Нет, нельзя сказать, что смерть Патриарха стала неожиданностью. Все знали, что Патриарх болен и ждали этого с тревогой и страхом.
Это был тихий, молчаливый Патриарх. И все это непростое, переходное, перестроечное время ему удавалось сохранять единство Русской церкви, терзаемой и ломимой на протяжении всего прошлого века, а в начале нынешнего вдруг резко обнаружившей все свои застарелые болячки…
Алексий II был человеком советской эпохи, принадлежал к поколению людей особого склада (и другие иерархи этого поколения, такие разные, как Питирим и митрополит Ленинградский Иоанн (Снычев), могли быть экстравагантны, но были абсолютно чужды авантюризма, свойственного нынешним). Это были люди служения, а не наживы, пережившие тотальный пресс системы и научившиеся под этим прессом выживать, сохраняя в самой глубине души, в окружении лживой, льстивой, ледяной, угрожающей реальности тонкую трепетную нить веры, словно свет одинокой свечи в сыром подвале.
Протянуть эту нить через всю ложь и компромиссы времени – это, вероятно, и было главным в служении Патриарха. Это ощущение, что все висит на волоске (очень христианское, по сути, ощущение), – чувство, привитое временем. Кого-то это время сломало, кого-то закалило. Вековые дубы трещали и рушились, тонкие ивовые прутики гнулись по ветру, но не ломались…
Алексию II удалось пронести этот "волосок веры" через время, полное еще, быть может, больших соблазнов…
Вспомним 1993 год. Когда все снова висело на волоске и готово было вновь полыхнуть гражданской войной и истечь реками крови. Последней соломинкой стало тогда посредничество Патриарха. Одной его фигуры, вставшей между враждующими лагерями, хватило, чтобы устыдить и охладить тогда кровь и пыл многих. То же можно сказать и о карабахском конфликте и о многих других. Его тихая, незримая молитва делала свое дело…
И потом – все сложные, противоречивые процессы в Русской церкви, все бурливое кипение "красно-коричневых", все демарши ультралиберальных он терпел, сохраняя, сколько было сил, тончайшую, рвущуюся нить единства…
Сегодня все официальные трубы звенят о воссоединении Русской и Зарубежной церкви как главном деле Патриарха. Наверное, так это и было. Но как-то все это слишком помпезно, назойливо. Слишком много внешнего блеска – совсем не в духе Патриарха (да и заслуг Путина в этом деянии все же, наверное, больше). В бравурных маршах "твердых консерваторов" и "крепких государственников" потонула единственная подлинная нота этого деяния: эта дряхлеющая рука последней горстки стариков, пожавшая перед смертью руку давным-давно потерянной родины. Жест, полный лиризма и трагизма… Лишь в двух патриархах – в Алексии и Лавре – дышал он подлинностью. Совершив его, они тихо ушли – сначала один, потом другой, – чтобы встретиться уже на небесах, и уже примеренными на земле…
Служение Алексия было тихим, почти неслышным. Он не гремел, не говорил, он шептал… И именно в этом чуть слышном, сиплом, придавленном шепоте (не в гладко-сладких руладах с амвонов съездов) была истинная жизнь Русской церкви. Вся ее подлинная (еле живая, еле слышная, еле теплящаяся) жизнь...
И в самом конце жизни, исправляя, разгребая кучи наломанных буйными церковными комсоргами-активистами дров, он успел встретиться в Киеве с константинопольским патриархом Варфоломеем и на Всеправославном саммите в Стамбуле укрепить еще один хрупкий союз. И в этом последнем, столь же тихом, почти не слышном, деянии, еще раз выразил себя стиль и смысл его служения. Он вел церковный корабль столько, сколько Бог дал… И довел его, ветхий, потрепанный бурями ХХ века, к началу новой, грозной и неведомой еще эры…
Дальше его поведут другие. И потому в сердцах тех, кому бытие Русской церкви не безразлично, этот страх и это тревожное вглядывание в лица нынешнего церковного олимпа. Окажутся ли еще среди них те, для кого слово служение будет значить больше собственных амбиций? Но вспоминая, как в 1990 году руль церковного корабля каким-то чудом не попал в руки Филарета Денисенко, обиженного на свое неизбрание, ныне раскольничьего "патриарха всея Украины", снова видишь, на каком волоске все висит… И снова надеешься на чудо… И на силу Божию, которая, как известно, в немощи совершается…