К определению «великий поэт» – как ко многим другим громким бессодержательным фразам – Аркадий Трофимович Драгомощенко относился иронически. Сведя к минимуму выражение собственных эмоций (понимая без иллюзий, насколько часто эти эмоции у человека клишированы – «я ненавижу «я», сидящее в том, что пишется,// как заноза в фарфоровой копии ступни мальчика,// изымающего занозу»), он стремился увидеть мир в его разнообразии, оттенках и превращениях, в его свободе вне наших предубеждений и требований. Активизируя язык, потому что «зрение – также лингвистическая процедура, процесс описания, различения». Потому что у сознания – только слова, и к миру, за слова, идти – с их помощью. Избегая готовых ответов, поспешных определений (в стихах Драгомощенко множество оговорок и противительных союзов, множество вопросительных знаков и нет восклицательных). Стремясь сохранить монету «застывшей в щели броска, между орлом и решкой». Сохранить в каждом событии не столько его совершенность, сколько веер развернутых из него возможностей.
Речь Драгомощенко – стремящаяся не закостенеть, каждую секунду ставящая себя под вопрос, но, тем не менее, длящаяся, наращивающая значения. «Что написано – не завершено, постоянно следуя к завершенью». И одновременно Драгомощенко понимал ограниченность любой речи, стремился выяснить ее границы, порой говоря указаниями на предметы, на идущие от них ассоциации. «Ладонь, мотылек полудня, трещина на губе,// любовная влага, ножа ничтожность, следы// соприкосновенья возлюбленных – как нужное дополнение// к модальности отсутствующих языков».
Драгомощенко сложен. Видимо, его стихи мало воспринимаемы на слух, по ним нужно идти глазами, медленно, возвращаясь к отдельным местам снова и снова, пытаясь войти в разветвления смыслового потока. Это сложно, поэтому много читателей у Драгомощенко не будет никогда. Но только так и можно прикоснуться к неочевидному опыту, построить индивидуальное восприятие – собственно, построить личность, способную обращаться с основными вопросами жизни, в принципе не имеющими однозначного окончательного ответа. Найти дорогу к спокойному скептицизму, честности и свободе.
И Драгомощенко не холоден – его тепло не демонстративно, но тем более концентрировано, тем более кружит голову. «Тогда снова к тебе, не написать – тебе в воздухе;// дым, тебе легче письму, и зеленый, как щавель,// выдохнуть, – весны чернь, когда задыхаешься// и вино катится из руки и перекусываешь воду, где закидывается голова…». Мир Драгомощенко очень ярок – из-за открывающегося богатства связей и сопоставлений. Из-за честности, отказывающейся упрощать ради удобопонятности.
У Драгомощенко свободно перетекают друг в друга, дополняя, стихи, проза, эссе, переводы. Только так и возможна интеллектуальная литература. Он – один из немногих современных русских поэтов, кому было что сказать своим коллегам вне России. Драгомощенко работал в тесном контакте с американскими поэтами Language School, переводил их стихи, по переписке Драгомощенко и Лин Хеджинян даже снят фильм.
«И даже смерть здесь только слуха горсть, вот почему – парение.// Не блеск покуда, отнюдь не слепок, еще не пора горла». Накопление подробностей, развитие – это одновременно рост и движение к смерти. Драгомощенко было присуще ясное сознание конечности человека – при полном отсутствии «мировой скорби». Готовность к исчезновению. «Смерть используя вволю, как // аргумент прозрачный вполне сюжетного построения». Античные авторы говорили, что философия учит искусству умирать. Видимо, сейчас смерть становится все более личной, и это искусство перешло в область литературы (одновременно и поддерживая литературу; вспомним, например, «Литература и право на смерть» Мориса Бланшо – еще одно очень значимое для Драгомощенко имя). «Говорящий изучает собственное исчезновение» – но, отойдя в сторону, дав высказаться предметам, он услышит так много, что умирать после этого не очень жалко. В мире Драгомощенко, как в «Дуинских элегиях» Рильке, не слишком отличаются миры живых и мертвых. «Ангелы, они оказались текучи, словно чтение// Иммануила Канта при переходе с 3-го этажа// на 5-й с велосипедом KHS Krest на плече». Может быть, хуже оставшимся – в современной русской поэзии очень мало авторов, решающихся идти в область непредставимого, неожиданного, неопределенного, ненадежного. Но продолжают свою работу младшие товарищи Драгомощенко – Александр Скидан или Шамшад Абдуллаев. Видимо, недавно появились все-таки и молодые поэты, способные – как это ни трудно – попытаться продолжить традицию Драгомощенко.
«Кто сказал, что терн только трава или// же «завтра», а мать-мачеха не имеет родства// ни со стрекозами, ртутью». Будем следовать Драгомощенко в его спокойствии, внимательности, иронии, отказе от очевидного. Следовать по пути его встреч, находя собственную дорогу к иной, новой встрече.
Источник фото: http://os.colta.ru/