Вперёд, к Советам?!

Становится уже традицией, что наиболее значимые события каждого нового политического четырехлетия происходят именно в первый его год. Вернее, он задает тон последующим трем. В этом смысле 2004 год правомерно уподобить 2000-му. Снова отсчет очередного президентского срока начался с мероприятий по укреплению позиций федерального центра за счет региональных элит. Как и тогда, реформа оставляет впечатление половинчатости. В 2000-м верховная власть, встретив дружное сопротивление региональных лидеров, предоставила им некоторую компенсацию за исключение из законодательного корпуса. Теперь то же самое происходит с принципом назначения губернаторов, положенным, вроде бы, в основу предстоящих изменений. Всякий раз наблюдается какой-то остаточный компромисс. Вообще-то, любой политический замысел при попытке воплотить его в жизнь неизбежно подвергается искажениям. Вот только в отношении проводимой реформы и этого сказать нельзя, поскольку сам замысел, кажется, не до конца продуман самой властью.

Трудно отделаться от впечатления, что нынешнее движение в сторону ограничения полномочий регионов и усиления позиций центра - не результат осуществления определенной стратегии, а очередное колебание политического маятника, который через какое-то время вновь качнется в прежнюю сторону. Циклическое развитие процесса указывает на его стихийность, как в рыночной экономике "дикого" капитализма середины XIX века. Федеральная и региональная власть с 1991 года заняты увлекательной игрой в перетягивание каната. Продуманная концепция реформирования федеративного устройства пока что не видна и не озвучена. "Губернаторская" реформа была представлена стране как импульсивная реакция на события в Беслане. Конечно, основные ее положения были заготовлены заранее, но их осуществление выглядит вновь как полумера, вызванная неуверенностью или невозможностью осуществить лежащие на поверхности решения в полном объеме. Это при том, что ныне верховная власть, правительство и Дума следуют в одной политической упряжке.

Последнее является главной особенностью начавшегося четырехлетия, существенно отличающей его пока от всего предшествующего периода российской демократии. И в 1993-м, и в 1995-м, и в 1999 году верховная власть прилагала много усилий к тому, чтобы обеспечить лояльное парламентское большинство, но только в конце прошлого года эта мечта стала реальностью.

Логика столь частых сегодня разговоров о переходе от президентской республики к парламентской напрямую вытекает из этой беспрецедентной за последние 13 лет политической ситуации. Конституция 1993 года создавалась для того, чтобы набросить смирительную рубашку на представительную власть. Все это время "механизм сдержек при отсутствии противовесов" работал в целом безотказно. Но с триумфом единороссов такая система потеряла значительную часть своей актуальности. Контроль над правительством сейчас для верховной власти едва ли не более важен, чем контроль над законодателями, со стороны которых она имеет самую широкую поддержку. Преобладание правительства над Думой в условиях, когда последняя превратилась из оплота оппозиции в опору власти, сужает пространство политических комбинаций и становится все менее выгодным, в первую очередь, для центра всей государственной системы.

Реформирование парламентского представительства стоит в прямой связи с этой изменившейся ситуацией и с планами усиления законодательного органа. На фоне динамичных событий в Украине как-то незамеченным у нас прошло думское заявление Б.В. Грызлова о крахе усилий российского общества за последнее десятилетие построить многопартийную систему "снизу". Четкий смысл высказывания Председателя Государственной думы не оставил сомнений: поскольку партии у нас не создались "снизу", их надо строить "сверху", при поддержке государства. Возможно, эти слова стали лейтмотивом года, и рисуемая ими перспектива станет определять российский политический процесс в оставшееся до следующих общенациональных выборов трехлетие.

В партийно-парламентской реформе концепция и конечная цель власти озвучены четче, чем в реформе "губернаторской". Придание трем-четырем крупнейшим партиям особого статуса может иметь значение только там, где партиям парламентского большинства принадлежит ключевая роль в формировании исполнительной власти. Перенос центра ответственности с главы государства на главу правительства, смена российской государственной парадигмы с авторитарно-президентской на коллегиально-парламентскую отражают не только факт стабилизации политической элиты.

