Недавно на сайте "Русского журнала" появилась очень интересная статья Александра Морозова, в которой он с позиций сторонника учения немецкого философа Иммануила Канта, попытался предложить альтернативу господствующей ныне в российском обществе морали. Ведь эта ситуация господства морали, поощряющей коррупцию, с его точки зрения, грозит не просто сворачиванием вот уже триста лет со скрипом продвигаемого "петровского проекта" приобщения к современности, но и разрушению самого этого общества как единого целого. Ну, что же выбор ориентиров, тем более нравственных ориентиров, это личное дело каждого человека, однако, возникает резонный вопрос, насколько кантианский проект, о котором известно только то, что есть некоторый категорический императив, применим в современной России? Тщательный анализ показывает, что эта самая применимость вызывает большие сомнения.
Немного о категорическом императиве
Сразу же прошу прощение у читателей за излишнюю академичность последующего изложения. Однако это необходимо для прояснения тех моментов, которые кажутся сомнительными в тексте Александра Морозова, который по сути дела распадается на две части. Первая часть – возвеличивание этики Канта, вторая часть – вопрос о свободе личности в трактовке Канта.
Итак, как известно основополагающая категория этики Канта – категорический императив. Но, что это такое? В своей знаменитой второй критике "Критике практического разума" Кант дает три формулировки категорического императива, наиболее известная из которых "Поступай так, чтобы максима твоей воли во всякое время могла бы иметь также и силу принципа всеобщего законодательства". Эта формула крайне абстрактна. Сам Кант объясняет эту особенность этического императива следующим образом: поскольку моральный закон – это порождение чистого практического разума, к нему не должны примешиваться ни какие содержательные, чувственные моменты. Категорический императив – максима, с которой должно соотносить свое поведение каждое человеческое существо. Причем, крайне важно, чтобы это поведение также было лишено какой-либо заинтересованности, отягощено какими-либо чувственными склонностями субъекта. То есть поведение добродетельного субъекта должно быть полностью бескорыстным, в противном случае оно превращается не более, чем в совокупность "легальных" поступков, которыми управляют "гипотетические императивы", которые имеют форму "ты должен сделать нечто ради чего-то" (впрочем, сама формулировка категорического императива, очевидно, показывает, что человек, использующий его в качестве руководящего принципа собственного поведения, исходит в том числе и из определенных эгоистических мотивов. Они, впрочем, купируются тем, что человек ставит свои эгоистические интересы в зависимость от интересов того общества, к которому он принадлежит, или человечества, как целого. Таким образом, чтобы быть нравственным, поступок должен совершаться, во-первых, бескорыстно, а во-вторых, не отменять сам себя).
Проблема человека как раз в том, что в силу своей природы, собственное поведение он сообразует отнюдь не с категорическими, а с гипотетическими императивами. Связано это с двойственной природой человеческого существа. Ведь, с одной стороны, человек принадлежит миру феноменов, то есть миру материальных вещей и его жизнью руководят естественные причинные связи. С другой стороны, он принадлежит миру ноуменов или вещей самих по себе, которые скрыты от человека за покрывалом неведения. В этом мире человек, как будто, свободен. Он может по собственному выбору определять законы, которые руководят его поведением в феноменальном, естественном мире. Конечно, человек, например, не способен отменить закон всемирного тяготения. Это просто не в его власти. Но, например, человек может соблюдать правила дорожного движения и тем самым спасать собственную жизнь и жизнь пешеходов. Однако здесь возникает определенная проблема, и связана она с тем, что Кант подробно не объясняет в какой момент человек, как ноумен, начинает формировать феноменальный мир вокруг себя. Он просто дает ответ, что, вероятно, это происходит в период появления человека на свет, человек, не обладая самосознанием, делает выбор в пользу добра или зла. А это значит, что часть людей изначально предназначены ко злу, а часть – к добру. Неправда ли напоминает протестантскую идею о предопределенностью к спасению? Что же Кант, воспитанный в пиетистской семье, знал эту идею, как знал он и другой постулат протестантизма – ни один человек изначально не знает, предопределен ли он к спасению или вечной скорби в аду. Только искренняя вера человека, как в лютеранстве, или работа до кровавых мозолей, как в кальвинизме, показывает, что ждет верующего в конце его земной жизни.
