Можно много раз повторять, что слова «сами по себе» ничего не значат. Можно говорить, что они взаимно обессмысливают друг друга, в результате остаётся «около нуля». Но иногда, при овладении определённой мессианской идеей, театр требует жестов, действий на сцене. Это уже, как отмечает А.Морозов, не постмодернистский обмен с нулевой суммой [1]. Нет, их остаточный смысл как метафор всё же начинает складываться в определённый рисунок.
Мы попытаемся проследить эту цепочку метафор. В этом отношении Украина, страна близкая, но во многом отличная по уже свершившемуся её пути, каждым моментом своего иного существования бросает вызов именно этой картине как поводу для мотивации. И здесь у честного зрителя оказывается выбор – верить визуальности, либо всё же искать какие-то аргументы из полузабытого исторического багажа. И таким образом косвенно проступают некоторые данности и необходимость действовать, а не просто быть болельщиками псевдоисторических шоу, где «дискурс становится властью».
1. Общеисторические предпосылки
Что важно как глубинный мотив раздражения? Украина, имея общие показатели с Россией, «не Россия!» — как констатировал её второй президент, но имеет другой политикум не только по стилю, но по исходным основам. Это означает, что всё, что произошло с ней, начиная с XII в., стало судьбоносным и не могло быть снято сначала православным, а затем коммунистическим объединением.
Следовательно, дискуссия об общности или вторичности украинцев относительно русских может быть терпима лишь в общем контексте дипломатического языка, интерпретирующего современные обстоятельства: не надо забывать, что сама эта включённость стала следствием овладения Россией Правобережной Украиной только через разделы Польши ( с 1772 г.), – а Запорожская Сечь была упразднена Екатериной II в 1775 г. Ранее же, на протяжении столетия, Польша ещё была действующим игроком на украинском поле и увещевала вольнолюбивых казаков, что они слишком поспешили с судьбоносным выбором 1654 г. [2].
Но это означает, что Правобережная Украина так и не была ассимилирована Российской империей до конца. Даже помимо Галиции и Буковины эта часть не была вполне интегрирована. И, когда поляки вошли в обновлённую Австрийскую империю как второй агент, украинцы (русины) заняли третье место (русином был и знаменитый двойной агент австрийской разведки полковник Редль). И этот проект, при всей приниженности, оказался предпочтительнее, чем малороссийский. Очевидно, что первоначальный процесс генезиса нации уже шёл в течение XX в., и после того, как Украина воссоединилась, хотя и в пределах СССР, на микроуровне произошло сплочение собственного населения. Эта конденсация происходила исподволь в послевоенное время (мне в 1960-х пришлось служить уже в «полуукраинской» армии, большинство срочников и две трети командного состава вплоть до капитана были украинцами из близлежащих областей): от хаотичности к внутренней консолидации и единению.
2. Консолидация
Что произошло, когда политическая воля Леонида Кравчука вызвала к жизни это «ещё пока не совсем государство», за образование которого, однако, проголосовало чуть менее 90% избирателей? Исходя из этого сочетания вечевого начала и олигархии (гетманства), в Украине попытались строить демократию на паритетных началах – притом Партия Регионов по первоначальной расстановке играла ключевую роль, проводя идею независимости как расширения прав Украинской ССР и эти лозунги ныне в Донецке — наряду с требованием вернуть «програмы ОРТ».
В течение почти двух десятков лет формировался политический проект новой Украины. Сначала это была суспендированная общность («главное что-то слепить, а потом разберёмся»); и не сразу всё дошло до внятных акцентов из-за советского исходного базиса вкупе с вечевым началом.
Поэтому в первые годы новая Украина была вполне традиционным и усреднённым обществом, но её новый политикум был активен, и народ мог выбирать хотя бы между не вполне взвешенными, но разными путями. Важную роль тут сыграл первый вал «оранжевой революции», способствовавший трансформации вечевого начала в более современное (помимо всяких бандеровцев и галицийцев, которые присоединяются как выразительная линия к уже сформировавшемуся политическому пространству).
Прежний же период характеризовался лозунгом Януковича образца 2004: «З Россией разом – будем с газом», — или его досадливым замечанием в бытность премьер-министром на неприкрытую угрозу начальника российского Генштаба Ю. Балуевского: «Вот сейчас мы введём танки в Донбасс», — «Ну, переборщил!»...
