Часть вторая. Песня без слов
1.
Выйдя из дерзкой свободы панка, но уйдя от его упадничества, найдя равновесие между разноцветными небесами БГ и скептической черно-белой землей Майка, Цой, казалось, нашел «золотое сечение» рок-н-ролла, и своего времени - простоту, ясность, глубину. Он начинал с созерцания. Его муза, простая и странная, приходила словно с самого края света (лучшей точке зрения поэта) и заставала его за единственно важным для поэта (охрана тепла) делом. Но полнота уже тогда предполагала деяние.
Ты видишь мою звезду
Ты веришь что я пойду
Я слеп я не вижу звезд
Я пьян но я помню свой пост
Ты смотришь на Млечный Путь
Я ночь а ты утра суть
Я сон я миф а Ты нет
Я слеп но я вижу свет…
В конце концов, где-то между землей и небом и должна была полыхнуть как молния вся правда целиком. Таинственная звезда ночи - явить свое Солнце. Если у Цоя был свой «Пророк», то это конечно «Группа крови». Ключевая строка здесь (которую обычно не замечают), вот эта: «я никому не хочу ставить ногу на грудь».
Песню эту сегодня где только не поют, даже пытаются ходить под нее строем. Но речь здесь идет совсем о другом – о войне за обретение духовной свободы. Той «святой свободы неведомой большинству людей», о которой в одной книге (самой, наверное, удивительной книге ХХ века) говорится так: «Первый симптом освобождения – нежелание властвовать над кем бы то ни было; последующая ступень – внутреннее раскрепощение от власти других над тобою» (архимандрит Софроний Сахаров, «Видеть Бога как Он есть»).
Среди всех нестройных тогдашних воплей о свободе, сказанное Цоем было, наверное, единственно действительно важным. Нет, еще один поэт в то же самое время сказал нечто столь же принципиальное и столь же не услышанное. Глядя из своей Венеции в Россию, где еще только назревала отчаянная драка «всех против всех», Иосиф Бродский обронил как-то в одном из интервью: в ХХ веке русскому народу выпало столько зла, сколько никакому другому. А сегодня, не успела страна чуть оттаять, как все тут же принялись ожесточенно высмеивать друг друга и свое прошлое. Хотя, казалось бы, единственное, что после всего пережитого ужаса нужно - немного жалости и милосердия друг к другу…
И это все! Ничего похожего за эти двадцать лет мне лично так и не привелось услышать - ни от либералов, ни от патриотов, ни от властей, ни от церковников…
2.
Три последних альбома – как одно большое тревожное предчувствие: трещина мира» (проходящая как известно по сердцу поэта) растет, время уходит, и нет никого, кто мог бы взять на себя хоть какую-то грань ответественности:
Через день будет поздно
Через час будет поздно
Через миг будет - уже не встать…
И ослепительно-медленным взрывом, разметающим «бойцов за нетленную плоть» в клочья, - миг откровения… О котором и сказать-то ничего нельзя, кроме этих нескольких строк:
А жизнь только слово, есть лишь любовь и есть смерть
Эй, а кто будет петь, если все будут спать?
Смерть стоит того, что бы жить
А любовь стоит того, чтобы ждать…
Слава, Богу, в отличие от Кинчева и прочих «православных рокеров» Цой никогда не чувствовал себя подвижником с электрогитарой. Никакой (упаси, Боже) «православной поэзии» не писал. Но дело его (дело поэта) было, в сущности, тем же, что дело аскета. В уже цитированной нами книге об этом говориться так: «От отчаянного горя молитва собирается внутрь, в самую сердцевину существа нашего и принимает форму "спазмы": весь человек сжимается воедино, подобно крепко сжатому кулаку. Молитва становится воплем без слов (архимандрит Софроний Сахаров, «Видеть Бога как Он есть»).
Поэт чувствует также, только говорит иначе:
А мне приснилось миром правит любовь
А мне приснилось миром правит мечта
И над этим прекрасно горит звезда
Я проснулся и понял – беда…
Из того же горестного напряжения вырастает и главное его творение. Хочешь ли ты изменить этот мир, Сможешь ли ты принять как есть, Встать и выйти из ряда вон, Сесть на электрический стул или трон?- спрашивала «Песня без слов». Ответом на это вопрос и становится «Звезда по имени Солнце». Если «Группа крови» - это его «Пророк», то «Звезда», это, конечно - «Памятник».
