Как устроена гуманитарная сфера? Как правило, люди сталкиваются с таким вопросом случайно, даже если они ученые-гуманитарии. И на этот вопрос в их сознании, как правило, всплывает только один ответ, хотя его не всегда бывает удобно высказать: "А что, разве она как-нибудь устроена?"
Действительно, когда заглядываешь в кладовку, где пылятся всякие факты и тексты, то как-то не задумываешься, что она еще и как-то там устроена. Но ученый на то и ученый, чтобы начинать задумываться там, где задумываться не принято.
Да, тому, кто заглядывает в кладовку гуманитарного знания, кажется, что все там валяется как попало, без всякого математического порядка? Но всегда существовало и некое научное меньшинство, которое думало иначе. Оно думало, что порядок там есть и он даже, в каком-то смысле, математический, -но вопрос в том, как его найти.
Поэтому в течение всего ХХ века теоретики гуманитарных наук пытались догонять теорию и методологию наук естественных (а в области теории и методологии естественных наук были и на самом деле сделаны потрясающие успехи: достаточно назвать имена Александра Койре, Томаса Куна и Имре Лакатоса, а также Рудольфа Карнапа, Карла Поппера). Но в гуманитарной сфере как-то все не получалось и не получалось.
ХХ век был временем неоднократного пробуждения очень многих надежд, за которыми обычно следовали разочарования. И даже не потому, что совсем уж ничего не получалось, а скорее, потому, что то, что получалось, было гораздо меньше того, что ожидалось. Особенно памятен в этом ряду структурализм, который в 1960-е годы совершенно серьезно собирался стать чем-то вроде всеобщей теории гуманитарного знания. Но вскоре выяснилось, что и структурализм был очередным поворотом, после которого дорога к цели и не думала заканчиваться?
После структурализма было уже немало другого и никак не менее интересного, и отчасти это было тайной пружиной прошедшего семинара: хотелось услышать хотя бы кое-что о новых методологиях в конкретных науках.
Но не только это. Было еще две разных, но одинаково важных и тесно переплетенных друг с другом задачи: во-первых, посмотреть, развитие каких из гуманитарных дисциплин в России было особенно продуктивным в постсоветское время или, по крайней мере, может таковым стать в недалеком будущем, и, во-вторых, подумать о более конкретных формах организации науки и высшего образования - таких, как летние научные школы, университетские центры, семинары.
Тут надо сказать, что конференция проводилась в видах создания в скором времени нового междисциплинарного журнала "Дельта", который, концентрируясь на вопросах логики и методологии гуманитарных наук, мог бы в то же время катализировать развитие тех из гуманитарных дисциплин, для которых именно российские условия представляют особые преимущества.
На последней фразе прошу не хихикать: в России есть очень большие резервы "эксклюзива" для развития гуманитарной сферы, и это далеко не в первую очередь "сырьевые запасы" вроде собраний древних рукописей (хотя и это тоже, и это очень важно само по себе). У нас очень велик, сравнительно с Западом, потенциал собственно человеческий: в России (а особенно не в Европейской России, а в Сибири и на Урале) все еще очень много молодых людей, готовых заниматься наукой просто потому, что им это очень интересно. Настолько "очень", что они готовы это делать даже и ущерб экономическим интересам своей семьи и, прямо сказать, в ущерб здоровью. Эта традиция научного фанатизма в России очень сильная, и я даже не знаю, что тут сказать - "вопреки" или "благодаря" той разрухе, которая была у нас в научной сфере до самого недавнего времени, да и сейчас далеко не преодолена. По понятным причинам тут хочется сказать "вопреки" (ведь, действительно, очень многие ушли в бизнес, а некоторые не бросившие науку эмигрировали). Но еще более хочется сказать "благодаря": разруху благодарить не за что, но "благодаря" ей внутри России произошел отбор самых выносливых, да и многие ученые-эмигранты либо возвратились, либо готовы вернуться, если увидят здесь для своей науки хоть какую-то перспективу.
Впрочем, это я забежал вперед и пересказал многие идеи византиниста С.А.Иванова (Москва) из его выступления на круглом столе, как-то беспорядочно смешав их со своими собственными идеями. Но круглый стол на то и был круглый стол, чтобы идеи могли высказываться навстречу друг другу. Одним круглым столом обсуждение таких тем не ограничивалось: доклад Е.В.Афонасина (Новосибирск) о постановке образования в области истории философии в Новосибирском университете и об опыте межвузовских международных летних школ в сибирском Академгородке мог бы тут послужить иллюстрацией. Кроме того, было два доклада, напрямую посвященных устройству гуманитарного знания в современном обществе, особенно российском: это доклад Н.Покровского (Москва) "Между гуманитарными и социологическими науками" и доклад Е.Н.Пенской (Москва) о понятии "социогуманитарный мыслитель" в российском контексте.
Но все же вернемся к логике и методологии науки.
Методология любой конкретной науки принадлежит более философии, нежели этой науке самой, точнее же сказать, она составляет самостоятельную область между наукой и философией. Конкретные науки являются для нее предметами изучения.
Соответственно доклады участников были посвящены или непосредственно философии, или тому, что представляет для философии прямой или косвенный (но все равно достаточно близкий) интерес.
