На зрительской премьере фильма «Жить» нервные девушки, как водится, выбегали, по пути сея попкорн и разливая колу. Крепкая барышня, сидевшая недалеко от меня, не выдержала во втором акте: она медленно поднялась на выход, вернее, взошла, как луна: подставив под свет экрана семимесячный живот. Несмотря на честный трейлер, правильную рекламную кампанию и всем известную репутацию Сигарева, его специфические творческие методики снова опустились на голову российского зрителя ВНЕЗАПНО.
Эта хроническая неожиданность идет в паре с хроническим культурным шоком. Глупо, конечно, в очередной раз жалиться, что за формой проморгали содержание, за мелочами – общую картину, за частностями – высказывание. Помимо прочего и потому, что «свинцовые» частности и мелочи у Сигарева ничего не застят: выходят будто сами собой, какие есть, без истерического внимания или социального акцента. Непонятно, до каких пор Россия, перенесенная на экран, будет вызывать у людей, которые в ней живут, такие экзотические чувства. До каких пор фильмы о любви, предательстве и смерти будут делить зрителей на лагерь «я был за МКАДом, там всё так» и легион «нет, это я был за МКАДом, там всё не так».
Режиссер Сигарев решает проблему невосприятия художественности просто: «А я и не хочу зрителю свое кино показывать. Какой смысл показывать — чтобы все потом плевались ходили?» (из интервью журналу «Афиша»). И действительно, надо признать, что маленький прокат хорошего фильма «Жить» не обделил мир, а просто избавил нескольких случайных людей от обильного слюноотделения и напрасного извода дутой кукурузы.
Однако люди, всё-таки потратившие деньги на билет и ушедшие после увертюры, сильно бы удивились, досмотрев фильм до конца. Если в «Волчке» вся история ещё как-то крутилась вокруг чисто русских жизненных обстоятельств (которые, если хотите, можете сколько угодно бойкотировать), то уйти с двадцатой минуты фильма «Жить» значит избавить себя от чего-то по-настоящему страшного, что уже никак не связано с брезгливостью или нетерпением сердца. Эти «взаправду» страшные вещи дико притягательны и навязчивы, от них избавиться труднее, чем от увиденного в крае кадра глазного бельма, материнской истерики или мочилова в электричке. Самое ужасное начинается с героями (и зрителями) после того, как всё ужасное уже случилось: умер любимый, умер отец, умерли дети. Возникает такой мощный парадокс между сверхреальным существованием человека в сердце-памяти-времени и его небытием в этой жалкой точке «здесь-сейчас», что любимая, сын и мать понимают: смерть – враньё. Заговор, бюрократическая ошибка, сбой матрицы – называйте, как хотите. А только невозможно, чтобы нечто столь подлинное и огромное, как человеческая жизнь, принадлежащая вам через любовь, – перестала быть. И эта жизнь возвращается не бестелесным духом, не мумией и не зомби, а все тем же пахнущим, нежным на ощупь, теплым человеком, просто чуть грустным и в ссадинах.
То, что критики окрестили сигаревским «магическим реализмом», скорее относится к области реализма самого обыкновенного. Пусть в итоге всё объясняется больной фантазией скорбящего, важно, что фантазия стоит с памятью слишком близко, с захлестом, а память, в свою очередь, граничит с действительностью. Не страшно и даже не удивительно увидеть покойника в окне или откопать его из могилы, страшно смывать кровь с его ран, надевать на него халат, кормить пирогом и понимать, что он всегда будет тут, с тобой, и все это совсем другая жизнь, чем была раньше. Долгожданная встреча с суженым – лишь разоблачение ошибки и заговора, но никак не его предотвращение. И тоскливые глаза не улыбнутся, как прежде, глупо и беззаботно, а так и будут безмолвно следить, как молодая жена идет в похоронное бюро, звонит маме, а главное, впервые с его смерти – ест. Ведь хотя смерть всё изменила, эта навсегда изменившаяся жизнь продолжается.
Уйдя с двадцатой минуты фильма «Жить», зритель уподобляется наивному герою сказки, который, испугавшись таракана, спасается от идущего за ним чудовища. Разница в том, что все мы с этим чудовищем ещё встретимся в собственной биографии. И ещё вспомним со щемящей теплотой о странной смеси чувств, которую испытали в финале сигаревской сказочки.