О коррупции и свободе
Такими образом, если применить идеи Канта о предопределенности к добру или ко злу и идею категорического императива к российской действительности, то можно прийти к противоречивым выводам. С одной стороны, может появиться крамольная мысль, будто бы российское чиновничество состоит из людей, сделавших свой выбор в пользу зла и ныне реализующую ее в форме поборов, откатов и так далее. С другой стороны, абстрактный характер категорического императива позволяет считать российских чиновников, берущих взятки, крайне добродетельными существами. В конце концов, едва ли можно сомневаться в том, что они желают, чтобы практика взяточничества получила широкое распространение, то есть стала универсальным законом. Причем распространение взяточничества, в отличие скажем от невозвращения долга (любимый пример Канта) не отменяет сама себя. То есть, если человек не возвращает долг, то, данный принцип, став основой всеобщего законодательства, отменяет сам себя: в долг больше никто давать не будет, а дача взятки, будучи возведенной в закон, не изменит ни свою форму, ни свою функциональность. Она просто перестанет быть в списке наказуемых в уголовном праве деяний, то есть изменится определенный гипотетический императив, что на саму нравственность деяния по даче или принятию взятки никакого воздействия не окажет. Более того, нравственная чистота чиновников-взяточников, их следование категорическому императиву может подтверждаться еще и тем, что эгоистические интересы лично для них могут стоять на втором плане, ведь, в конце концов, они радеют за собственную корпорацию, их глубоким желанием является ее благополучная и сытая жизнь. А тот факт, что они что-то лично получают, ну так они же члены этой корпорации?
Таким образом, кантианский категорический императив сам по себе не отменяет взяточничество как явление и бюрократическую волокиту как феномен, наоборот, эти явления вполне могут быть им оправданы. Где же искать выход? Выход может быть только один – в яростно критикуемой Александром Морозовым коллективистской этике, которая им почему-то считается крайне неустойчивой (хотя именно при господстве коллективистской этики человечество жило в устойчивых коллективах в течение нескольких тысячелетий).
Коллективистская этика – это не только и не столько этический кодекс какой-либо социальной корпорации, типа чиновничества или военных. Подлинная коллективистская этика должна объединять всех членов того общества, которое в своей жизнедеятельности руководствуется ее правилами, не взирая на какие-либо сословные перегородки. Она должна служить скрепами общества, которое должно внешнему наблюдателю казаться монолитом, крепостью, а не какой-то случайной кучей камней. А для этого и нужен тот самый "некий новый бульон" из релятивистской риторики, "образа врага" и опыта советского периода. Ведь только так и никак иначе можно превратить разрозненные корпорации с собственными узкокорыстными интересами в единый народ, осознающий свое единство и свои интересы. И здесь вполне можно будет вспомнить и о категорическом императиве.
Идея единого общества вовсе не противоречит идее свободы личности. С одной стороны, если вернуться к Канту, то человека нельзя лишить свободы, поскольку человек – это само воплощение свободы, он свободе как ноуменальное существо. Человека можно пытать, посадить в тюрьму, поместить в одиночную камеру, но лишить свободы человека нельзя. Это не во власти феноменального мира и посюсторонних, да и потусторонних, властей. С другой стороны, под свободой личности в современном мире понимается совокупность неких прав, которые закреплены за человеком в различных международных конвенциях и Конституции, то есть, в терминологии Канта, в "гипотетических императивах". Эти императивы, несмотря на утверждаемую универсальность, все же имеют неуниверсальный характер. К примеру, чисто гипотетически, можно ли говорить о соблюдении прав человека в стране, где международная конвенция ООН по правам человека не ратифицирована? Едва ли. Конечно, можно силой заставить эту страну ратифицировать данную конвенцию, но, едва ли Кант, написавший трактат-проект о всеобщем мире, одобрил бы такое развитие событий. Да и навязывание выполнения подобных конвенций будет натыкаться на такое масштабное противодействие, которое сведет эффективность к минимуму. Общество должно добровольно их принять, и если это произошло, то любое попрание свобод должно преследоваться со всей строгостью.
Наконец, важно отметить, что концепция "суверенной демократии", критикуемая Александром Морозовым, совершенно не противоречит столь превозносимому им "петровскому проекту". Ведь, что такое "петровский проект" в интерпретации Александра Морозова? Это создание демократического государства по типу западного, в котором уважаются права и свободы граждан вне зависимости от их имущественного и социального положения. Однако подобное государство может существовать только как нация-государство, граждане которого связаны между собой чувством национальной солидарности (которая, кстати, опять же достигается только с помощью внедрения коллективистской этики, основанной на представлении об общей исторической судьбе, общей национальной истории, пережитых радостей, скорби и та далее). Но, что такое нация-государство? Это и есть зримое воплощение концепции "суверенной демократии". Это демократическое государство, в котором единственным источником власти является народ, которое свободно в своих решениях и действиях от внешнего давления и жестко это давление пресекает, государство, в котором народ ощущает себя единым целым, а каждый гражданин не только пользуется предоставленными ему правами и свободами, но и исполняет возложенные на него обязанности. Только такое государство может стать полноправным членом международного сообщества, исповедующего ценности "всеобщего мира". Ведь только в таком сообществе или, по Канту, "всеобщем правовом гражданском обществе" возможна полномасштабная реализация всех свобод и прав личности.