Скандал с показом-запретом российско-германского художественного фильма «4 дня в мае» в эфире НТВ незадолго до Дня Победы оказался «заглушен» политическими битвами в России, где слово «битва» неожиданно и пугающе обрело буквальный смысл.
Теперь, когда праздники прошли, посты «за» и «против» георгиевских ленточек написаны и собрали достаточное количество комментов и «лайков», а политические баталии из формата шокирующего побоища 6-го числа трансфрмировались в подчеркнуто миролюбивый и невинный жанр «народных гуляний», я вижу смысл вернуться в связи с «4 днями» к мысли, которую я проводил, но, возможно, недостаточно четко и однозначно сформулировал в тексте по тему чешского фильма «Алоис Небель».
Два этих фильма имеют один принципиальный общий момент. В них речь идет о вине победителей во Второй Мировой войне перед побежденными. Разумеется, не о глобальной вине, не о вине «вообще». Пока. Но о вине частной. Об отдельных перегибах, и, чего греха таить, даже преступлениях, совершенных в процессе одоления абсолютного зла нацизма или по завершении оного подвига народов.
Конечно, фильм продюсера Гуськова и режиссера Ахима фон Бориса, лишен даже десятой доли того, в чем его то ли обвиняли, то ли подозревали те, кто устроил в Сети кампанию с требованием снять крамольную кинокартину с эфира. Ни о каких огульных обвинениях всей Красной Армии в преступлениях против мирного населения и речи нет. Показан небольшой эпизод, по меркам военного времени и военных нравов, чуть менее чем полностью невинный. Большинство советских персонажей в фильме – положительные, за явным исключением только одного негодяя в погонах, который, между прочим, грузин. На Западе, в том же Голливуде, снимают множество гораздо более нелицеприятных картин с демонстрацией безобразий, совершаемых на войне «своими».
И все же. Обвинения тех, кто считает картины подобного рода покушениями на концепцию Победы, видят в них элементы ревизии, пресловутого «пересмотра итогов войны» нельзя назвать абсолютно беспочвенными. А те, кто давал себе труд отойти от эмоциональной риторики об «оскорблении ветеранов» и «клевете на армию-победительницу», именно так формулировали свои претензии к «4 дням».
Чтобы прояснить этот вопрос, необходимо, во-первых, отставить в сторону эмоции, а во-вторых, определиться с тем, что же собственно следует понимать под итогами Второй Мировой войны?
Дело в том, что эти пресловутые итоги – это не только моральное, нравственное и идеологическое осуждениие нацизма и родственных ему идеологий, которые в 1945-м были сокрушены силой оружия. Это еще и абсолютно конкретные геополитические итоги той войны, изменения в международном положении, глобальной политической конструкции, мировом раскладе сил, которые стали результатами того, что Вторая Мировая закончилась так, как она закончилась.
Итоги войны этот присоединение Восточной Пруссии к РСФСР и повторное присоединение западных Украины и Белоруссии к УССР и БССР соответственно и повторное «вхождение» трех прибалтийских государств в СССР. Это отход Судетских областей к Чехии и Польше. Это разделение Германии, и создание в Европе двух антагонистичных друг другу военных блоков. Это ограничения, наложенные на страны бывшей Оси в области оборонной промышленности, военной и внешней политики, в сфере их претензий на международное влияние, ограничения, многие из которых продолжают действовать по сию пору.
Но фундаментом, легитимирующим все эти очень конкретные плоды, пожатые победителями, было безоговорочное моральное осуждение Рейха, Италии Муссолини, Японии и примкнувших к ним. И концепция Холокоста в ее канонической, официальной версии. А из этого вытекало фактическое табу на предъявление проигравшими симметричных морально-нравственных претензий. Побежденные обязаны чувствовать себя виноватыми, а вот сами обвинять не имеют права.
Любое исключение из этого правила подтачивает легитимность тех итогов войны, о которых речь была выше. Хиросима и Нагасаки, Дрезден, варварские высылки немцев из Восточной Пруссии, из чешских и польских Судет, концлагеря в США для японцев – в течение десятилетий вопрос о непризнании победителями этих действий преступлениями оставался принципиальным. Нет, это не преступление, это допустимые кары за зло нацизма. Да, мы имели право все это сделать не только потому, что мы победители, но и потому, что мы хорошие, а проигравшие плохие. Вопрос стоял с предельной категоричностью: либо в 1945 хорошие парни победили плохих, либо «все были хороши», а тогда в чем разница и по какому такому праву, например, великая европейская нация немцев изуверски и унизительно разорвана по живому на два территориально-государственных образования?