Стремление к пересмотру конституции вызывается определенным дефицитом легитимности власти, опирающейся на основной закон, принятый вследствие известных событий 1993 года. Желательность дистанцирования от наследия ельцинского периода не может не ощущаться властью, особенно на новом витке экономического реформирования. Очень важным обстоятельством, подталкивающим к своего рода переучреждению российской государственности, является и складывание за последние 11 лет новой структуры отношений собственности, требующей для себя легитимного оправдания. Столь часто провозглашаемая свыше "недопустимость пересмотра итогов приватизации" вряд ли может достаточно уверенно опираться на действующую конституцию, принятую до "ваучеризации" и большинства других подобных деяний.

Советский "парламентаризм" не мог функционировать без правящей партии. То, что эта партия была вне конкуренции, следует рассматривать как частный вариант, а не фатальный итог. Официально политический центр тяжести лежал в представительном органе, который был высшим субъектом власти, формировал правительство и другие важнейшие государственные структуры. Эта система, взятая в теоретической конструкции, могла работать и в условиях многопартийности. Вспомним, что конфликт 1992-93 гг. разгорелся не по линии несоответствия системы советского представительства нормам политического плюрализма. Советы зародились и умирали как многопартийные органы. То были разногласия по направлениям и темпам экономического реформирования, следствием которых и стало временное провозглашение одною из сторон конфликта своей квази-диктатуры.

Поэтому преобразование Российской Федерации из президентской республики в парламентскую может рассматриваться, в каком-то смысле, как возвращение на круги своя. Стабилизировавшейся политической элите новой России больше, по-видимому, не требуется механизм президентской автократии. Не удивительно, если власть видит предпосылки для отказа от авторитарной конституции и переходу к режиму парламентского большинства уже сложившимися.

Ответственность одной партии или партийной коалиции за правительственную политику может быть фактором как укрепления, так и расшатывания парламентского строя. Угроза может заключаться в самой идее партийного преобладания, изрядно дискредитированной за советский период. Мы успели отвыкнуть от "руководящей и направляющей роли", но реальной многопартийности, действительно, так и не увидели, а привыкли, скорее, к режиму аморфной беспартийности, где единственным значимым политическим субъектом является глава государства. В этом можно видеть и архаическое наследие монархии и культа личности, но можно рассматривать такое явление как особенность российского политического мировосприятия, отделяющего верховного носителя власти от исполнителей его воли, которые, в представлении нации, реально ответственны за искажение велений главы государства, благих по определению.

Идея однопартийной власти не потеряла привлекательности для некоторых, но систему двух-трех конкурирующих партий многие будут воспринимать как плохую пародию на советский строй, особенно если власть будет столь же "успешно", как прежде, решать социальные проблемы и охранять безопасность граждан. Будет ли такая система обладать достаточным ресурсом легитимности? Ведь президент, стоящий над Думой и правительством, и президент, избираемый от партии и назначающий партийный же кабинет - не одно и то же. Правительство, ответственное перед парламентом, безусловно менее стабильно и авторитетно, чем ответственное перед полновластным главой государства. В истории хорошо известна смена парламентских режимов, исчерпавших кредит доверия нации, президентскими (самый яркий случай - Франция 1958 года), но практически нет примеров противоположного рода.

Не станет ли голосование за партии худшим стимулом активности электората, чем голосование за личности? Ведь думские выборы всегда менее посещаемы, нежели президентские. Любое региональное голосование показывает, что выборы губернатора всегда больше интересуют граждан, чем выборы в представительное собрание. Насколько стойким окажется желание граждан знать в лицо избираемую ими власть? Как будет восприниматься руководство, выбранное всего 15-20 % населения страны? Готового ответа на эти вопросы нет. Так ли нужно получать их эмпирически?

Впрочем, для испытаний по методу "политического тыка" есть еще года три. Уходящий год высветил некоторые кнопки, которые, вероятно, вскоре будут нажаты в желании проверить, что же из всего этого выйдет. Эксперимент под лозунгом "демократия в России" обещает новые ощущения...

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67