Государство и оппозиция

Десять лет назад политическая оппозиция играла роль грозного соперника власти. Сегодня она - маловлиятельный актор, не имеющий сил не только на равных соперничать с последней, но и оказывать на власть серьезное давление. Иными словами, она сегодня оказалась на той грани, которая отделяет собственно оппозицию от "диссидентства", то есть бессильного, но демонстрируемого "несогласия".

Это можно объяснять по разному - и изменением общей модели политической жизни, реализуемой властью сегодня, и известной стабилизацией экономики, вызванной высокими ценами на нефть. В значительной степени и одно, и другое будет правдой. Дело только в том, что не всей.

Власть сумела осуществить иную - по сравнению с 90-ми годами - модель правления не только потому, что была склонна к ней по субъективным причинам, но и потому, что сделать это позволила ситуация, в частности линия поведения, избранная оппозицией в начале 2000-х годов.

Большая часть общества перенесла свои ожидания с оппозиции на власть не только потому, что "жить стало лучше" (это весьма относительно), но и потому, что оппозиция не смогла удержать эти ожидания за собой.

Как уже говорилось, оппозиционность - это не несогласие того или иного актора в политике. Оппозиционность - это способность противостоять власти и оказывать не нее ощутимое давление. Иначе говоря, некая соразмерность власти.

Оппозиция, как явление подобного порядка, включает в себя как организованное начало, выстраивающее определенное "действие несогласия", так и то относительно массовое стихийное начало, которое возлагает на названную организованную силу свои надежды, связывает с ней свои ожидания и своей позицией, собственно, придает ей соразмерность власти.

При этом задачей организованного начала, роль которого в современном мире обычно играет политическая партия, является агрегация и артикуляция интересов родственной ей массы, то есть осуществление интеграции этих двух родственных, но разных (отчасти по природе, а отчасти - по масштабу) начал.

Обычно - при нормальном, естественном положении вещей - партия своим истоком имеет тот или иной из четырех так называемых историко-генетических расколов, который наиболее актуализирован в данный момент в обществе.

Ситуация начала 90-х годов может считаться точкой пятого исторического раскола, давшего, однако, не новую линию разделения в обществе, а актуализировавшего все четыре исторических раскола, снятых, казалось бы, предыдущим историческим развитием.

В результате наиболее актуализированы оказались "раскол по вере" (идеологический раскол) и социально-экономический раскол 1992 года. И получилось так, что организованная часть оппозиции - коммунистическое движение - является продуктом первого раскола. А дающие ему силу массовые пристрастия и интересы - продуктом второго.

Таким образом, изначально разные начала российской оппозиции отразили разные расколы, разные, хотя и родственные, интересы. И получилось, что организованная часть оппозиции выражала не столько интересы социально-экономического уровня, сколько собственные интересы идеологического противостояния, и даже не столько идеологического, сколько социокультурного.

Оппозиция оказалась выразителем скорее ценностных пристрастий, чем экономических интересов. Она выдвигала в большей степени не социально-экономические требования, а требования сохранения привычного языка и привычных культурных норм.

Таким образом, интеграция двух различных начал оппозиции была осуществлена не столько путем политических инструментов, сколько посредством социокультурных рычагов, одним из которых стала так называемая государственно-патриотическая идеология. А это уже в потенциале предполагало для власти возможность перехвата социально-культурных рычагов интеграции с массовыми ожиданиями без изменения существа социально-экономического курса.

В 90-е годы этого не происходило, поскольку в целом носители власти действовали в рамках избранного ими ранее "антисоветского" имиджа. Совпадение этого имиджа с социально-экономическим курсом отчасти деактуализировало установку оппозиции на выражение не экономических, а социокультурных интересов - внешне они совпадали.

Именно это позволило оппозиции осуществить относительно высокую степень интеграции составляющих ее начал - организованно-партийного и стихийно-электорального.

По сути, в эти годы генезис оппозиции прошел две фазы: сначала коммунисты восстанавливали свои структуры и осуществляли внутреннюю борьбу за преемственность к "Старой Великой Партии", обретали черты альтернативной власти социокультурной системы. Этот период длился до рубежа 1995-1996-го и характеризовался тем, что оппозиция выполняла внесистемную роль: то есть она соразмерна власти, может оказывать ей сопротивление и претендует на ее замещение, выступая как система альтернативная, конкурирующая, но своим существованием не уничтожающая систему власти.

На этом этапе коммунисты сумели прорвать барьеры, которыми власть пыталась отгородить их от общества, и непосредственно прорваться во властное поле.

Однако, отказавшись от победы в 1996 году, избрав курс на "врастание во власть", оппозиция оказалась вне непосредственного противостояния власти и большинства общества: для первой она выглядела опасной, как выражение общественного протеста, но для второго она выглядела частью власти.

Оппозиция перешла тогда к исполнению внутрисистемной роли. Сосредоточенные ею ресурсы в законодательной и исполнительной власти (после кампании избрания губернаторов 1996-1997-го) на фоне начавшегося с 1997 года раскола властвующей элиты, победителей 1996-го, сделали коммунистов ключевым звеном в отношении элитных кланов - ни один из них не мог добиться успеха без опоры на поддержку оппозиции. Однако общий консервативно-темпераментный настрой оппозиции, неготовность ее лидеров делать крупные ставки и неприязнь к радикализму не позволили ей, несмотря на новое возрастание ее роли, взять власть ни в 1998-м, ни в 1999 году. А постоянная игра в рамках внутриэлитного противостояния привела к тому, что ожидания общества стали переноситься из фокуса отношений власть-оппозиция в фокус борьбы между элитными фракциями, что проявилось в противостоянии ОВР и "Единства".

