"ой, кто здесь?"
У Нобелевского комитета по литературе, как в голове у фантаста, своя, параллельная картина мира. Иногда она пересекается с реальной, но, как правило, - нет. В реальной есть Ибсен, Чехов, Лев Толстой, Стриндберг, Марк Твен, Джойс, Пруст, Рильке, Вирджиния Вулф и Генри Миллер, Андрей Белый и Ахматова, Мисима, Целан, Фриш, Дюрренматт и Набоков, Борхес, Кортасар, Лем, Фаулз, Ионеско. В нобелевской их не существует, зато есть Моммзен, Эчегарай-и-Эйсагирре, Кардуччи, Эйкен, Хейзе, Хейденстам, Гьеллеруп и Понтоппидан, Шпиттелер, Бенавенте-и-Мартинес, Деледда, Карлфельдт, Бак и Силлания, Йенсен, Квазимодо, Закс, Юнсон и Мартинсон, Алейксандре, Элитис, Сейферт, Шоинка, Гордимер, Уолкотт, Шимборска, Фо, Синьцзян, Найпол, Кертеш и вот, с 11 октября с. г., Дорис Лессинг.
"концепция поменялась"
Понять в этом мире логику того - почти невозможно. Она неуловима: то меняется каждый раз, то исчезает совсем. Вроде завещатель распорядился, чтобы премия доставалась лучшему, внесшему наибольший вклад в литературу. Наибольшее влияние на облик современной литературы из ныне еще живущих оказали и продолжают оказывать Сэлинджер, Олби, Кундера, Мрожек, Пинчон, Варгас Льоса и Хандке. Продолжают и без Нобелевской премии. Лессинг восемьдесят семь лет. Значит, просто под занавес, чтоб успеть? Но прошлогоднему Памуку было пятьдесят четыре. К тому же Сэлинджер, например, - ровесник Лессинг, он тоже долго ждать не станет. Правда, Сэлинджер уже сорок лет ничего не пишет, во всяком случае - не публикует: последнее, "Хепворт 16, 1924", вышло в 1965-м. Но и Лессинг-то дали за выслугу лет, главным образом за "Золотой дневник" 1962 года. До нее литературный стаж для Нобелевского комитета мало что значил, больше интересовало новье, свежачок. Теперь, стало быть, концепция поменялась. И снова вот так кардинально. А у Варгаса Льосы как раз в прошлом году вышел роман "Похождения скверной девчонки". Который сразу же стал самым крупным литературным достижением нового века.
"Остапа понесло"
Еще один принцип, казавшийся важным для Нобелевского комитета, - принцип географического ценза (не частить с писателями одной и той же страны, давать им премии с промежутком хотя бы в семь-десять лет), устаканившийся было в последнее время, тоже полетел к черту. Раньше Нобелевский комитет мог, балуясь, зарядить то по немцам (Моммзен, 1902; Эйкен, 1908; Хейзе, 1910; Гауптман, 1912), то по англичанам (Элиот, 1948; Рассел, 1950; Черчилль, 1953), то по французам (Камю, 1957; Сен-Жон Перс, 1960; Сартр, 1964), но потом, что ли, одернул себя, и уже сорок лет за ним такого не наблюдалось. И вот опять Остапа понесло. Только в позапрошлом году дали Пинтеру, и все погоревали по Стоппарду, которому теперь нобелевки - как своих ушей; и нате вам - снова, "Правь, Британия, морями". (А если причислить к англичанам живущего в Англии и пишущего на английском тринидадца Видхьяхара Найпола, получившего нобелевку в 2001-м, то и вообще.)
"та ваша Галя балувана"
Однако английская среди увенчанных Нобелевской премией литератур пока не на первом месте. На втором - десять человек. (На первом - Франция: двенадцать.) Но будет, будет и на первом. Францию попридерживают с нобелевкой уже двадцать два года, последним был Клод Симон (хотя и после него вполне заслуженно могли бы быть Роб-Грийе, Турнье и Соллерс), за последние сорок лет он один из всех французов и получил - с тех пор, как в 1964-м Сартр оскорбил Нобелевский комитет, отказавшись от присужденной премии, и тот, обиженный, в одночасье разлюбил великие, но избалованные литературы и взялся привечать малые, экзотические и туземные, но благодарные, сфокусировав на них свое премиальное внимание. Именно с того самого времени в канон нобелевских литератур вошли еврейская, гватемальская, японская, австралийская, колумбийская, нигерийская, египетская, мексиканская, южно-африканская, китайская, венгерская, турецкая и даже сент-люсийская (островное государство Сент-Люсия, Малый Антильский архипелаг, Карибское море, Вест-Индия) - которых до сартровского демарша и близко не подпустили бы к нобелевскому списку (самыми большими экзотами в нем до 1964-го были индус Рабиндранат Тагор - правда, за то, что его "поэтическое мышление стало частью литературы Запада", и чилийка Габриела Мистраль, привившая могучему стволу испанской поэзии нежные черенки индейской мифологической образности).
"в чем сила, брат?"
Объяснить политику Нобелевского комитета по литературе исключительно его эмоциями и увлеченьями, симпатиями, разочарованиями и обидами - и только ими - не получается. Да, время от времени он становился и германофилом (как - четко - до Первой мировой), и франколюбом, и англоманом, и протежером литературной экзотики, но всегда в его решениях, кроме симпатий, было и что-то иное, более, чем пристрастия, для него важное. Что делает литературное произведение шедевром - то есть на века? Что в нем должно быть такое, какая последняя правда в духе и слове, что откроет человечеству глаза на себя и на мир и поможет воспринимать себя и его по-другому: чище, лучше, светлее?
