От редакции. Ровно 30 лет назад Марк Чепмен застрелил легенду западной музыки XX века, одного из основателей группы The Beatles Джона Леннона. В годовщину трагической гибели великого музыканта о Ленноне вспоминает критик и культурный деятель Георгий Осипов, ака «граф Хортица».
* * *
Гитарист группы The Shadows, спросив у Леннона, как тот относится к Рэю Чарльзу, получил высокомерный ответ:
«Старик, мне он нравился до тех пор, пока не начал нравится всем».
В дальнейшем Леннон сделает многое, чтобы разонравиться как можно большей части своих поклонников и как музыкант, и как человек, но так и не сможет распугать всех до единого. От окончательного забвения (толпа – слово женского рода, а «для женщины прошлого нет») его спасет только гибель от руки разочарованного идиота. Непоследовательный революционер и выдохшийся композитор умрет, вспомнятся прошлые заслуги, появится повод выпить, послушать старые записи.
Он был мастером воплей – в Bad Boy и Dizzy Miss Lizzy их напихано полдюжины в каждую вещь. После ядовито-безмятежного альбома Rubber Soul интонация изменилась, Леннон стал скулить и мурлыкать, словно плененный демон в лаборатории алхимика. Бес вырвался на волю с леденящим воплем в She’s So Heavey. Вопли становились все протяжней и страшней. Лучшие песни первого сольного диска – Mother и Well, Well, Well перерастают в бесконечный вопль, оборвать который, кажется, способна только пуля.
Кто-то из современников Гаршина говорил, что «все его дальнейшее творчество было постоянным повторением одного и того же вопля».
В Sometimes in New York City вопли переродились в политические лозунги, и это было началом конца. Массы отвернулись. Фанатики-одиночки убеждали себя, что так и надо. Сосед Рудольфа Нуриева требует: «Свободу Анджеле Дэвис!» У американской «демшизы» появился свой «Ростропович». Первоклассный злой рок-н-ролл оказался на долгие годы отравлен сахарином «гражданской скорби».
Апокриф гласит, что в эту пору Леннона приглашал на роль Раскольникова режиссер из золотой (советской) молодежи. Ну, только не Родиона, а – Федора. Тем более, своя «Лариса Рейснер» у Леннона уже была. Устав от «мейерхольдовщины», бывший музыкант ушел в номенклатурное подполье – со спецобслуживанием и распределителями деликатесных наркотиков. Там его и настиг неминуемый персональный «37-й год», у подъезда элитного дома Дакота Хауз, который в фильме «Ребенок Розмари» показан как гнездо сатанистов. Шлепнули как Кирова.
«Еще неизвестно, что забудется раньше – рок-н-ролл или христианство» – предсказывал молодой и гениальный циник на вершине славы. К моменту его гибели, в стране с (теоретически) крупнейшей армией пассивных битломанов, большинству было наплевать и на то, и на другое.
Декабрь 80-го был холодным и бесперспективным – Афганистан, «Солидарность», реанимация Челентано. Пельменная в Мелитополе. «Стол для грязных разносов». Сквозь громыхание подносов, сливаясь с морозным дыханием командированных и паром пельменных котлов, из радиоточки над кассой сочилась Working Class Hero, на которую никто не обращал внимания. Мы не забудем этот снег и эту скуку… Англичанин на что-то монотонно жалуется под одну гитару – нам бы его проблемы!
Прошло тридцать лет, но эта какофония общепита вспоминается мне как скрип вывески над портовой таверной Чарльзу Декстеру Уорду, чей дух 200 лет хоронился в инфернальных сферах, и я начинаю повторять: Number Nine, Number Nine…
«Вот чорт – и помянуть не с кем!» – подумал я тогда.
Помянуть действительно было не с кем. Соседом по номеру был хипповато-богемный художник со старомодными патлами до плеч. Сдерживая пессимизм я сообщил ему о случившемся. Он понял не с первого раза. Выпив пару рюмок, принялся расхваливать уездный джазовый клуб, известный мне рассадник убожества и стукачества. Самоуверенный кугут рекламировал своих. Для него это была смерть чужого человека. Workin’ Class Hero вполне беляевская песня – эта аналогия лишь усугубила непонимание. Возник привкус безумия и суицида.
