидности денацификации, очевидно сравнивая США и нацистскую Германию. После таких фраз обычно заканчивают карьеру политического публициста. Однако Хомский сразу же стал сверхпопулярен.
Случаи двойных стандартов в его полемике встречаются постоянно. Так, Хомский подписал петицию в поддержку одиозного антисемита Робера Форисона, который скрывался за статусом исследователя. Форисона он охарактеризовал как "аполитичного либерала" и сказал, что его никак нельзя назвать антисемитом и неонацистом. В то же время Хомский отказался подписать петицию, например, в поддержку защиты прав человека в Северном Вьетнаме. В качестве причины он назвал то, что американские медиа обязательно используют его подпись для пропагандистских целей. Сержа Тиона, другого "исследователя", который долго отрицал геноцид в Камбодже и холокост, он назвал либертарианским социалистом, который находится в оппозиции ко всем формам тоталитаризма. Тион известен и тем, что опубликовал книжку в поддержку антисемитских изысканий Форисона. Хомский также как-то заметил, что не видит "никаких антисемитских импликаций в отрицании существования газовых камер и даже в отрицании холокоста".
Одно из самых забавных заявлений Хомского (которое он потом сам стал отрицать, но которое было записано на пленку) приведено в статье в журнале "New Yorker" за 31 марта 2003 года, где рассказывается о его выступлении в MIT. Хомский говорит, что в 1942 году русские войска под Сталинградом остановили немецкое наступление - и стало ясно, что Германия не выиграет войну. Но затем он добавляет: "Мы узнали из русских архивов, что Британия и Соединенные Штаты тогда начали поддерживать армии, учрежденные Гитлером, чтобы сдержать русское наступление". Далее Хомский намекает, что это якобы имевшее место событие продлило холокост. Фактически, он утверждает здесь, что союзники использовали нацистские армии, чтобы атаковать СССР в 1942 году и продлить тем самым холокост. Подтверждение своих слов, как и многих других, для Хомского не является проблемой. И его не волнует, что никакого их подтверждения просто не существует.
Радикализм проявляется во всех определениях Хомского. Вашингтон для него - это столица пыток и политических убийств мира. Террористов 11 сентября он назвал жертвами, Израиль с легкостью приравнял к режиму апартеида в Южной Африке. В одном из интервью Хомский назвал США "ведущим террористическим государством". Бомбардировки США Судана для него оказываются равноценными атакам 11 сентября.
Можно привести и другой пример такого преувеличения. Цель Америки, утверждает Хомский, "это общество, в котором базовой единицей являетесь вы и ваш телевизор. Если ребенок за соседней дверью голоден, это не ваша проблема. Если пенсионеры за соседней дверью инвестировали свои активы неправильно и теперь голодают, это не ваша проблема тоже". Или же другой интересный пример: "Когда вы возвращаетесь из третьего мира на Запад, в частности в США, вы будете поражены сужающейся мыслью и пониманием?" Его заявления были бы смешными, если бы так много людей не принимали их всерьез.
Одна из распространенных моральных оценок деятельности Хомского состоит в том, что его политическая публицистика свидетельствует об инфляции определенных ценностей, а именно ценностей морального неодобрения. Интеллектуалы типа Хомского формируют оправдание террора в отношении Запада, которое строится посредством рационализации террора, основанного на идеологии ненависти.
Действительно, общая стратегия его публицистики всегда состояла в том, чтобы рационализировать то, что делают левые режимы, но критиковать то, что делает Запад. Действия Запада аморальны по определению, в то время как преступления левых режимов морально рационализируемы. Преступления капитализма оправдать никак нельзя, но для преступлений режимов, которые объявляют своей целью борьбу с мировой эксплуатацией, всегда может быть найдена разумная мотивация. В результате мы получаем совершенно искаженную картину международных отношений, где моральные полюса оказываются смещенными. Публицистика Хомского внесла весомый вклад, чтобы закрепить такую картину для многих левых интеллектуалов. В этой картине Абу-Грейб ничем не отличается от Освенцима, а вторжение коалиции в Ирак - от агрессии Германии в отношении Польши в 1939 году.
Хомский был также одним из тех левых радикалов, которые внесли большой вклад в представление истории Запада как воплощения зла и преступлений. Вся кровь в истории лежит на Западе, и его жители должны постоянно испытывать чувство тотальной вины. И этот опасный миф работает сейчас очень успешно. В этом мифе капиталистический Запад становится главной причиной исламского террора, а террористы - жертвами системы.
Главные стилистические приемы Хомского - это сила и необычность сравнения. Чем оно неадекватнее, тем на больший идеологический эффект можно рассчитывать. Таким способом строится новый моральный универсум, где виновные всегда могут быть представлены как несчастные жертвы глобальной капиталистической системы. Его публицистика наполнена гипертрофированными преувеличениями, аналогиями и метафорами, которые кажутся недопустимыми или выходящими за пределы обычного идеологического дискурса.
"Аналитические методы" Хомского также представляют собой триумф демагогии. Когда мейнстримные медиа поддерживают некоторые из его суждений, он охотно ссылается на них, как будто никаких других доказательств больше не требуется. Но когда СМИ ставят под сомнение его взгляды, они легко превращаются в коррумпированные (а не просто лживые).
Другой важный вопрос касается популярности Хомского в России и интеллектуального багажа участников местных политических дискуссий. Мы говорим не о тех, кто считает себя поклонниками Хомского по причине моды и интеллектуального конформизма (хотя таких, наверное, и большинство), но о тех, кто старается принимать его точку зрения рефлексивно. Хомский - фигура, имеющая вес как среди левых, так и среди правых в России, даже учитывая высокую степень условности проведения таких различий в российском политическом спектре. Он относится к типу объединяющих публицистов, перед которым может преклоняться как левый радикал, так и православный или исламский консерватор. Гипотезой, объясняющей его популярность в России, является антиамериканизм значительной части отечественного политического истеблишмента. Причина этого антиамериканизма банальна: он есть следствие рессентимента политических и политизированных интеллектуалов, который возник по причине фрустрации элиты после краха СССР и превращения России в заурядную страну даже по региональным меркам. Крах советской империи фрустрировал не только политиков, но и интеллектуалов, которые вместе оказались в идеологическом вакууме. В такой ситуации наиболее маргинальные фигуры приобретают наибольший авторитет, в чем можно убедиться, ознакомившись с ассортиментом книжных магазинов.