"мы тут работаем, люди в курсе"
Очки. Если литература - это очки, то какими они должны быть: увеличительными, уменьшающими, розовыми, голубыми, солнцезащитными, без стекол? Нельзя сказать, что Нобелевский комитет нашел ответ на этот вопрос (да и есть ли он, ответ?), но искал, честно искал. Всю первую половину двадцатого века, начиная с самого первого лауреата, Сюлли-Прюдома, Нобелевский комитет по литературе давал премии, натурально, за высокий идеализм. Сюлли-Прюдом, 1901: "за выдающиеся литературные достоинства, в особенности за высокий идеализм". Эйкен, 1908: "за серьезные поиски истины <...>, с которыми он отстаивал и развивал идеалистическую философию жизни". Лагерлеф, 1909: "как дань высокому идеализму". Хейзе, 1910: "за художественность, идеализм, который он демонстрировал <...>". Роллан, 1915: "за высокий идеализм". Гьеллеруп, 1917: "за возвышенные идеалы". Шоу, 1925: "за творчество, отмеченное идеализмом и гуманизмом". Деледда, 1926: "за навеянные идеализмом сочинения". Габриела Мистраль, 1945: "за поэзию истинного чувства, сделавшую ее имя символом идеалистического устремления".
Где-то на полпути одного идеализма стало уже не хватать, и к нему все чаще и чаще подмешивали гуманизм, пока в итоге они - в формулировках Гессе и Расселу - не стали одним целым. Франс, 1921: "за блестящие литературные достижения, отмеченные <...> глубоко выстраданным гуманизмом". Шоу, 1925: см. выше. Гессе, 1946: "за вдохновенное творчество, в котором все с большей очевидностью проявляются классические идеалы гуманизма". Рассел, 1950: "за его разнообразные и наполненные глубоким смыслом произведения, в которых он отстаивает гуманистические идеалы".
Во второй половине двадцатого века, после Второй мировой войны и концлагерей, в идеализме как нравственно-художественной силе подразочаровались, и как отрезало. После довольно долгого периода раздумий и поисков новой точки опоры ставка - правда, робкая такая - была сделана на реализм. Стейнбек, 1962: "за реалистический и поэтический дар". Белль, 1972: "за творчество, в котором сочетается широкий охват действительности с высоким искусством создания характеров". Мартинсон, 1974: "за творчество, в котором есть все, от капли росы до космоса". Беллоу, 1976: "за произведения, в которых сочувствие к людям сочетается с тонким анализом современной культуры". Алейксандре, 1977: "за выдающееся поэтическое творчество, которое отражает положение человека в космосе и современном обществе". И т.д. и т.п.
К концу века постепенно обнаружилось, что ставки на реализм не оправдались, уж слишком нереалистичной стала сама реальность. Слова "фантазия", "миф", "богатое воображение", "мечта", "воображаемый мир", "чудеса", "иллюзорная реальность" в формулировках 80-90-х звучат все чаще и громче: видно, как Нобелевский комитет примеривает, да все не решится надеть новые очки, уж слишком они чуднЫе - одно стекло желтое, другое зеленое, к тому же увеличительное, в глазах рябит и двоится.
Рубеж веков и начало двадцать первого - это черные очки. В каждой нобелевской формулировке - критицизм, неприятие окружающей действительности, общественных отношений, мира, всего. Последние десять лет нобелевку дают за "ироническую точность" (Шимборска, 1996), "бичевание властей" (Фо, 1997), "иронию" (Сарамаго, 1998), "бодро-черные краски" (Грасс, 1999), "беспристрастность в произведениях, заставляющих читателя задуматься о существовании угнетаемых культур" (Найпол, 2001), "описание хрупкого опыта борьбы человека против варварского деспотизма истории" (Кертеш, 2002), за то, что писатель - "въедливый скептик, безжалостный в своей критике жестокого рационализма искусственной морали западной цивилизации" (Кутзее, 2003), за "романы и пьесы, которые с исключительной языковой выразительностью описывают нелепость общественных стереотипов и их порабощающую силу" (Елинек, 2004), за то, что в произведениях этого писателя "люди оставлены на милость друг другу и притворство невозможно" (Пинтер, 2005).
Вот и Дорис Лессинг премию дали за "скепсис". Или все-таки, как все думают, за феминизм? Или и за это, и за то?
На голом критицизме, как и на любом только отрицании, понятное дело, далеко не уедешь, а женский взгляд на мир (Лессинг дали нобелевку "за исполненное скепсиса, страсти и провидческой силы постижение опыта женщин") - это своего рода выход из тупика, куда загнал себя подрастерявший точки опоры Нобелевский комитет. Такой же мировоззренческий конструктив, как высокий идеализм, просто реализм и реализм магический. Почему нет? Если полвека видеть высшую литературную ценность и доблесть в высоком идеализме, то почему нельзя хоть на какое-то время увидеть их в высоком феминизме? Если делить литературу по географическому принципу, то почему и не по половому?
"Фил, я серьезно, будут стрелять по мне, а зацепят вас"
Лессинг не первая писательница, получившая нобелевку за женский взгляд на мир, до нее в 2004-м за то же дали Елинек, но у Елинек в формулировке - ничего о феминизме (хотя все и так все поняли), а в формулировке у Лессинг - вот он, четко. Это значит, что Нобелевский комитет определился с новыми ориентирами, и теперь - может, подряд, может, вперебивку - пойдут премии за феминизм. Их получат канадка Маргарет Этвуд, американка Джойс Кэрол Оутс, россиянка Белла Ахмадулина, украинка Оксана Забужко, француженка Сильви Жермен, а потом - пока совсем еще молоденькие для нобелевского возраста японка Банана Есимото и бельгийка Амели Нотомб.