«В "Солярис" вернется зеркальная комната»

От редакции. 4 апреля исполнилось 80 лет со дня рождения Андрея Тарковского. А 11 апреля в Выставочном зале «Солянка ВПА» начнут работу большая ретроспективная выставка и фестиваль «ТАРКОВСКИЙ. SPACE», которые продлятся до 20 мая. Там можно будет увидеть личные вещи и документы Тарковского, эскизы к фильмам; предметы реквизита из запасников «Мосфильма»; плакаты, фотографии. Пройдет ретроспективный показ фильмов Тарковского и их обсуждение с участием режиссеров нового поколения – победителей международных кинофестивалей; показ документальных фильмов о режиссере. А 4 апреля, в Библиотеке киноискусства имени Эйзенштейна состоялась презентация DVD-диска «Фильмы Андрея Тарковского «Солярис» (непрокатная версия) – «Страсти по Андрею»(первый вариант «Андрея Рублева»). Первоначальные варианты двух фильмов Тарковского сохранились, благодаря Госфильмофонду России. С заместителем директора Госфильмофонда, легендарным архивистом-киноведом Владимиром Дмитриевым, беседует обозреватель «Русского журнала». Разговор, начавшийся с Тарковского, в итоге закончился современным кино.

* * *

Тарковский – не мой фаворит в мировом кино

Русский журнал: Владимир Юрьевич, насколько первые варианты «Соляриса» и «Рублева» отличаются от окончательных? Изменения делались по требованию цензуры?

Владимир Дмитриев: Не только цензуры. «Андрей Рублев», сначала называвшийся «Страсти по Андрею», был показан в первом варианте, кажется, лишь раз. После этого начались переделки: некоторые - по требованию цензуры, а некоторые Тарковский сделал по своей инициативе.

РЖ: А что отличает «Страсти по Андрею» от «Андрея Рублева»?

В.Д.: В «Страстях по Андрею» был перемонтаж, из фильма убирали эпизоды, связанные с проявлением жестокости. Вещи, существенные для эстетики картины, демонстрировавшие мрачный взгляд на Россию. Это и ставилось тогда в упрек «Страстям по Андрею», которых обвиняли в лживом взгляде на Россию (якобы, она такой не была).

РЖ: В отличие от «Страстей по Андрею», картины, которую все же когда-то показывали, первую версию «Соляриса» зрители не видели никогда. Чем она отличается от окончательной?

В.Д.: В «Солярисе» есть большой эпизод, который вырезал сам Тарковский. Он называется «зеркальная комната». Я думаю, он счел, что картина благодаря этому, очень красивому и очень условному эпизоду, - усложняется, что он сбивает ритм, и потому не нужен. Для сюжета эпизод большого значения не имеет. Но в изобразительном плане он очень интересен.

РЖ: Что вам ближе из Тарковского?

В.Д.: Я вам честно скажу: он не мой фаворит в мировом кино. Как архивист (а я считаю это лучшей профессией на Земле), я считаю важным то, что мы все сохранили. У нас же нет цензуры, нет селекции. Мне интересна любая картина.

РЖ: В таком случае, кто ваш любимый режиссер?

В.Д.: В мировом кино – это Джон Форд. А из советских фильмов люблю фильм «Окраина» Барнета.

Тарковский и японцы

РЖ: Вы были лично знакомы с Тарковским?

В.Д.: Я был с ним очень хорошо знаком. Тарковский регулярно бывал в залах Госфильмофонда. Это был человек, воспитанный на мировом кино.

РЖ: А что он смотрел у вас?

В.Д.: Что касается мирового кино, то он смотрел классику, на которой учился. Бунюэля, Робера Брессона (тогда малоизвестного). Японцы очень его интересовали, и он смотрел Куросаву.

РЖ: Многие ли режиссеры - современники Тарковского - бывали в Госфильмофонде?

В.Д.: Много картин у нас смотрели только Тарковский и Андрон Кончаловский. Из предшествующего поколения я могу назвать лишь любимого мною Михаила Швейцера. К величайшему сожалению, его поколение мировое кино не очень жаловало. Я пришел во ВГИК в 1962-м году, учился параллельно с Кончаловским и Тарковским, так вот их поколение уже вошло в структуру мирового кино.

РЖ: А нынешние режиссеры смотрят кино?

В.Д.: К сожалению, они знают его очень плохо. Они смотрят DVD на скорости. Это драма многих режиссеров. Их картины в своей массе совершенно непрофессиональны. Конечно, есть Звягинцев, который кино любит. Но большинство воспитано на телевидении: их развращает возможность в течение 3-4-х дней снять картину. Каждый кадр вылизывать – это редчайший случай. Что уж говорить о знании старой киноклассики! Ведь начинать смотреть кино надо от Люмьеров. Кто у нас сейчас знает немое кино?

РЖ: А Тарковский знал немое кино?

В.Д.: Да! Хотя ближе ему была классика 40-50-60-х годов. Когда он приезжал в Госфильмофонд, мы потом, возвращались на электричке в Москву, и много разговаривали. Я считаю, что самые существенные уроки в мировом кино Тарковский получил в Госфильмофонде. Я же знаю, что он смотрел, кого он притаскивал к нам. Однажды - притащил Василия Макаровича Шукшина. Ему Брессон или Бергман были не очень нужны. И Шукшин воспринял все, мягко говоря, сдержанно. Прощаясь со мной, он сказал: «ну, что ж, пойдем снимать свой реализм».

РЖ: Это ирония по отношению к себе…

В.Д.: Конечно. Но это же на самом деле ему было не близко! При этом Шукшин был неагрессивен. Чего нельзя сказать о поколении Герасимова. Они понимали, что так, как лучшие западные мастера, снять не могут. Это была их большая драма. Мне когда-то сказал Ростоцкий, посмотревший «Пролетая над гнездом кукушки»: ну мне же никогда такого не позволят!

РЖ: Но «не позволят» - это какое-то самооправдание.

В.Д.: Ну да (в смысле: я бы им показал, если бы мне дали).

РЖ: Получается, что Тарковский не боялся конкуренции с западным кино?

В.Д.: Тарковский достаточно хорошо знал мировое кино. В тех границах, которые были ему необходимы (ведь каждый режиссер выбирал то, что ему ближе). Он не всегда, например, любил американцев. А Саша Сокуров, например, Хичкока не любит. А это – супергений мирового кино.

РЖ: А Тарковский любил Хичкока?

В.Д.: Я думаю, он сдержанно к нему относился. Бунюэль, Брессон или Куросава ему были ближе. Тарковский, кстати, смотрел и отечественное кино. Очень любил «Землю» Довженко. Между ним и этим фильмом возникал некий ток.

РЖ: Влияние «Земли», мне кажется ощущается в «Зеркале»…

В.Д.: «Земля» оказала большое влияние не только на «Зеркало». Во многих картинах Тарковского есть прямое повторение «Земли». Режиссеры ведь «воруют» друг у друга. Это – нормально. Советских режиссеров очень раздражало, когда предпринимались попытки доказать, что они не единственные («мы идем своим путем, нас не хотят признавать, потому что мы делаем настоящее советское кино»). Из западных современников признавали только Феллини. Но и с Феллини не все было просто. «Сладкую жизнь», например, во ВГИКе показывать не хотели. Считали, что фильм разложит молодое поколение. Я помню, как на закупочной комиссии (а я был ее членом) смотрели картину Бертолуччи «Двадцатый век». Так вот после окончания фильма, встала Тамара Федоровна Макарова и воскликнула: «Хватит Бертолуччи»! И все замолчали. Картину купили только через много лет. В сокращенном варианте. Хотя она прокоммунистическая, и по морали – «правильная». Но там был секс, с которым тогда боролись.

Я много лет был отборщиком Московского международного кинофестиваля, и было две проблемы всегда: секс и евреи.

Секс и евреи

РЖ: Об этих «проблемах» говорили открытым текстом?

В.Д.: Про секс – открытым. А про евреев – в завуалированном виде. Скажем, идет «Последнее метро» Трюффо. Прямо сказать о том, что фильм нельзя показывать (по сюжету, в годы оккупации актриса скрывает в театре своего мужа-еврея – Н.И-Г) никто не мог. В таких случаях кто-нибудь вставал и говорил: ну, это - нельзя. И все как бы понимали, почему. А я очень любил спрашивать: а почему нельзя?

Самыми большими консерваторами были школьные учителя, входившие в отборочные комиссии. Никогда не забуду: однажды мы там смотрели картину Иржи Менцеля «Преступление в женской школе». В комиссию входили два учителя. Так вот, когда фильм кончился, никто еще рот не открыл, а учителя закричали: это – распад личности!

РЖ: А что там было?

В.Д.: В картине учителя боролись за мораль. А заканчивалась она так: во дворе толкались ученики, а директриса и учитель приветствовали их из окна. Потом Менцель камеру поворачивал, и взору открывался вид сзади: оказывалось, что учитель гладил директрису по заду. Мы все очень смеялись. Но в понимании учителей это было «распадом личности».

С чехами всегда были сложности. Однажды Семен Израилевич Фрейлих, замечательный критик и очень хороший человек, поехал в Прагу и купил там картину Милоша Формана «Любовные похождения одной блондинки». Возмущение было гигантское: как он посмел! Но картину у нас все же выпустили, но так ее порезали, что ничего понять было нельзя. Вырезали главный эпизод (эротический), на котором строился весь сюжет.

Мои знания мешают мне наслаждаться кино

РЖ: А кого вы можете выделить из наших молодых режиссеров?

В.Д.: По большому счету – никого. У меня есть одна большая сложность: я – человек, видевший неимоверное число фильмов (и барахла, и много действительно замечательных картин), и невольно их сравниваю. Мои знания мешают мне наслаждаться кино. Легче всего мне смотреть картины, построенные на сюжетике - хорроры, детективы. А когда начинается нечто «художественное», мне труднее. Мне «Елена» Звягинцева понравилась. Понравилась последняя картина Андрея Смирнова «Жила была одна баба». Это настоящее кино. Хотя к обеим картинам есть претензии.

Вообще я стремлюсь своего мнения не высказывать. Не участвую в жюри. Мне не доступен способ мышления нынешних молодых людей. Но, в отличие от меня, они – правы, потому что они – молодые. За ними будущее, независимо от того, что они говорят и делают.

РЖ: Нынешние кинематографисты бывают в Госфильмофонде?

В.Д.: Практически – нет. Я боюсь, что мы - последнее поколение чистых архивистов. Появляются другие носители, все оцифровывается. Мы, разумеется, ничего не уничтожаем: у нас хранятся и цифра и пленка.

РЖ: А вы предпочитаете смотреть картины на пленке?

В.Д.: Я люблю пленку. Там есть особая аура. Возникает ток между вами и экраном. А цифра – это чистая технология.

Но никто не знает, как через какое-то время поведет себя цифра. Пленка живет триста лет. А сколько цифра – неизвестно.

Беседовала Наталья Иванова-Гладильщикова

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67