Курс на индивидуальное выживание

От редакции: Владимир Козлов родился в Могилеве, Беларусь, в 1972 году. Закончил среднюю школу, поступил в Могилевский Машиностроительный Институт, откуда ушел после третьего курса. Несколько лет жил в Минске, закончил Минский Лингвистический Университет по специальности «Английский язык», затем школу журналистики при Университете штата Индиана в Блумингтоне, США. Работал переводчиком, журналистом, редактором. Автор книг «Гопники», «СССР: Дневник пацана с окраины», «Школа», «Варшава», «Плацкарт» и др. С 2000 года живет в Москве.

* * *

Русский журнал: Владимир, вы родились и выросли в Белоруссии. Часто ли вы теперь там бываете и какие изменения (может быть, новые тенденции) видите?

Владимир Козлов: Я бываю в Белоруссии достаточно часто и слежу за тем, что там происходит. Несколько лет, практически до начала этого года, Белоруссия была таким вот «оазисом реформированного социализма» - что-то вроде того, чего хотели реформаторы СССР восьмидесятых годов во главе с Горбачевым. Экономика практически полностью контролируется государством, но есть и небольшой частный сектор. Образование и медицина бесплатные, есть возможности для получения жилья на очень выгодных условиях. Причем те, кто могут себе позволить, покупают импортные товары, ездят отдыхать за границу… Но вся эта сказка рухнула в начале года, когда начался кризис, все подорожало в два-три раза, уровень жизни резко упал. Что будет дальше – непонятно, существующая модель развития – «белорусское экономическое чудо» – себя не оправдала, а новой нет…

РЖ: Уже после Белоруссии вы уехали на учебу в США. Не возникало ли желание там остаться? Что вам дал этот опыт как человеку и писателю?

В.К.: Желания остаться не было. Это – совершенно другая, достаточно далекая и чужая культура. Я чувствовал, что мог бы в ней по-настоящему адаптироваться, только если бы приехал ребенком или подростком. А мне было уже за двадцать, я был сформировавшимся человеком. Хотя, конечно, это был крайне полезный и интересный опыт: жизнь в другой стране, в другой реальности. У меня была возможность читать книги, слушать альбомы, смотреть фильмы, которые у нас тогда еще не были доступны – все это происходило до эпохи массового Интернета. Как конкретно этот опыт повлиял на меня как на писателя, сказать сложно: я считаю, что влияет абсолютно все, с чем ты сталкиваешься, что происходит в твоей жизни, а «отслеживать» все эти влияния смысла нет.

РЖ: Вы написали несколько книг о молодежных субкультурах. Существует ли некий вектор развития в этой среде, если смотреть, скажем, от 80-х годов и до наших дней?

В.К.: Говоря о субкультурах, я выделяю только те, у которых есть какая-никакая идеология, мне интересны только они. С точки зрения социологии едва ли не любое объединение людей, занятых каким-то общим делом, – субкультура. Может быть, и так, но для меня панки, хиппи или эмо – это субкультуры, а, например, участники ролевых игр или костюмированных тусовок – клубы по интересам.

Практически любая субкультура развивается по одному и тому же сценарию: она появляется (а в России – практически всегда заимствуется за границей), становится модной, про нее начинают говорить в СМИ. В результате к субкультуре присоединяются толпы людей, многие из которых – «случайные пассажиры», толком не врубающиеся в ее сущность, для них это просто мода, стиль одежды. Но благодаря им она становится массовой. Потом мода проходит, кто-то взрослеет, кто-то теряет интерес, и субкультура сжимается, становится малочисленной, но в ней, в основном, те, кому действительно интересно.

В восьмидесятые годы в субкультурах был очень сильный протестный элемент, по крайней мере, у нас. Если ты был панком или металлистом, то ты умышленно противопоставлял себя государственной системе, выступал против общества. За это «прессовали» в школах и институтах, могли забрать в милицию, могли избить. Потом все это постепенно сгладилось, к неформальной молодежи привыкли, стали относиться терпимее. Сегодня в субкультурах протест чаще всего сводится к конфликту поколений: родителям не нравится стиль одежды и увлечения детей.

РЖ: Вы как-то сказали, что «люди, которые живут сейчас в России, совершенно дезориентированы: они не понимают куда двигаться, и все, что у них есть, это консьюмеризм». Какие вы видите альтернативы такому положению дел?

В.К.: Альтернатива, которую я вижу, – это «индивидуальное выживание». Что бы ни говорили, никакой государственной, национальной идеи, способной изменить ситуацию, в ближайшее время не появится. Значит, каждый человек должен решить для себя, что он хочет делать, как жить, и как-то двигаться к этому. Можно жить, минимально соприкасаясь с «системой», с государством, стараясь заниматься тем, чем хочешь, или хотя бы тем, чем не противно. Для этого вовсе не нужна какая-то национальная или глобальная идея.