Семидесятые стали для Леннона потерянным десятилетием. Самые эффектные и узнаваемые битловские клише за них эксплуатировал неутомимый Electric Light Orchestra, а в конце декады заявили о себе живые, искренние и очень грамотные Chip Trick (к тому же с большим чувством юмора). За год до непоправимого события молодые британцы The Boys спели лучшую вещь ленноновского типа, написанную не Ленноном, с красноречивым названием You Can’t Hurt A Memory.
Как ни странно, о нем не забывало начальство. В СССР о Битлз вообще писали чаще, чем говорили, мусоля старый «талмуд» – книжку Хантера Дэвиса, написанную в максимально чуждой мозгам советского недоросля манере – без есенинщины и конспирологии.
Отечественные композиторы помоложе охотно заимствовали у британских коллег. Убогая «Алешкина любовь», так похожая на (только дефективную) Girl, пользовалась большой популярностью, чем англоязычный первоисточник. Антоновская «Осень» бродила «у берез и сосен» под жутковатый, исполненный совершенно иного смысла напев, ведущий A Day In A Life к апокалиптическому финалу… Впрочем, положа руку на сердце, многие ли удосужились дослушать до конца иррациональный и безрадостный «Сержант»? (некоторые хулиганы, недовольные альбомом, называли пьесу Good Morning, Good Morning не иначе как «Е-ля скотов!»)
Тележурналист-международник Овсянников даже показал (по-моему, с опозданием на два года), как выглядит Леннон на эстраде. Доморощенные конспирологи утверждали, что за это Овсянникова потом и убрали.
Человек, который был Битлом номер один, стал похож на руководителя ансамбля «Ариэль». Он пел затертый рок-н-ролл Литтл Ричарда (уже перепетый Джонни Винтером, которому Леннон пожаловал свою Rock’n’roll People), стараясь звучать, как Джин Винсент. И все это, в общем-то, у него получалось. Но – комфортную агонию заглушал полноценный, протяжный вопль. Которого не было.
Это был бенефис Сэра Лью Грэйда – удивительной личности, одного из тех, кого мы зовем «людьми довоенного качества». Лорд Грэйд руководил корпорацией EMI. Но он не всегда был лордом. Лейба Виноградский родился в поселке Токмак. Это примерно 95 км от Запорожья. Но родной Ливерпуль от человека, поющего Slippin’ and Slidin’ со сцены находился гораздо дальше.
В финале бенефиса Лорд Грэйд (в прошлом профессионал варьете) выходит на сцену во всей красе дендизма старой школы, и откалывает каскадный танец, затмевая приглашенных звезд нового типа.
Slippin’ And Slydin’ в честь Лейбы Виноградского (а братья Грэйд – одни из творцов ХХ-го века) звучал как «Эй, моряк» в ресторане – дежурный «рокешник» советских лабухов.
СССР и США после попытки весьма абстрактного сближения быстро потеряли взаимный интерес друг к другу. Плодом разрядки стала экранизация допотопной пьесы Метерлинка «Синяя Птица», объединившая на экране Элизабет Тейлор с Маргаритой Тереховой. «Синяя птица»…
– Дамочка, почем синенькие?
– Идиот, это – куры!
Тридцати секунд в передаче Овсянникова было достаточно, чтобы убедиться – Леннон подходит для роли посредника между Востоком и Западом еще хуже, чем Дин Рид.
Подростковый энтузиазм, хорошо организованный пожилыми людьми, сменило суеверие преждевременной старости. Дети послевоенного сталинского бэби-бума (все еще в комсомоле, но – уже далеко не юноши) слонялись без идеала, способного обновить их дряхлеющий облик. Какая музыка нужна таким существам, даже думать противно (хотя интересно). «Сторожевой башней» этих пассивных сектантов стал журнал «Ровесник», регулярно внушавший, будто в 60-х годах они поклонялись чему-то животворящему и светлому. Чему именно – вспоминалось с трудом, но, ведь важен не б-г, а вера.
Леннону повезло – его обошло проклятие одной песни, типа «Отель Калифорния» или «Дом восходящего солнца». Да зачем далеко ходить – пресловутой «Хоп-Хей-Гоп» Пола Маккартни, оголившей массовый кретинизм и безвкусие советской молодежи.
Песни Леннона не поют у костров и на митингах. Их тупо воют. Про Give Peace A Chance и Power To The People вспоминают только после очередной «авантюры Пентагона», когда заядлые борцы за мир, отряхнув нафталин, расчехляют свои мозолистые гитары. Иногда – причем с правительственной сцены, звучит Imagine. Но разве это песня? Это – речь на партсобрании лунатиков: «Представь, что нет религий…» А потом попробуй уточнить, каких именно – на фоне нефтяных, иудейских и прочих войн. В одном вопле Mr. Moonlight! больше смысла.