Так, доклад Я.Г.Тестельца (Москва) "Чем занимается лингвистическая типология и теория грамматики?" был напрямую посвящен введению в новую методологию изучения языка, основоположником которой стал в 1957 году Ноам Хомский. Речь идет об отношении к языку как к природному явлению (а вовсе не как к измышлению человека), что дает возможность применить к нему методологию естественных наук. В СССР это направление исследований искусственно сдерживалось по некоторым случайным политическим причинам, но в постсоветской России оно стало развиваться, как сжатая и затем отпущенная пружина.
Актуальности лингвистических проблем был посвящен доклад М.А.Кронгауза "Актуальная лингвистика", пафос которого состоял в том, что для лингвистики может быть "актуальным" только то, что становится таковым в силу ее внутреннего развития. Если так, - позволю себе сделать практическое наблюдение, - то помимо вечно актуальных проблем сравнительно-исторического языкознания (где, надо сказать, в России создана одна из ведущих мировых школ) для современной России теория грамматики является никак не менее актуальным и не менее перспективным научным направлением.
Еще один блок выступлений лежал в области культурологии. Некоторые авторы (Нора Букс, Е.Курганов - оба Париж) сделали доклады, выдержанные в методологии изучения "культуры повседневности", чрезвычайно продуктивной в современной западной науке.
Доклад В.П.Руднева (Москва) "Креативность безумия" был построен на стыке литературоведения и психологии. После всевозможного "психоаналитического литературоведения" может показаться, что эта методология стара как мир и едва ли не близка к полной исчерпанности. Но именно развитие логики в 1950-е годы, а также и развитие психологии того же периода открыло для него совершенно новые перспективы. А именно в 1950-е годы собственно в логике началось стремительное развитие до этого мало разрабатывавшихся модальных логик, а уже в 1960-е годы стало ясно, что модальные логики будут иметь прямое отношение к нарратологии (науки о повествовании): вновь забрезжила мечта русских формалистов 1920-х годов превратить литературоведение в точную науку (но с математической логикой 1920-х годов это было делом невозможным). После этого (в 1970-1980-е) модальные логики и тесно связанная с ними семантика возможных миров вводятся в аппарат нарратологии: в теорию художественного текста Любомира Долежела и в теорию исторического повествования Франка Анкерсмита. Все эти теории продолжают развиваться применительно к разным типам повествования, и это еще одно перспективное направление не только для российской, но и вообще для мировой науки. Особенность подхода В.П.Руднева заключается в том, что ему удалось сделать еще одно наблюдение: исходя из наблюдения Лакана о том, что бессознательное структурировано как язык, он пошел дальше и заметил, что наше мышление структурируется как нарратив (чтобы сделать такое наблюдение, нужно было получить такое представление о структуре нарратива, которого еще не было у Лакана, так как в основе своей оно было разработано Долежелом). Такое наблюдение просто обязывало создать новый подход к психологическому анализу литературных произведений.
На взгляд автора этих строк, разработки В.П.Руднева очень плодотворны не только в литературоведении и даже не только в культурологии. Они интересны и для изучения древности (например, механизмов функционирования и развития агиографических текстов, то есть для развития теории критической агиографии, - о чем сделал на конференции доклад автор этих строк), но и для современности, вроде разработки теорий рекламы или информационной войны? (Кажется, в США уже началось применение нарратологических теорий, основанных на семантике возможных миров, к рекламе и PR. Как бы России тут не отстать?
Ряд выступлений был так или иначе связан со средневековой христианской философией и церковной историей. Общемировая тенденция за последние пятьдесят лет состоит тут в существенном обмелении философски значимых тем. Но Россия (ее "русские мальчики") тут как раз может оказаться очень кстати для мирового научного сообщества.
В этом смысле по-своему очень красивый доклад под почти ни на что не претендующим названием "Византийское иконоборчество" сделал В.А.Баранов (Новосибирск). Доклад был посвящен предыстории главного философского (и потому хуже всего замеченного в современной науке!) аргумента иконоборцев, апеллирующего к "тонкости", то есть нематериальности в обычном смысле слова и неописуемости воскресшего тела Христа. Соответствующие утверждения высказывались не только отклонившимися от православия, но, впрочем, все равно очень авторитетными авторами вроде Оригена и Евагрия, но и во вполне мейнстримной патристической традиции доиконоборческого периода. Да у нас и до сих пор подобные утверждения сохраняются кое-где в богослужении. Иконоборчество, как и всякая великая ересь, должна была быть и на самом деле настолько укоренена в богословской традиции, что ее претензии на "исправление" актуального народного благочестия не должны были казаться таким абсурдом, каким они стали казаться через десятилетия после окончательной победы иконопочитателей?
Другой неизвестный, но тоже весьма масштабный механизм функционирования средневекового общества был реконструирован в докладе Н.Чехонадской (Москва) о древнеирландской элите - своего рода "гуманитариях", значение которых для древнеирландского христианского общества было сродни значению гуманитариев разве что в Италии эпохи Возрождения: они были хранителями не просто всего знания (даже не только такого, которое мы теперь зовем "гуманитарным"), но и какого-то сакрального смысла существования нации. Эту особенность древнеирландской элиты отмечали всегда, но было весьма затруднительно объяснить ее происхождение. Докладчик привела аргументацию в пользу того, что христианской элитой стала прежняя элита языческая, то есть жрецы-друиды. Они почти не изменились с христианством, но лишь слегка отредактировали транслировавшуюся ими базу сакральных данных.
Не буду претендовать на то, чтобы изложить содержание всего, что прозвучало на конференции. Достаточно сказать, что некоторые из гуманитарных научных направлений, особенно перспективных для российской науки, так или иначе на прошедшей конференции о себе заявили. На мой взгляд, это: