Некоммерческий закон

Спор вокруг поправок к закону о некоммерческих организациях продемонстрировал, что российская политика никак не хочет "расколдовываться". Вся масса терминов, концепций, предложений, вынесенных в публичное пространство, так и не помогла избавиться от ощущения, что спор о чем-то другом. Что каждый термин нуждается в каком-то дополнительном переводе, расшифровке. А в такой ситуации трудно избежать наплыва герменевтов, которые лишь усугубляют ситуацию своими толкованиями.

На наиболее простом, эмпирическом, уровне обнаруживается постоянная инструментализация закона - как в официальных интерпретациях, так и в неофициальных. То есть закон нужно изменить, прежде всего, для того, чтобы справиться с некими частными, временными проблемами (как будто бы связанными с НКО). Или же, в оппозиционной версии, осуществить некий "более стратегический", но на деле столь же краткосрочный план.

Например, в официальных обоснованиях необходимости поправок часто делается акцент на то, что под прикрытием НКО, культурных или религиозных, могут процветать террористические и экстремистские организации, поэтому-то и надо их взять под контроль. Однако нужно понимать, что ни одно общество, даже тоталитарное, не может идти на неопределенные издержки, связанные с контролем. То есть, если брать тот же пример, гипотетические террористические организации с не меньшем успехом могли бы постоянно организовывать массу НКО, на которые отвлекаются внимание и силы властей, но лишь для того, чтобы увести их по ложному следу. Пока далеко не безупречные структуры контроля будут разбираться, чем именно занимается та или иная подозреваемая в преступных намерениях НКО, можно было бы спокойно развернуть целую сеть уже действующих зловещих организаций.

В действительности интерес здесь не в отдельных обоснованиях или контрдоводах, а в самой стилистике. Заранее предполагается, что закон - это то, что используется в качестве некоего временного инструмента, и в то же время это то, без чего вообще ничего не будет. Мнимо утилитарное (как будто прагматичное) понимание закона постоянно сопрягается с его возвеличиванием и уподоблением некоему действительному истоку социальной жизни. Закон как средство и закон как начало. Здесь, конечно, сказывается неопределенность правовой традиции и ее актуального действия в России. Если "закон - что дышло", значит, для кого-то он всегда будет более или менее удобным инструментом, а для кого-то трансцендентальной реальностью. Только потому, что его "дышловая" функция обеспечена производством трансцендентальной функции. Но это как раз и говорит о том, что общество "разделено по закону", по отношению к нему, то есть никакого одного закона (или "просто закона") не существует.

Вследствие этого попытки указать на необходимость реформы закона об НКО не могут не сталкиваться с оппозиционными трактовками, усматривающими в любой инициативе власти только власть и ничего больше.

В самом деле, общая логика власти в данном случае была такой: "в НКО часто происходит нечто плохое и преступное, поэтому это надо зафиксировать законом". Однако понятно, что такое плохое и преступное вполне могло быть уже зафиксировано, правда, в других частях законодательства. Естественно то, что закон регулирует сферы деятельности, а не отдельные группы людей. Например, уголовный кодекс распространяется и на трудящихся, и на рантье, и на пенсионеров, и на членов НКО. Здесь же возникает впечатление, что для каждого социального образования (причем еще неизвестно, как их различать) требуется свод законов, который полностью описывал бы их деятельность. Например, семейный кодекс должен описывать не только семью и брак, но и сексуальные преступления, неуплату налогов в результате сговора супругов и т.п.

Де-факто такая стилистика обсуждения говорит о непроговариваемом: вместо представления закона в качестве пункта объединения общества предполагается сделать "по закону" для каждой части этого общества. "От нас не убудет". Возможно, Россия движется к форме наибольшей демократизации: каждому - по закону.

Интерес этой ситуации состоит еще и в том, что закон об НКО - это не просто один из законов, это не произвольный закон. Само определение НКО вызывает много вопросов, и не только в России. Проблема здесь в том, что НКО задаются в горизонте коллективного действия с непонятной и априори неопределимой внутренней экономией. То есть это нечто общее (а не приватное, не часть личной жизни), которое, однако, не обязано подверстываться под единственную легитимную логику большинства современных обществ, то есть логику рынка. Отсюда и определение - "некоммерческие организации". Причем такое определение остается абсолютно негативным. НКО - апофатические организации, причем стали они таковыми по целому ряду причин.

Для закона проблема здесь в том, что подобные организации (или, проще говоря, связи между людьми) формируют некий горизонт общности и даже коммунитарности без апелляции к закону как собственному обоснованию или алиби. Способ объединения и цель не могут в данном случае предписываться законом, однако они не остаются и безобидными для него, поскольку потенциально содержат намек на принципиально иные формы коллективного действия, вытесненные из современных обществ.

Определения НКО (например, французских ассоциаций) - это не определения "через закон" и не определение "через интерес" (экономический). Иными словами, НКО воспроизводят проблематичность разделения всех человеческих способностей на способность быть свободным в законе, поступать по закону, и способность следовать собственному интересу. Сопоставление истории определения и действительности НКО с кантовской эстетикой могло бы завести слишком далеко, однако такое сопоставление, несомненно, напрашивается. Ведь и Кант говорил, прежде всего, об определенной рациональности, разумности, "общем чувстве" или правилосообразности, которая, не подчиняясь заранее заданному правилу (закону), вырабатывается в среде самой чувственности, объединяя людей так, что они объединены безусловно, а не просто по частному интересу.