3. Нынешняя украинская революцияи положение «суржика»
Эта доктрина частичного суверенитета, прямо списанная с Брежнева, работала десятилетиями, но ныне мы видим, что «вторичный» приход к власти Януковича закончился полным крахом, и ПР, с её преобладающей невнятностью и продолжением ситуативных решений, провалилась в эту расщелину в неизбежной при драме поляризации — и этот раскол «органичен». Она оказалась в оппозиции к практическому разуму большинства украинцев и возопила — но к кому? Взывать «Россия, помоги!» уже неубедительно, поскольку украинские поселения вокруг живут на другой земле, и обычаи у них иные. Остаётся рассчитывать на «програмы ОРТ».
В этом отношении «защита прав русскоязычного меньшинства» означает косвенно защиту прав специфического пути «Русской власти» уже внутри иной украинской энтелехичности, где византийские предпосылки реализовались иначе, чем в России.
Ведь в Украине в эти годы выработался ряд смысловых линий, позволяющих иначе посмотреть на ранее незыблемые устои, объявляемые у нас ныне «скрепами». На этой основе в принципе возможна конкурентная демократия, правда, с отсветом вечевого начала с его установками на «царя горы». В этих условиях византийское наследство, воплощённое в Украине и в нынешних церковных институтах, видит конкретную политику иначе; и конкретное содержание «скреп» не тожественно российскому, поскольку в нынешней, как и в прежней Украине политическая роль православной церкви (даже МП) несходна с российской. И это проводит к многосторонности политического языка, но никак не к хаосу, что даёт альтернативу и политическому действию, пусть пока и потенциальную.
4. Разночтение на исторических переломах
Вернёмся к ситуации образования России из Московии конца XVII в., когда священновластие пытались оседлать и никонианцы, и светская аристократия, желавшая стать более эффективной. При этом значительную роль в открытии окошка из терема в Европу сыграли переселенцы из Киева, более широко образованные и поднаторевшие в церковном красноречии.
Тем самым возможность присоединить к двоичности власти её «низовую базу» была тогда упущена: стрельцы остались пассивными в 1689 г. Это совпало с протестантским переворотом 1688 г. в европейской политике, то есть, переигрался прежний баланс, и низший слой был отодвинут из пространства власти и лишён духовной инициативы. В то же время это было следствием крымского поражения Голицына. А в дальнейшем политика Австрии, благоприятная России, была переакцентирована и уже в первую Крымскую войну вовсе не помогла России.
Это внешнеполитические последствия. Но «пропуск» стрельцами своей очереди в 1689 г. означал, что именно в эту область они вмешиваться не готовы — и теперь свершившихся последствий невозможно избежать, коль скоро Россия уже вмешалась во внутриукраинскую ситуацию.
Естественно, это уже повлекло всё последующее и на низовом уровне. Каков был исходный рубеж Московии на пути к Европе? Патриарх Иоаким, Пётр I и матрос Железняк. Но после всевластия последнего, наступившего спустя 240 лет, два первых, даже если они следуют рецепции торжества священновластия (симфонии), в значительной мере обесцвечены. Третий же, протратив собственное жизненное содержание, может жить только символами, поскольку обладает лишь абстрактной субстанциальностью, и ему надо ощущать себя поблизости от власти. Однако эта власть не однозначна: она продолжает быть двоичной.
Итак, есть призрак замысла Русской власти в виде чистого символа, неспособного развернуться в серой донецкой повседневности. Крым (Боспорское царство, Севастополь) сможет развернуть абстрактную сцену и субстанциальность в духе усвоенных екатерининским веком античных традиций. И здесь перед ними открывается их судьбоносный выбор: византийский, трансформированный из античности, дополненный «обезличенным» западным — также не чуждый абстрактной субстанциальности. Это не устраивает наших самостийников — но они могут предложить Украине и Крыму, в частности, лишь пустой стержень с гулким эхом, а Крыму — лишь потрёпанные имперские декорации.
5. Подведём итоги
Встав в позу «старшего брата», Россия, по сути, провозгласила, что её система управления близка к идеальной, и украинской остаётся только подтянуться. Однако переусложнённость системы управления не поддаётся реформированию, и это даже хуже примитивной украинской коррупции. Что крымчане хотели получить от этой системы – величественность, или простоту понимания уже ставшего и застоявшегося государства? Крымчане мотивируют свой шаг «тоской по родине», но они же живут в Крыму, где лишь незначительная часть говорит на украинском: средних школ с обучением на украинском на полуострове – менее десяти. Чем им экзистенциально мешает украинский язык, который как литературный и публичный явно моложе русского? Это уже высокомерие, возведённое в квадрат, стремление поставить себя заведомо выше другого народа. Но, если они так высокомерно обособлены, они должны были понимать, что крымский «Беркут» был одним из оплотов Януковича, и что при резкой смене режима они получат «обратный отклик». Впрочем, насколько я помню, О. Тягныбок, лидер «Свободы» 27 февраля опроверг посылку «поездов дружбы» в Крым как политически нецелесообразную.
Раздражённые крики крымчан на передаче Савка Шустера, 7 марта на выступлении Инны Богословской, которая 30 ноября 2013 после первого разгона студенческой демонстрации вышла из ПР, предупредив, что те, кто проголосуют за присоединение Крыма к России, напрашиваются на войну. Это, конечно, метафорическое преувеличение – но совершенно понятно, что оно нарушает не только местный, но и общеевропейский баланс интересов – и косвенно те самые «скрепы». Ибо, когда становился Севастополь и русский Крым, проект «Украина» был «закрыт» Екатериной II, как уже упоминалось, в 1775 г. при упразднении Запорожской Сечи. Также она хотела упразднить и Польшу, что ей удалось на 130 лет. Однако европейская ситуация с тех пор поменялась, и всё пошло инверсией, когда Польша стала предпочтительнее для Украины со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Так что им надо было подумать и о долговременных факторах, а не только о sentiments в духе «Севастопольского вальса». Севастопольцы же хотят оставаться живым памятником имперскому величию и пренебрегать Украиной как недогосударством, с представителями которого они обращаются пренебрежительно. Но они благополучно забывают, что традиционный геополитический противник на Чёрном море – ныне республиканская Турция, член НАТО с 1952 – намного сильнее их, и вкупе с Румынией и Болгарией, также членами НАТО, у них нет превосходства на Чёрном море.
Да, понятно, что их утомил украинский генезис – он не их… Им никто не мешал быть русскими в Крыму – это было бы смешно – и никакая сотня или даже тысяча «бандеровцев» не могли бы изменить ситуацию, и опасность их насильственного обращения – мнимая. И дело здесь не в Украине – очевидно, пустота была в их душе, – а в том, что российские имперские символы стёрлись, и им потребовалась новая фактура и декорации. Для этого надо было сделать ещё один стежок в пустом пространстве, как это делалось неоднократно. Но живой идеальный материал уже иссяк.
РПЦ, которая та же и в Украине, – именно она должна заполнить эту пустоту: не должна гнаться за внешним престижем, но обращаться к душам на уровне XVII в. с утешением, что возможен какой-то духовный путь после провала коммунистического проекта. Этого пытаются достичь в Украине, где православная церковь поспевает за живостью общественных изменений, с целью создать живую систему власти, которая может обеспечить властные лифты – нужно лишь устранить некоторые процессы. В России те, кто хотел и мог, в советское время уже «вышли в люди» (а молодёжь выходит непосредственно в мировое пространство - особо же упёртые стали «новым дворянством»). И что они предлагают в качестве помощи через границу тем, кто не захотел интегрироваться в новое украинское государство, рассчитывая, как дикари, на deus ex machina в виде «зелёных человечков?
Ничего из этого не выйдет: матрос Железняк, оставшись с битой картой, надеясь со временем вернуть прежние позиции, пока всё равно должен отступить – а РПЦ должна объяснить ему его новое положение в окружающем его мире. Именно такая паства уготована для неё, поскольку ей легче найти доступ к наследникам стрельцов: и это поможет ей обрести собственно политическое лицо. Актуальная задача для неё – окормлять этих «простых людей», поскольку и в России они рискуют попасть в тот же зазор, в который попал Донбасс, исходя из общих свойств пространства, и преодолеть осевую пустоту. В то же время это хороший шанс для власти вывести дисперсное сознание российского народа в одно измерение.
Так что Украина ещё раз, через 425 лет, может помочь общероссийскому развитию. Она даёт пример настоящей церковной жизни, вплетённой в актуальность общества. Но тогда и отношения граждан и церкви становятся живыми. И, если уж говорить о «мессианстве»: если бы Россия была внутренне состоятельным органичным государством, уверенным в себе, она бы с доброй улыбкой смотрела на неуверенные шаги «младшего брата» в становлении собственной государственности. Но, к сожалению, слишком много скелетов в нашем собственном шкафу.