Пресловутые итоги – это очень конкретные, военно-политические вещи, зачастую это буквально военная добыча - аннексированные территории, вывезенные заводы и собрания произведений искусства, «позаимствованные» у поверженного абсолютного зла научные секреты и выдающиеся ученые. Но покоится получение всех этих зримых, весомых и реальных плодов победы на гуманистической и антифашистской моральной основе и соответствующей историософии.
Любое муссирование вины победителей перед побежденными, само допущение возможности такой вины – это новый маленький удар по этой основе, а значит – шаг на пути к ревизии. А капля, как известно, камень долбит, а если учесть в данном случае давность лет…
Поэтому когда во время своей предвыборной кампании Николя Саркози заявляет, что Германия и Япония должны стать наконец полноправными членами Совета безопасности ООН – в этом есть элемент ревизионизма, что, между прочим, следует и из слов самого оратора. «Почему они должны продолжать быть наказанными за то, что произошло 70 лет назад?» – вопрошал бывший французский президент. Когда Ангела Меркель, первой среди германских лидеров и впервые за почти те же самые 70 лет поднимает вопрос о послевоенной депортации судетских немцев, о том, что немцы это тоже один из народов-жертв военных преступлений той войны, – это элемент ревизионизма.
Когда авторы «Алоиса Небеля» манифестируют историческую вину Чехословакии перед высланными 3 миллионами немцев (при том, что эти граждане и в самом деле в 1939-м предали чехословацкое государство и с радостью перешли на сторону фюрера) – это лыко в ту же самую строку. И когда в «4 днях в мае», пусть очень мягко и осторожно, почти обиняками поднимается вопрос о поведении Советской армии по отношению к жителям Германии в конце войны и сразу после ее завершения – это все о том же. Даже если авторы подобных произведений не формулируют свои цели подобным образом, не рассматривают свои творения под описанным углом или не отдает себе отчета в том, как эффект они дают в контексте темы «итогов войны».
Я отдельно и особо подчеркиваю, что не говорю «пересмотр итогов Второй Мировой» так, как будто это что-то всегда и обязательно исключительно плохое. А значит надо молчать и про Хиросиму, и про Дрезден и про все остальное. Так же как я не утверждаю, что это нечто непременно хорошее и, мол, да, надо пересмотреть все до конца, разделив вину поровну между всеми воюющими сторонами.
Просто у той войны было очень много разных итогов, и далеко не все они кажутся бесспорными, особенно если смотреть на них с точек зрения разных участников тех ужасных и грандиозных событий.
У «4 дней» и «Небеля» есть и второй объединяющий, принципиальный момент, как и вообще у всей культурной продукции, где поднимается тема о том, что в WWII «плохо себя вести», скажем так, могли не только проигравшие. Это примат нового, европейского послевоенного гуманизма над логикой войны и победы, которая после 1945-го и особенно 1968-го считается в просвещенной Европе архаичной и варварской.
В фильме, спродюссированным Алексеем Гуськовым, этот посыл проговорен прямо и буквально. Официальный слоган кинокартины: «Иногда граница проходит не между «своими» и «чужими», а между добром и злом». Та же философия проводится и в «Небеле». Универсальные категории, общечеловеческая слезинка ребенка важнее того, в какую именно форму были одеты военные преступники. Зрителя подводят к вопросу: перед лицом страданий невинных людей, разве так уж важно, кто именно и кого именно победил в Европе почти 70 лет тому назад? Именно с этих позиций сняты и «4 дня», и чешский якобы «мультик», а на самом деле абсолютно серьезный кинофильм.
Однако, сейчас очевидно, что та борьба, которую не оставляют противники этого подхода, будь они официальными российскими властями, учреждающими комиссии «против фальсификации истории», или блогерами с георгиевскими ленточками на юзерпиках, заставляющими НТВ вычеркнуть из программа неприемлемое для них кино, - это уже даже не арьергардные бои, а именно то самое махание кулаками после драки, для которого и была придумана эта поговорка. Как ни горько было бы это для многих.
Потому что в глобальном геополитическом отношении итоги Второй Мировой де-факто подвергаются пересмотру, начиная с 1989 года. Что такое воссоединение Германии и распад Варшавского договора как не отмена самых что ни на есть прямых результатов войны? Когда, рано или поздно, Германия получит таки свое кресло в СБ ООН, а Японии опять разрешат иметь армию – это будет непосредственным продолжением того, что началось с падения Берлинской стены. Сказав «А», неизбежно приходится говорить и «Б», а там открывается возможность и для того, чтобы дойти до самого конца алфавита. Это тектонические сдвиги в международном положении, которые на хромой кобыле не объедешь. Это постепенный, поэтапный демонтаж той системы, что была установлена в Ялте и Потсдаме. Это вам не кино показать или не показать.