Наша великая Зоя: in memoriam

Давно уже замечено, что разных людей именуют в разговорах за глаза по-разному. Идут в ход отчества и фамилии (часто искаженные - любовно или, наоборот, презрительно), прозвища и псевдонимы. Кто-то навек будет называться целиком по имени-отчеству, кто-то останется аббревиатурой. Ее звали всегда и все, коллеги и ученики, независимо от возраста и статуса - по имени. Без имени, как известно, нет человека. Пожалуй, верно и обратное: право на имя заслуживает только Человек с большой буквы. Именно таким человеком она была и остается для всех, кто имел счастье работать с ней, у нее учиться, играть в ее школьных спектаклях, читать книги с ее пометками на полях, ходить с ней в театры и на кинопоказы, бывать у нее дома, слушать ее лекции, кто знает наизусть номер ее телефона - и чье сердце сжалось от горькой вести о ее смерти. Зоя. Зоя Александровна Блюмина. Наша великая Зоя...

Есть случаи, которые определяют всю твою жизнь. Благодаря такому случаю в 1991 году я, желторотый студент-филолог, попал в московскую школу #57 - прочитать в гуманитарном классе лекции по фольклору, которым тогда занимался. У школьного расписания я должен был встретиться с учителем литературы, который вел этот класс. Как сейчас помню быстрый шепот своего провожатого, указавшего мне на высокую, статную женщину, идущую по коридору: "А вот и Зоя!"- и взгляд этой женщины, быстрый, оценивающий, все мгновенно во мне понявший и одновременно по-женски кокетливый, задорный и бесконечно мудрый. Взгляд, решивший в моей профессиональной жизни все.

Меня взяли на работу в 57-ю - как сейчас понимаю, именно по настоянию Зои. Впрочем, мне, краснодипломнику МГУ, казалось тогда само собой разумеющимся, что исключительно мои таланты стали причиной трудоустройства в одну из лучших школ Москвы. Очень скоро выяснилось, что талантов этих не хватает даже на то, чтобы держать на уроке дисциплину. В моем ведении оказался 6-й класс, ходивший на головах, а потом и два 11-х, ученики которых были моложе меня всего на шесть лет и никак не желали видеть во мне педагога (пришлось даже завести бороду и усы, чтобы в коридоре меня перестали принимать за старшеклассника). Я взвыл и собрался уже было увольняться, но тут Зоя поймала меня в коридоре и, буквально загнав в угол, коротко и энергично вправила мне мозги.

С того дня я перестал корчить из себя университетского вундеркинда и сделался подмастерьем. Зоя, засучив рукава, учила меня всему: как входить в класс, как одеваться, как управлять интонацией, куда девать руки, когда говоришь. Как диктовать, читать стихи, проверять тетради, объясняться с начальством. Как выносить за шкирку в коридор "доставшего" всех ученика, не меняясь в лице и продолжая объяснять урок. Под ее руководством я заново изучал историю литературы - причем открыл для себя столько, сколько не узнал за все годы обучения в университете. Тетрадки и листочки с записями Зоиных слов я до сих пор беру с собой на урок. От нее я узнавал о новых театральных постановках и великих актерах второй половины XX века, о спектаклях, которые она пересмотрела во всех театрах обеих столиц. Она знакомила меня с людьми и книгами, которые расширяли горизонты.

Но самое главное - это ее уроки, на которые я пробирался при малейшей возможности. Я не постигал, как можно так спокойно, естественно и так глубоко говорить о литературе. Помню, как однажды мне нужно было читать с шестиклассниками чеховскую "Степь". Дома открыл эту повесть - и понял, что пропал. Длинно, скучно, бессюжетно. Как можно это изучать? На следующий день решил подсмотреть, что же будет делать Зоя со своим, параллельным, классом. Она вошла в класс и без всяких предписанных методикой "организационных моментов" и "предкоммуникативных фаз" сказала просто: "Я тут книжку нашла одну..." Помолчала и добавила: "На помойке..." Еще помолчала: "Без обложки. Так вот, нашла книжку, стала читать - и не пойму, Толстой или нет? - А они только что закончили читать "Отрочество". - Давайте я вам сейчас вслух почитаю, а вы мне скажете, как вы думаете - Толстой или не Толстой". И стала читать.

Я был просто потрясен. Такой методики мне никогда не преподавали. Урок литературы, как его видят наши присяжные методисты, - это жесткий каркас, выстроенный по определенному шаблону и обросший штампованными ходами и фразами, как корабль ракушками. Такой подход к школьной литературе торжествует в нашем школьном образовании и сегодня (и, на мой взгляд, является одной из главных причин глубокого кризиса, в который зашло сейчас преподавание литературы). Зоя отменяла этот тусклый методический взгляд на вещи сразу же, одним своим появлением в классе. С первой же секунды разговора он приобретал какой-то непостижимым образом связанный именно с тобой интерес. Как она это делала? Почему через две минуты после чтения вверх ползли руки - и дети начинали говорить, свободно и просто? При чем тут "помойка"? И разве можно так - о великом? Впрочем, все эти вопросы, вихрем проносившиеся в голове, тут же исчезали - просто было некогда о них думать, настолько затягивало то, что происходило на уроке.

Меня, когда я сам учился в школе, раздражало свое непонимание первого учительского вопроса, первого шага, который нужно сделать в произведение. Вернее, не самого вопроса, а процесса его возникновения. Почему, условно говоря, здесь мне предлагается посмотреть на композицию, а здесь - обратить внимание на количество глаголов? Я готов был про все это думать - но я не понимал, почему учитель догадался, что спросить надо именно об этом. Откуда и как к нему приходит первый вопрос, образ той тропинки, по которой надо входить в "темный лес" произведения? Значит, он что-то знает, чего не знаю я, - и упорно это знание мне не сообщает. Это меня злило.