Высокий дух встает над миром и (пусть стена из «облаков-кирпичей» крепка и необорима) с высоты этой ему открывается мировой Город, во всей его вечной перспективе и бесконечной войной (как единственным содержанием). Вся дилемма предстает в последнем обобщении, встает у последнего барьера: весь мир со всей своей вечностью и бесконечностью и этот дух, выходящий из земного праха – один на один. И три строфы как три ступени, по которым ему остается взойти. Первая – и позади пространство, вторая – время, третья… а третья - это уже судьба:
И мы знаем что так было всегда
Что судьбою больше любим
Кто живет по законам другим
И кому умирать молодым
«Законы другие» – это законы совершенной свободы, свободы от собственной природы со всем ее страхом и самоутверждением. Ведь только ей, этой свободе доступно будет последнее откровение:
Он не помнит слова «да» и слова «нет»
Он не помнит ни чинов, ни имен
И способен дотянуться до звезд
Не считая что это – сон…
Едва ли наш поэт был знаком с положениями апофатического богословия (известным, впрочем, разным духовным традициям), говорящими о том, что прикоснуться к Неведомому можно лишь так, шаг за шагом отстраняя от себя все, что может быть познано, «во мраке полного неведения». Скорей всего, он постигал это интуитивно, или рассказывал каких-то лично пережитых духовных событиях.
Не удивительно, что энергия этих слов и сегодня заставляет трепетать сердца. Выраженная в них правда далеко превосходит все, что мы видим вокруг – крикливую возню «православных миссионеров» или борцов за «свободное искусство», маршей со всем согласных или со всем несогласных и все, что они могут нам посулить …
Звезда, стать ближе которой звал Цой – звезда совсем иных законов и писаний. В книге, которую мы избрали в качестве необходимой параллели его поэтическим откровениям, об этом говорится так: "Перед нашим ипостасным личным духом в пределах земли стоит задание: пробить стену времени и преодолеть порог пространственности. Сему духовному событию в нашей данной повседневности имеем некоторую аналогию: авион, переходящий на сверхзвуковую скорость, производит потрясение атмосферы, подобное взрыву. Так дух человека, вступающий в мир Божией вечности, бывает потрясен величием открывшегося ему видения. Вселенная при этом переживает некое изменение в своих судьбах: "Человек родился в мир" - это событие, сообщившее всему мирозданию новую, непреходящую ценность" (архимандрит Софроний Сахаров, "Видеть Бога как Он есть")
3.
В эссе «Искусство при свете совести» Цветаева выводит следующую иерархию поэтов: большой поэт, великий поэт, высокий поэт. в этой иерархии Цой – типичный высокий поэт, которым, по Цветаевой, может быть (в отличии от большого и великого) «и совсем небольшой поэт, носитель самого скромного дара… Немного меньше – получился бы просто герой (то есть безмерно больше)». «Высота - как единственный признак существования». Так, нет поэта больше Гёте, но есть поэты – выше, например его младший современник Гёльдерлин, «поэт несравненно беднейший, но горец тех высот, где Гёте – только гость».
Так и «несравненно беднейший» Цой - горец тех вершин, на которые не дано было ступить тому же Бродскому при всей его запредельности и гениальности. Ну а как удавалось этому юноше покорять свои головокружительные высоты – знает один Бог, который, как известно, любит скрывать Себя от мудрецов и открывать младенцам...
Несколько десятков песен, тоненькая ученическая тетрадка стихов – вот и все, что дано было сказать этому высокому духу, двадцать лет назад завершившему свое земное путешествие. Не так уж и мало. И сегодня на Богословском кладбище С-Петербурга все так же шумят ели, проносятся в стороне электрички, и все так же дежурят поклонники. И в подземных переходах уже новые поколения тянут на расстроенных гитарах все ту же «Группу крови» и «Звезду по имени Солнце». А на вопрос «почему?», отвечают - «он честный». Вот так. Шквал музыки на любой вкус, целый всемирный потоп информации, а настоящего – все та же щепотка. Но тому, кто понял, что все находится в нас, больше ничего и не надо.
"Перед нашими глазами совершается невыразимо великое чудо творения мира, творения богов, которое ещё не завершилось. "Завершение" обетовано в грядущем веке. Но и теперь уже, когда нетварный свет нисходит на нас, сей духовный процесс вызывает в недрах нашего духа восхищение, возносит мысль в обетованное нам Царство" (архимандрит Софроний Сахаров «Видеть Бога как Он Есть»)
И напоследок еще один его стишок из ученической тетрадки:
Пой свои песни пей свои вина герой
Ты опять видишь сон о том, что все впереди
Стоя на крыше ты тянешь руку к звезде
И вот она бьется в руке как сердце в груди
Что теперь делать с птицей далеких небес
Ты смотришь сквозь пальцы но свет слишком ярок и чист
И звезда говорит тебе «полетим со мной»
Ты делаешь шаг, но она летит вверх, а ты вниз
Но однажды тебе вдруг удастся подняться вверх
И ты сам станешь одной из бесчисленных звезд
И кто-то снова протянет тебе ладонь
А когда ты умрешь он примет твой пост…