Своей ленью и бесплодием Леннон образовал санитарную зону вокруг самых элитарных сочинений, сохранив их эзотерическую глубину, в которую профанам заглядывать не положено. Зачем герою рабочего класса петь «Героя рабочего класса», он и так все знает. Революционные мотивы уютно вписываются между «Хава Нагилой» и «Б-же, Царя храни» в репертуаре лауреата.
Волшебство Tomorrow Never Knows или Strawberry Fields Forever продолжает действовать и после физической смерти их создателя, а это главное, если речь идет не о простом смертном. Попытки браться за материал такого уровня приводят к позорной вычурности, превращая интерпретатора в посмешище. Но – бывают и благородные исключения. В их числе – блюзмен Джуниор Паркер, одной линией, без отрыва, срисовавший кошмарную траекторию Tomorrow Newer Knows.
Новый материал не соблазнял других артистов к заимствованию. Кантри-бунтарь Уэйлон Дженнингс, некогда блестяще исполнивший You’ve Got To Hide Your Love Away (с которой начинается триумфальный период Леннона-композитора), не станет перепевать What ever Gets You Through The Night, но придумает свою песню под таким же названием. Вялые небрежные наброски типа Goodnight, Vienna будут доставаться верному Ринго.
Набором таких обрезков и станет бесславный альбом с мещанским, парфюмерным названием «Двойная фантазия». Его опубликует Дэвид Геффен проводник глобально-педерастических проектов. Затмить такой провал со стороны великого художника (воистину «не взрыв, а – всхлип») могло только нечто трагическое.
Время от времени посреди бесплодной пустыни возникает оазис (Jealous Guy), но и он в конечном итоге оказывается миражом (отголоском I’d Rather Go Blind).
«Слеза несбывшихся надежд» туманила умы адептов, брошенных на произвол судьбы.
Очки из аксессуара психоделической моды превращались в оптимистический протез (водка бьет не только по карману, но и по «шарам», не хуже ЛСД). Стильные битломаны становились лаборантами в засаленных клешах. Седеющие «харрисоны» под спецмагом, шевеля усами, косо поглядывали на опухших «каневских» с седыми бакенбардами. Никто не верил ни в «Гитлера», ни в «Йоко».
Застой – Magical Mystery Tour замедляет ход, и в стилизованном под звуковые ландшафты Modern Jazz Quartet промежутка, мы попадаем в долину реликтовых ящеров и прорванных труб. Битлы не спешат, и дают слушателю осмотреться. Пропавшие при ремиксах в начале 70-х такты хранят в себе массу сведений об облике монстров и среде их обитания.
Оккультный киномаг Кеннет Энгер утверждает, что во время съемок на Гавайях к нему с расспросами приставал будущий убийца Леннона. «Я живу в Нью-Йорке – они живут в Нью-Йорке, общаемся» – отвечал кудесник. Чепмэн якобы всучил пожилому режиссеру горсть патронов – «для Джона».
Умный и злой Альберт Голдман напишет умную и злую книгу. В ней будет даже то, чего не было, верней, то, чего мы не желаем замечать. За этот «кровавый навет» его заклеймят, как в свое время В.В. Розанова. Ансамбль U-2 будет со сцены призывать к убийству крупнейшего культуролога второй половины ХХ-го века. Газета «За рубежом» с восторгом перепечатает этот призыв.
Филип Норманн напишет книгу иного рода – задумчиво-грустную, но без фальши. С неожиданным названием «Shout» – крик.
От Twist And Shout до She’s So Heavy покойному не за что краснеть. И тем, для кого он по-прежнему «вопль» света в темном царстве, не стоит стесняться своей преданности. Не нами сказано – «моя честь – моя верность». В декабре так в декабре…
А может никто и не стрелял?
Просто лунатик сорвался с карниза. Он падал молча (во сне). Вопль – в разных видах отзвучал наяву… А пули попали в тень.
Когда-то одна спивающаяся уездная Йоко Оно показала мне тетрадку, где наливной чернильной ручкой был записан русский текст I’m Only Sleeping: «…снова наши волосы сплетутся…» Как скелеты Квазимодо и Эсмеральды.