На уроках Зои я увидел нечто совсем другое - и, собственно, только на них и понял, чего мне не хватало. Она не делала первый шаг за тебя - она учила, как его можешь сделать именно ты. Типичный Зоин прием - прочитать вслух полстраницы текста и потом задать гениальный в своей простоте вопрос: " Ну и что с этим можно делать?" И через секунду - лес рук, какое-то орово, из которого она какими-то волшебными движениями вытягивает и вытягивает главные нити урока. За таким подходом к уроку стоит огромный опыт, колоссальная подготовительная работа: учителя знают, как трудно бывает "раскачать" класс, вызвать интерес, как радуешься иногда хотя бы одной поднятой руке, как угнетает молчание. Впрочем, и с такой реакцией класса Зоя умела работать. "На какую тему молчать будем?" - один из ее коронных вопросов, за которым обычно следовал смех и что-то незаметно сдвигалось с самой мертвой точки. А то могла и так сказать: "Ну, вы пока помолчите, а я своими делами позанимаюсь" - и садилась к столу что-то читать...

Предугадать ее было невозможно - в этом был еще один секрет Зоиного мастерства. Чего греха таить, школьники часто воспринимают своих учителей как людей устаревших, не таких сообразительных и быстрых, как они сами. Учитель должен уметь опережать, удивлять, обгонять, быть непредсказуемым. Зоя владела этим искусством в совершенстве - может быть, поэтому всегда и оставалась молодой.

Как я сейчас понимаю, мой педагогический "голос" поставила мне Зоя. Да и не одному только мне. Постепенно, с годами приоткрывался для меня масштаб ее личности, чтобы однажды, во время празднования ее 70-летия, буквально ошеломить: такого количества людей, от известных всей стране до самых простых, людей, которые пришли поздравить своего учителя, мне даже представить бы не удалось. Это и неудивительно: ведь первый свой урок она дала еще в 1949 году в 46-й мужской средней школе Фрунзенского района. Затем была учеба в аспирантуре, работа в ИМЛИ. Ее научным руководителем был Ю.Оксман, один из крупнейших литературоведов ХХ века. Зое прочили блестящую научную карьеру, но она выбрала школу. На рубеже 60-70-х годов она преподавала в знаменитой 2-й школе, славившейся своим свободомыслием, затем долгое время работала в школе #56. В 57-й, известной своими математиками, она организовала гуманитарные классы - теперь одни из сильнейших в столице.

В годы перестройки она - одна из первых в стране - начала разрабатывать новую авторскую программу литературного образования (в соавторстве с Е.С.Абелюк и А.И.Княжицким), на которую, кстати, перешли многие школы в разных городах. Эту экспериментальную деятельность всячески поддерживал директор Московского института развития образовательных систем (МИРОСа) А.М.Абрамов, организовавший в институте специальную лабораторию литературного образования. Через курсы, которые проводил тогда институт, прошло большое количество творческих учителей Москвы. Они тоже Зоины ученики.

Сейчас в образовательной среде ведутся нескончаемые споры о необходимости повышения квалификации педагогов. Под это дело чуть ли не новый нацпроект хотят затевать, с большими деньгами, сертифицированными программами, учебниками, учебными планами... Мое глубокое убеждение, которое я вынес из многолетнего профессионального общения с Зоей: педагогическая традиция передается только через людей. Ее невозможно описать - она должна быть, как сказал поэт, согрета теплыми губами. Надо просто ходить на уроки к таким людям, как Зоя, садиться где-нибудь в уголке - и смотреть, слушать, учиться свободе и подлинности. Пока эти люди есть. Пока эти люди живы...

С уходом Зои из нашего литературного образования ушла целая эпоха. Да, останется целая когорта учителей, которых она сформировала, удержала в профессии, в которых вдохнула свое дыхание. Останутся идеи, книги и статьи, видеозаписи уроков. Мощный импульс, исходивший от нее, такого свойства, что с течением времени не затухает, а, наоборот, возрастает в силе, преобразуясь и видоизменяясь в других людях. Все так - кроме одного: ее нет. И уже не будет никогда.

Она умерла в первую субботу февраля, в день традиционной встречи выпускников. Есть какое-то высокое значение в этом символическом уходе, когда разлука оборачивается встречей. Помню один из уроков Зои, на который я попал, еще будучи студентом. Она читала стихи, медленно, крупно, как могла читать только она:

Я скоро весь умру. Но, тень мою любя,
Храните рукопись, о други, для себя!
Когда гроза пройдет, толпою суеверной
Сбирайтесь иногда читать мой свиток верный,
И, долго слушая, скажите: это он;
Вот речь его. А я, забыв могильный сон,
Взойду невидимо и сяду между вами,
И сам заслушаюсь, и вашими слезами
Упьюсь...

Читая, она, как всегда, внимательно смотрела в лица своих слушателей. На последних строках она медленно, в такт словам перевела свой взгляд на пустой стул за последней партой и почти шепотом произнесла, указывая на него еле заметным кивком головы: "И сяду между вами..." Была какая-то магнетическая сила в ее голосе и жесте - и показалось в тот миг, что и вправду между нами тень поэта.

Для меня так и останутся навсегда эти стихи - стихами о ней. О Зое. Зое Александровне Блюминой. Нашей великой Зое...

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67