Может быть, для кого-то и консьюмеризм – не так уж и плохо. Живет себе человек, думая о том, чтобы купить новую машину, или поехать отдыхать на более дорогой курорт, чем в прошлый раз, и это наполняет его жизнь смыслом. Но я для себя такого представить не могу, мне это было бы скучно.

РЖ: Вы много пишете о 80-х годах прошлого века. Видите ли вы какие-то аналогии того времени с сегодняшним? Чего ожидаете от 10-х ?

В.К.:Я бы говорил даже не об аналогиях, а о некоей последовательности эпох, когда из восьмидесятых логично вытекли девяностые годы, а наша сегодняшняя жизнь – прямое следствие того, что происходило в восьмидесятые и девяностые.

Восьмидесятые – это были годы маразма, даже агонии советской империи. Она рушилась, люди жили в полном идеологическом вакууме, их объединяло то, что большинство ненавидели советскую систему. Потом система рухнула, начались хаос и беспредел девяностых, и это многих очень сильно напугало, поэтому люди захотели стабильности. И вот, в «нулевые» годы она наступила и продолжается до сих пор. Я пока не вижу принципиальной разницы между «нулевыми» и «десятыми», я скорей бы согласился с тем, что начинается новый «застой», как в семидесятых – начале восьмидесятых. И тогда существует вероятность, что к концу «десятых» Россия окажется в состоянии, близком к тому, в котором находился СССР в середине восьмидесятых прошлого века…

Мне интересно возвращаться в прошлое, на двадцать – двадцать пять лет назад, смотреть на те годы с сегодняшних позиций, переосмыслять их, анализировать – то, чего в российской литературе достаточно мало. Часто все сводится к каким-то приколам, стереотипам о жизни в «совке» или бандитским малиновым пиджакам.

РЖ: А претерпел ли за эти годы какие-то изменения типаж «гопника»? Есть мнение, что хуже просто быдла может быть только быдло «окультуренное», «образованное» и.т.п.

В.К.: Типаж, как мне кажется, абсолютно не изменился, и мне до сих пор иногда попадаются настолько карикатурные типы, что, если их включить в книгу, они будут казаться фальшивыми. Эта реальность, от которой никуда не уйти: семьдесят с лишним лет «диктатуры пролетариата», а потом еще двадцать лет жизни в идеологическом вакууме, когда никаких ценностей практически не существовало, этот типаж успешно культивировали. Не знаю, насколько быдло может быть в принципе «образованным» и «окультуренным», но когда люди с таким менталитетом и повадками попадают, скажем, в политику или бизнес, они продолжают вести себя как быдло.

РЖ: Из какой среды, на ваш взгляд, может родиться протест в сегодняшнем обществе «застывшей стабильности»? Как вы относитесь к популярной сейчас теме национализма в России, сетевым персонажам типа Навального?

В.К.: Я не вижу сегодня реальных источников протеста. Молодежь, студенты в большинстве своем либо аполитичны, либо конформисты, а активное неравнодушное меньшинство, увы, ничего не в состоянии сделать в этой ситуации.

Национализм – естественная реакция на то, что национальные проблемы в стране никак не решаются, люди разных национальностей живут рядом, недолюбливая, не понимая, а часто просто ненавидя друг друга. Но это все, опять же, не сегодня появилось. В советское время, несмотря на декларируемый «интернационализм» и «братство разных народов», на бытовом уровне существовала та же взаимная неприязнь, а в последние двадцать лет она усилилась из-за возросшей миграции. Навальный мне симпатичнее как общественный активист, борющийся с распилом бюджетов, чем как политик, разыгрывающий национальную карту, хотя то, что он говорит, довольно логично.

РЖ: В ваших книгах отражены умонастроения разных слоев общества, в том числе переживания представителей «среднего класса». На ваш взгляд, кто эти люди сегодня, как они видят свое будущее?

В.К.: Мне интереснее не типичный «представитель среднего класса», а скорей его противоположность, человек без амбиций. Устремления российского среднего класса сегодня не слишком отличаются от среднего класса любой другой страны: они сводятся к стабильности и предсказуемости для себя и для своих детей. В этом нет ничего плохого, но на уровне литературы это не интересно. Мне интереснее герой романа «Плацкарт», который приезжает в Москву, но у него нет московских амбиций, он не стремится любой ценой «зацепиться» здесь, заработать побольше денег. Он просто живет своей жизнью.

РЖ: Чем же «своя жизнь» в Москве привлекательнее такой же в провинции?

В.К.: Это – один из вопросов, поставленных в книге, и на него нет однозначного ответа. Герой приезжает в Москву, чтобы посмотреть на жизнь, которая здесь, сравнить ее с той, которая у него была до этого, и понять, где ему лучше. Он не собирается ничего «добиваться» и «покорять», и в этом его отличие от большинства, от общей массы. И этим он мне интересен – мне вообще интересен герой, который выбивается из толпы, не похож на остальных.

Беседовала Алена Чурбанова

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67