В международных рейтингах последних лет по экспорту образовательных услуг в лидерах Великобритания, Германия, Франция, но с огромным отрывом от них идут США. Кроме того, Соединенные Штаты (вместе с Британией) доминируют в рейтингах университетов мира, а в компании с Китаем и Индией американцы опережают всех по масштабу развития дистанционного образования. Мы же с великими восточноазиатскими соседями преуспели только в одном направлении – в динамике роста числа студентов в высшем образовании, увеличении числа студентов на душу населения. Из 10 тысяч человек 500 в России имеют «студенческие билеты». Однако вместо восклицательного знака, символа радости, здесь скорее следует ставить многоточие, потому что подобное лидерство говорит не о росте элиты, а всего лишь о легкости получения диплома, о понижении качества образования.
Никто не подвергает сомнению право граждан на высшее образование, однако в нашем случае рост числа «дипломированных специалистов» заставляет задуматься о структурных изменениях системы высшего образования, о его преобразованиях в контексте модернизации общества. Впрочем, есть сегодня и еще один фактор, который может побудить власть более пристальное взглянуть на высшую школу: ведь только благодаря ей возможен своего рода «средний класс» в политическом смысле, воспроизводство такой категории, как «граждане с высшим образованием».
Все последние годы мы имеем дело с увеличением числа выдаваемых вузами дипломов, а не с ростом числа дееспособных высококвалифицированных специалистов. До сих пор реформа высшей школы шла в формате коммерциализации образования, превращения его в разновидность предпринимательства, удобного и доходного для группы руководителей, но не профессионального сообщества в целом. Но это не значит, что нужно отказываться от коммерческих форм обучения, просто следует определиться с приоритетами, чтобы избежать вырождения высшей школы. А для этого необходимо учесть и опыт далекого прошлого, тем более, что в нем есть один интересный момент, который особенно актуален и для современного общества. Дело в том, что в России были вузы, дифференциация которых осуществлялась не только по экономической составляющей (по источнику финансирования), но и по идеологической. С одной стороны мы имели «императорские» университеты, которые были одной из опор государства. Окончание университета, равно как и работа в нем, изменяли положение в «табели о рангах», вели к получению более высокого классного чина. Таким образом, «ученый человек» становился в какой-то мере чиновником, состоящим на службе у государства на ниве просвещения. С другой стороны, с середины XIX века на волне либеральных веяний в России формировались и новые формы высшей школы. В момент своего возникновения, так уж исторически получилось, они имели «гендерный формат», а именно, были символом либерального духа времени, поскольку предоставляли женщинам право получить высшее образование.
Когда при разработке Университетского устава (1863 г.) со стороны Министерства народного просвещения последовал запрос Московскому университету о том, «могут ли женщины быть допускаемы к слушанию лекций совместно со студентами, могут ли они быть допускаемы к испытанию на учёные степени», то большинством голосов (23 против 2) Совет университета дал отрицательный ответ. Другие университеты были чуть более снисходительными в данном вопросе, но идея женского высшего образования тогда не получила легализации. Так что склонные к наукам девицы устремлялись в заграничные университеты. Однако вскоре было замечено, что дипломированные девицы «не могут возвращаться обратно иначе, как с идеями и направлением, не соответствующим строю». В итоге открытие высших курсов в России признано было делом полезным и даже необходимым в виде отвлечения русских женщин от обучения в заграничных университетах. Но и пребывание дома не уберегало от нежелательного образа мыслей. Хотя поступающие на курсы проходили «фильтрацию» (например, должны были предъявлять свидетельство о благонадежности из полиции), тем не менее, курсистки участвовали в народовольческом движении, в марксистских кружках, вели пропаганду среди рабочих. Из составленной в 1886 году директором департамента полиции записки следовало, что за последние пять лет более 12% слушательниц обратили на себя самое пристальное внимание данного ведомства. Так специфическая форма высшего образования (исключительно для женщин), возникшая в эпоху либеральных увлечений, становилась источником формирования критической массы либерально мыслящих лиц с высшим образованием.
Постепенно число негосударственных учреждений увеличивалось. Особенно показательно, в деле альтернативного университетам образования, учреждение в 1907 году в Санкт-Петербурге Психоневрологического Института, созданного В.М. Бехтеревым на частные пожертвования, одновременно и как научно-исследовательского учреждения, и как высшего учебного заведения. Хотя Институт формально и подчинялся Министерству народного просвещения, он мог позволить себе, в отличие от императорских университетов, вольности: в него принимались лица обоего пола и любого вероисповедания, окончившие не только классические гимназии, но и коммерческие и реальные училища, учительские институты и другие средние учебные заведения. Финансовая самостоятельность и организационная свобода также дала возможность новому Институту создать «Основной факультет», обучение на котором продолжалось в течение 2 лет и было обязательным для поступивших на любой факультет. Данный факультет предоставлял будущему врачу, педагогу или юристу возможность получить философское образование, позволяющее «понимать взаимные связи и зависимости между отдельными научными дисциплинами».
Итак, финансовая самостоятельность и чисто формальное подчинение Министерству просвещения (по сути, свобода от чиновников, воплощающих «волю государства»), породили в России полноценный вуз либерального формата, иначе достигающего тех же целей, что и существующие императорские университеты. Коммерциализация здесь не привела к потере качества образования и научных исследований, а либеральность не означала деструктивную оппозиционность, изощренное вредительство делу государственного строительства. Таким образом, к началу XX века в России существовало две модификации высшей школы: с одной стороны университеты, с другой — высшие курсы и институты. Эти институции можно противопоставить не только по финансовой составляющей (государственные и коммерческие), но и по идеологической (консервативные и либеральные). Первые, созданные попечением и заботой правительства, работали «на государство», вторые, возникающие на волне частных инициатив, проявляли не меньшую работоспособность, удовлетворяя запросы индивидов и интересы общества.
Затянувшийся с момента распада Советского Союза «переходный период» вновь подвел наше общество к прежде уже существовавшей ситуации: высшая школа содержится и на государственные средства, и за счет коммерческой деятельности. Но помимо финансовой составляющей этого деления наблюдается и давно существовавшее идеологическое деление: консервативные и либеральные. Только вот готова ли сегодня власть к тому, что часть российской высшей школы в ближайшем будущем будет работать на государство, а часть — на гражданское общество? Если власть ориентирована на модернизацию, то она должна быть заинтересована и в такой модели эволюции высшей школы, ведь подобная диверсификация университетов не только поддерживает плодотворное многообразие («цветущую сложность»), но и снижает риски общества, неизбежные при ставке исключительно на одну модель, идет ли речь о методологии, или идеологии.