Лакуны вместо сетей

Микрокорпоративность российских интеллектуалов

Если одним словом обозначить состояние российских интеллектуалов последних двух десятилетий, "микрокорпоративность" подойдет как нельзя лучше. “Средний” интеллектуал стал действовать как отдельная корпорация, одновременно утверждая уникальность каждого своего произведения и монополию на производство данного типа продукта. Соединение притязаний на эксклюзивность и на завоевание всего рынка говорит о том, что многие интеллектуалы стали считать свои идеи порождением корпоративной логики. В этой логике завоевание рынка связано с выдвижением уникальных патентов, а внутренние правила организации производства направлены на чисто экстенсивное расширение своего присутствия на рынке.

Произошедшее в 1990-е годы превращение российских интеллектуалов из участников несмолкающих официальных и неофициальных дискуссий в бдительных охранителей своей быстро исчезающей идентичности производителей идей было закономерным. Советская система производства знаний и идей на кафедрах и в научно-исследовательских институтах требовала столь серьезного отчуждения от средств производства, которого классический марксизм не мог представить себе даже в страшном сне. Никто не владел своей идеей, ее нужно было представить как вещание если не мирового духа, то от лица "мировой литературы" или "единственно правильной философии". Поэтому первым же занятием освобожденного труда мысли стало присвоение тех наработанных зарубежными интеллектуальными традициями элементов, которые казались наиболее продуктивными и просто уместными. В этом смысле многие интеллектуалы 1990-х мало чем отличались от рабочих и служащих 1980-х, делавших ремонт или строивших дачи из подручных материалов, добытых по случаю.

Такое сближение производства и присвоения имело ощутимые следствия для культуры 1990-х. С одной стороны, как только идеи стали оцениваться не по их содержанию, а по их применимости, сразу исчезло различие между интеллектуальным и вкусовым суждением: в дискуссиях того времени из вкусового восприятия легко вырастал якобы принудительный логический вывод, а строгие рассуждения неожиданно прерывались отчаянными попытками найти хотя бы какое-то основание своего бытия в зыбких “ощущениях” происходящего. С другой стороны, сам этот болезненный поиск утраченного бытия оказывался весьма эстетизирован, свою и чужую мысль нельзя было проследить и воспроизвести целиком, а только “почувствовать” - и в дискуссиях той эпохи поражает, что в большинстве случаев ни одна из сторон спора не могла сколь-либо последовательно и ясно воспроизвести позицию противников.

Будущее оценит подвижнические усилия тех российских интеллектуалов этого времени, которые вопреки давлению обстоятельств смогли осуществить обширные исследовательские и переводческие проекты. Но проблема не в том, насколько в 2000-е годы была преодолена прежняя немота и насколько приближена интеграция в мировой интеллектуальный процесс. Проблема в том, что создание правил интеллектуального производства, не зависящих от правил присвоения, не смогло покончить с микрокорпоративностью интеллектуалов: сколь-либо обширного интеллектуального сообщества в России создано не было.

Микрокорпоративность, превращение интеллектуала из участника производства в самостоятельного производителя, который сам пишет себе законы, но при этом сам же строго следит, чтобы не нарушить законы "уместности" в новой экономической среде, проявлялась не столько на уровне сознания, сколько на уровне поведения. Усредненный интеллектуал стал бояться и чрезмерной публичности, и чрезмерно подробной научной разработки темы своих размышлений вне готовой научной программы - всё это инстинктивно стало казаться устаревшими способами организации производства. Из неосознанной боязни каждого лица-корпорации проиграть в конкурентной борьбе, поступив “неуместно” и тем самым выставив свои слабости как “корпорации”, вырос целый ряд ощутимых последствий.

Прежде всего, микрокорпорация несравненно больше зависима от веяний новейшей моды, чем большая корпорация; собственно, через новейшее веяние моды она только и может заявить свою идентичность. Поэтому интеллектуализм остался столичным явлением, не дойдя не только до провинции, но даже до промышленных центров. Если где-то помимо Москвы и Петербурга появляются интеллектуалы, то только потому, что им благодаря индивидуальному таланту удается удачно копировать столичную моду. В результате большинство талантливых и мыслящих людей, живущих в стране, не попадает в обойму интеллектуалов. Это идёт вразрез как с историей подобных движений в разных странах (где было важно, чтобы интеллектуальные связи формировались как сетевые между разными городами, в минимальной зависимости от столичных семиотических иерархий, направленных на обслуживание господствующей власти), так и академической мобильности, которой начинают подражать интеллектуалы как самому привлекательному достижению академической среды.

Второе следствие - принципиальное расхождение между академическими обычаями и нормами публичного высказывания. До сих пор публичное высказывание не продолжает исследовательское, а присваивает его, и наоборот, исследование строится как обоснование публично высказанной позиции. Например, так называемый человек из телевизора может начать преподавать в каком-нибудь новосозданном вузе, но это не значит, что оценка текущих событий будет продолжением его исследовательского и преподавательского опыта. Скорее, его преподавание будет складываться как композиция разнородных речевых и поведенческих практик, позволяющих стратегически выстроить целый спектр отношений с аудиторией: от завоевания популярности до подавления своими властными ресурсами. Но в результате всякая речь с телеэкрана лишилась всякой осмысленной композиции, ведь телеэфир не терпит сложной стратегии и непонятных намерений. Потому на экране остается речь, строящая взаимодействие с аудиторией только на скандале, и лишенная всякого чувства меры и вообще эстетической и нравственной чуткости.

И последнее - сами принципы организации интеллектуального сообщества из “микрокорпораций”. Такие корпорации, у которых нет ресурсов лоббирования, никогда не могут объединяться по доброй воле, а могут только доказывать, что они “существуют как факт”, и взаимно подтверждать только существование друг друга, а не наличие общих интересов и политических перспектив. Так и современные российские интеллектуалы не чувствуют себя способными быть влиятельной группой даже в случае взаимного сплочения, и самое большее, они могут защищать себя как свою “идентичность”, ещё больше усиливая ее индивидуальные черты и застывая в своих привычках.

Поэтому когда интеллектуалы-”микрокорпорации” объединяются, это выглядит не как авторитетная позиция экспертов, способных повлиять на ситуацию, а как очередное распределение обязанностей внутри своего круга. Интеллектуалам кажется, что если они как можно больше дифференцируют обязанности, раздав каждому как можно более мелкий участок экспертного анализа, тем более эффективной будет их совместная позиция перед лицом внешней угрозы. Внешней угрозой следует назвать дискредитацию экспертной позиции интеллектуалов, а не только лишение их академических привилегий как членов академической среды. Когда все усилия уходят на распределение обязанностей и на установление новых правил отношений, а страх перед неправильным собственным “поведением” остаётся, то никакой “сети” интеллектуалов уже не получается, остаются только лакуны. Лакуны не могут быть проводниками коллективного действия.

Конечно, это предельное упрощение сложной картины, но вся проблема в том, что именно те элементы, которые могли придать этой картине сложность, подвергались систематическому присвоению со стороны “микрокорпораций”, невольно подавлявших альтернативные формы организации интеллектуального производства.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67