Фортуна знатных людей и благородных частных лиц

Недавно — если быть предельно точным, недели две или три тому назад — я был вовлечен автором одной любопытной заметки в длинный и поначалу казавшийся бесплодным разговор на мнимо актуальную и поначалу казавшуюся невыносимо скучной тему «публичных пространств». Не стану истязать читателя подробным повествованием о перипетиях нашей беседы — скажу лишь, что мне, к величайшему моему неудовольствию, пришлось отказаться от изложения ее содержания в излюбленной мною форме sermocinatio в пользу чего-то среднего между disputatio и tractatio, — дабы избежать упоминания непрестанно отвлекавших нас от главного предмета тем вроде цен на мясо или преимуществ борзых перед гончими. Редкие счастливые часы, свободные от исполнения повседневных обязанностей, мы посвящали выходам в свет, — если это можно так назвать. С упорством, достойным лучшего применения, мы отыскивали следы «публичных пространств» везде, где успевали побывать. Так, бесцельно фланируя вдоль по Матросской Тишине, сразу же против въездных ворот одноименного казенного учреждения мы повстречали двоих мужчин, одетых не совсем по моде. Один из них яростно жестикулировал и выкрикивал наименования различных министерств и ведомств, сопровождая каждое крепким народным словцом, — от неожиданности я не запомнил даже, каким именно, а спутницу свою спросить, разумеется, постеснялся. Было ли это «публичным пространством»? — Увы, я не знаю ответа на этот вопрос. — В другой раз мы вышли на Семеновскую площадь и, не сговариваясь, хором воскликнули: «Публичное пространство!» — настолько живописно выглядела гудящая разноязыкая толпа в шашлычной дымке. — Очевидно, мы иронизировали.

Наконец, где-то в районе Электрозаводского моста мы сошлись на том, что обсуждаемая нами тема — так, как она представлена в господствующем «дискурсе» — имеет отчетливый гендерный душок. — Признаюсь, мне совсем не хотелось направлять разговор в это опасное русло, тем более что разницу между мужчиною и женщиной я нахожу несущественной и относящейся разве что к способности производить потомство ex utero, — однако от неоспоримых свидетельств опыта я не мог просто взять и отмахнуться. Конечно, мы бы не стали поднимать некогда остро прозвучавшую в русской литературе проблему отношений полов в особых пространствах, называемых отчего-то «публичными». Речь шла совсем о другом — о том, что мужчины и женщины, рассуждая о «публичном», «приватном» и о границах, их разделяющих, немного по-разному расставляют акценты и немного по-особому реагируют на соответствующие дискурсивные раздражители.

Мужчина — не лишним будет подчеркнуть, что речь идет о мужчине, занятом в сфере умственного труда и претендующем в этой сфере на определенную значимость, — так вот, мужчина склонен рисовать «публичное пространство» в духе придворного общества эпохи Ancien Régime: здесь носят маски, играют роли, вращаются в кругах, создают партии, стремятся к успеху, делают карьеру, завоевывают положение. Мужчина стремится попасть в такое светское пространство — или создать его вокруг себя — для того, чтобы удачно разыграть свою жизненную партию. Это рыцарский турнир и одновременно биржа, здесь стратегия, приводящая к накоплению и удержанию власти, неотделима от своего рода «кодекса чести» — чего-то наподобие «протестантской этики»; здесь агон, вызов, словесная схватка в конечном итоге дают ощутимый доход. Суть такой «публичности» — в приобретении символического капитала и пользовании им. Мужчина — наш «рыцарь-буржуа» — крайне болезненно реагирует на попытки других игроков вторгнуться на «помеченную» им территорию; он — ярко выраженный собственник и индивидуалист.

Женщина, напротив, находит в идее «публичного пространства» моменты совместности, открытости и многообразия. Ее привлекает именно совместная деятельность, направленная к общей пользе. Ее идеал «публичности» — институт благородных девиц или дамский клуб, — общество приятных во всех отношениях товарок, прогрессивных, светских, подчас интересующихся политикой и высказывающих весьма смелые, в некотором отношении даже революционные идеи. Любопытным образом такая «публичность» оказывается вполне совместима с «мужской» стратегией самопрезентации, выставления себя напоказ, демонстрации свободы от предрассудков, широты взглядов и смелости отдельных высказываний. Женщина, стало быть, тоже не прочь завоевывать и побеждать, да только мужчины ей этого, как правило, не позволяют.

Если воспользоваться чеховским примером из уже упоминавшейся заметки моей прекрасной собеседницы, то можно сказать, что дамы безоговорочно приняли бы за «публичное пространство» любительский театр в доме Ажогиных, тогда как господа — скорее уж какой-нибудь торжественный ужин в дворянском собрании, отмеченный присутствием наиболее влиятельных и уважаемых лиц города, с последующей игрой в вист в отдельном кабинете, куда дамы не допускаются.

Мужской и женский идеалы «публичного пространства» не просто совместимы — они именно дополняют друг друга в иерархической картине с жестким распределением ролей. По-прежнему речь здесь идет не о «социальной мобильности» посредством включения в ризоматическую сеть открытых горизонтов, гуманистической иронии или терпимости к различиям — то есть не о практиках, преодолевающих чрезмерную жесткость институтов. То, благодаря чему я могу «преуспеть в свете», — это снова — как и триста лет назад — случай, шанс, фортуна.

Да, фортуна! — Идея фортуны нас необычайно воодушевила. К тому времени, как мы вернулись в Сокольники, было уже довольно поздно. В плотных сумерках доводы рассудка звучали как-то неуместно, и мы предались бесцельному фантазированию. Я говорил что-то в таком духе: «Фортуна — блестящая национальная идея! Если всем управляет слепой случай — тогда возможно вообще все!» — Как замечает Кант в трактате «О способности духа силою только воли побеждать болезненные ощущения», «...напряженное мышление во время ходьбы вызывает быстрое утомление; напротив, если дать волю игре воображения, моцион восстанавливает силы. В еще большей степени этому соответствует, если мы во время такой связанной с размышлениями прогулки ведем беседу, для продолжения которой скоро приходится сесть». — Вскоре нам подвернулась свободная скамейка, и мы сели. Моя спутница сказала, что, похоже, только ближе к ночи на московских улицах и начинается настоящая социальная жизнь. «Как это по-женски!» — подумал я. Разговор уводил нас все дальше от «публичных пространств» — нашим вниманием вновь завладели псовая охота и закупочные цены на дичь.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67