Интересно и то, что обе эти части элиты в своем противостоянии принимают имидж, отстраняющий их от образа старой власти, - как ОВР выступает оппонентом существующей высшей власти, так и "Единство" претендует на новый, обновленный образ.

Вступив в "Союзе 18 января" в блок с Кремлем, оппозиция, на некоторое время получив символические уступки со стороны власти, позволила последней ликвидировать раскол в своих рядах: подавить губернаторскую фронду, разгромить ведущие независимые СМИ и принудить к подчинению элитные группы, включившиеся в поддержку ОВР.

Для оппозиции к началу нового правления оказались исчерпанными обе прежние роли - и внесистемного противостояния с властью, и ведущего игрока в системном оппонировании последней. Ей приходилось выбирать: либо принять роль сателлита во внутрисистемных отношениях с сопутствующим этому комфортом (то есть интегрироваться во власть на вторых ролях), либо перейти уже к антисистемному противостоянию.

Антисистемное в данном случае отличается от внесистемного тем, что внесистемная оппозиция предстает как некая альтернатива власти, претендующая на ее замену, но не означающая ее снятие, тогда как антисистемная именно самим своим существованием, самим своим развитием уничтожает властную систему. Последний выбор означал бы противостояние власти, в отличие от власти 90-х годов, не только пользующейся популярностью, но и в значительной степени перехватившей рычаги интеграции с общественными ожиданиями, созданные и опробованные оппозицией. Сменив имидж в кампании 1999-2000-го, власть без изменения сути экономического курса радикально сменила социально-культурный облик, приобретя в глазах общества именно те черты, на воплощение которых коммунистическая оппозиция претендовала в 90-е годы и восприимчивость к которым последняя прививала и культивировала среди своих приверженцев.

В конечном итоге оппозиция уступила опробованные ею рычаги интеграции общественных ожиданий власти, позволила и помогла власти ликвидировать раскол в собственных рядах, выступила против власти, являющейся носителем общественных ожиданий, не представив свою "новую надежду".

Кроме того, оппозиция зависла между исполнением разных оппозиционных ролей: она уже не могла исполнять внесистемную роль, поскольку уступила власти рычаги социокультурной "просоветско-патриотической" интеграции, и не могла оставаться альтернативным внесистемным социокультурным образованием, соразмерным власти; не могла исполнять ведущую внутрисистемную роль, поскольку сама позволила ликвидировать элитный раскол; и, наконец, так и не решилась рискнуть на большую игру и принять на себя исполнение антисистемной роли.

Причем последнее определялось как ее темпераментной нерешительностью и привычкой к политическому комфорту, так и неготовностью выдвинуть свой - альтернативный власти и ее курсу - проект будущего, отвечающий ее базовым методологическим установкам, но соответствующий реалиям XXI столетия и постиндустриального общества.

В конечном счете получилось, что если в 90-е годы власть, не имея сил нанести решительное поражение оппозиции, культивировала придание ей образа вечной угрозы, нависшей над "реформами" (что позволяло получать поддержку противостоящих элитных кланов, опасавшихся восстановления социального общественного устройства), то в 2000-е годы окрепшая власть постаралась придать оппозиции образ "вечно недовольной", не сумевшей реализовать свои возможности в 90-е годы и исключительно из вредности и несостоятельности ворчащей на все, что предпринимает власть.

Причем за то время, пока оппозиция "зависала" в системном и политическом самоопределении, власть сумела отобрать у нее последовательно три поля возможного позиционирования и возможного оппонирования: социокультурное поле "государственности и патриотизма", экономическое поле социальных требований и инновационное поле требований переноса установок развития на технологический прорыв в производстве.

Все это, конечно, ставит оппозицию в крайне невыгодное положение политического актора, неспособного к самоидентификации в актуальном пространстве идейно-политических альтернатив, в положение "Бабы Яги, которая опять против", но не означает принципиальной невозможности для оппозиции найти свое перспективное политическое пространство и свою политическую игру.

На сущностном уровне ситуация остается прежней: парадигмальные требования той идеологии, на верность которой присягает коммунистическая оппозиция, поддерживаются более чем двумя третями общества. Кроме того, позиция нынешней власти, при всем укреплении последней, несет в себе многие доктринальные и цивилизационные несоответствия (то есть несет в себе серьезную возможность будущего взрыва), подкрепляющиеся достаточно скептическим отношением общества к тому, что власть реально осуществляет.

С этой точки зрения для оппозиции основная проблема заключается в необходимости осознания реального положения вещей, причин своих прежних поражений и преодоления субъективной неготовности модификации собственного образа с консервативно охранительного на прогрессистски прорывной. Проблемы оппозиции - это, в первую очередь, проблемы ее субъективности и субъектности, а не проблемы объективного исчезновения места для нее и запроса на нее в политическом пространстве.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67