Понятно, что подобные потенциальные возможности НКО, если отвлечься от их конкретных форм реализации, ставят любой закон в достаточно сложное положение. Поскольку во многих случаях закон является составной частью власти, НКО выпадают из "кода понимания" власти: она понимает либо "действия по закону", либо действия по интересу.

В действительности социально понятными в современности стали только действия по интересу, "удовлетворяющие" (хотя бы по видимости) закону. То есть понятны, если в кантовских терминах, только патологические действия. Это, если говорить о более общей истории, одна из современных редукций социальности как таковой: мы уже не рассчитываем на автономию закона, мы рассчитываем только на законосообразность, наполнение которой питается патологическими (то есть "интересными") действиями. Но и, самое смешное, патология также весьма существенно ограничена - причем достаточно давно. Мы не можем быть "произвольно патологичными". Наша патология сужена до экономического кода, простого представления о том, что любая деятельность - сейчас ли, позже ли - должна обернуться распределением прибыли между участниками действия, хотя, конечно, прибыль может принимать разную форму. Главное, чтобы она конвертировалась. "Некоммерческие" действия, если они выходят за границу приватного, ставят под вопрос господствующий код коллективного действия, что не может не вызывать социального ответа, подчас репрессивного.

Поскольку НКО, хотя бы в возможности, показывают проблематичность узаконенного, властного "понимания" того, что можно делать в этой жизни, у власти (в широком смысле) возникает законное подозрение, что НКО замахиваются на сам закон распределения закона и интереса, то есть на саму власть, потому что в данной социальной разметке ничего, кроме патологического интереса и власти, просто не существует. Причем власть, естественно, трактуется именно как способ более надежного обеспечения своего интереса, то есть как базовая патология. В этом отношении НКО представляют непосредственную угрозу для логики власти в целом, то есть для ее актуального определения и непроговариваемых посылок. И это совершенно не зависит от того, действительно ли некоторые НКО имеют какое-то отношение к политическим пертурбациям, революциям или их планированию.

Ситуация еще больше осложняется тем, что в России закон всегда - это одновременно что-то инструментальное ("дышло") и непознаваемое, как у господина К. в "Замке" Кафки. Для определения и реальности НКО наиболее интересен именно второй компонент. Он предполагает, что в России люди социально чрезвычайно активны, однако такая активность сама может быть уподоблена действиям землемера К., стремящегося пробиться к закону. Зачем он это делает? Вероятно, чтобы стать "в законе". Проще говоря, закон здесь не является какой-то устойчивой символической структурой, по отношению к которой можно было бы выстраивать какие-то действия, закон сам является абсолютно непредсказуемым агентом и одновременно объектом вожделений.

Закон действует не на уровне закона, а на уровне эмпирических мутаций, которые зачастую не имеют никакого отношения к обществу, и именно поэтому он становится главным пунктом стремлений всего общества. По сути, закон здесь всегда остается формулировкой в стиле "этот мир придуман не нами" или "так заведено", однако к этой формулировке необходимо приписать примечание: как заведено, никто не знает. То есть закон создает пространство конкуренции отгадывающих, как именно заведено. Отгадавший попадает "в закон", то есть полностью совпадает с его текучей и абсолютно несимволической природой.

В конечном счете в пространстве такого закона ему платят постоянную дань - прежде всего, временем свой жизни, потраченным на отгадывание закона. Любые претензии на самоорганизацию, некое независимое действие и т.п. начинают выглядеть чудачеством, которому просто невдомек, где происходит настоящая жизнь. А настоящей она становится только в той мере, в какой мы все больше времени тратим на работу с полусумасшедшим Другим, который сам не знает, чего хочет (в действительности он, конечно, ничего не хочет). Любое "желание", которое не подверстывается под логику гонки за законом, либо стирается, либо консервируется, так что в итоге мы имеем либо абсолютных "служащих" - вроде Акакия Акакиевича Башмачкина, либо подпольных инсургентов, то есть того же Башмачкина, но уже после смерти, в виде зомби, преследующего власть, в которой он запутался при жизни. Понятно, что идеальная русская НКО - это объединение померших Башмачкиных. По-видимому, с ними-то и пытается бороться власть.

Понятно, что подобный контекст не способствовал какому бы то ни было развитию НКО в России, которые, за немногими удачными исключениями, представлялись до сего момента западными заимствованиями. Несомненно и то, что проблема определения и деятельности НКО сейчас во многом универсальна, как универсальны и связанные с ними политические и социальные вопросы. Закон о НКО служит в качестве оселка Закона в целом, но пока ничто не говорит о том, что в данном образцовом случае структура закона и отношения к нему хоть как-то меняется. НКО стали той границей, на которой в России обнаружилось вечная нехватка "писаного" закона и одновременное неверие в законность законов неписаных, то есть созданных для людей, а не для законности как таковой.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67