Будущее советской философии

В целом о философии того времени можно говорить, условно подразделяя этот феномен на советскую философию и на философию советского времени. Конечно, две этих линии тесно связаны друг с другом и отделить одну от другой в реальности очень трудно. Это во многом условное подразделение скорее указывает на тесную связь философии с господствовавшей тогда идеологией, и одновременно на то, что, как живая мысль, она в эти рамки не помещалась.

Фильма «Отдел» Архангельского хорош в частности тем, что относится к своим героям всерьез, без привычного насмешливого тона: дескать, какая философия могла существовать в то время? Однако в нем есть некий полудиссидентский уклон, когда акцентируются лишь точки разрыва героев сериала с тогдашней идеологией и властью. С одной стороны, фильм почти не раскрывает собственно философское содержание идей своих героев, не показывает, на каких именно идеях основывалось их философствование. С другой стороны, он представляет их чуть ли не людьми с «вечной фигой в кармане» в направлении всего «советского». Между тем, не совсем правильно изображать этих философов (Мамардашвили, Ильенкова, Щедровицкого, Зиновьева) лишь как внутренних эмигрантов и философских диссидентов. Почти все они были социально успешны, с научными степенями и работой в академических институтах и изданиях, и даже с партбилетом в кармане. Да, социальной свободы тогда не было, зато, как ни странно, были философы. Зато сегодня свобод более чем достаточно, но новых имен в философии что-то не видно. Это показывает, что само определение «советская философия» весьма амбивалентно, и философы того времени обязаны «советскому» как в плохом, так и в хорошем смысле.

В целом по поводу философии того времени мне недавно пришлось слышать мнение одного уважаемого и знающего человека, что философия того времени очень контекстуальна. Как он сказал, то ли 70, то ли 80% тех идей и дискуссий безвозвратно остались в том времени, и вряд ли представляют сегодня интерес. Философия советской эпохи во многом застряла в реалиях ушедшей советской эпохи. И действительно, какой актуальностью сейчас будут обладать кипевшие тогда споры, скажем, по проблеме соотношения природного и социального факторов при становлении человека или споры о товарном производстве и роли денег при социализме?

Однако разве сам этот контекст не нуждается в осмыслении? Как у каждого контекста есть свой текст, так у каждой эпохи – своя философия. Применительно к философии того времени можно говорить о существовании отдельной философской эпохи, составляющей единое целое с соответствующей ей эпохой исторической. За советским временем стояло своё понимание истины, бытия и человека, определенная совокупность онтологических интуиций, которые и придали ей свою историческую отдельность и характер: «Всякая эпоха, всякое человеческое множество опираются на ту или иную метафизику и через неё встают в определённое отношение к совокупности сущего и тем самым также и к самим себе» [1].

Термин «эпоха» можно понимать и как отдельное и продолжительное историческое время, и как эпохе в смысле попытки держать и развивать новое понимание истины, бытия и человека, стоять на этом понимании и исходить из него. Историческую эпоху формирует поступание как поступок понимания, т.е. держание и развёртывание возможностей нового опыта бытия, что определяет историчность как способ присутствия человека в мире.

Советская эпоха исчезла вдруг, неожиданно, в каком-то смысле сама отменила себя. Глеб Павловский даже употребил термин «советская античность», хотя то время с исторической точки зрения было вроде бы совсем недавно. Однако оно недоразгаданно и недоосмысленно. Истолковать то, что можно назвать метафизикой советской эпохи – значит попытаться увидеть за коммунистической эпохой те мысли, которые как события-молнии определили ее облик, то, на что себя бросил советский человек, и то, от чего он сам в конечном итоге же и отказался. История эпохи по Марксу в России включает в себя и свой конец, то, что она пришла в итоге к историческому самоотрицанию. Историческому самороспуску Советского Союза соответствует своя философская драма. В философии советского времени чётко прослеживается история угасания опыта бытия по Марксу.

Пожалуй, у всех талантливых представителей советской философии с властью действительностью были сложные отношения. Финский философ Веса Ойтинен сказал, что Ильенков был ортодоксальный еретик. Если Ильенков был захвачен событием духовной истории человечества под именем Маркса, то советская практика (как и любая реальная политика) безнадёжно увязала в компромиссах, теряя энергию изначального замысла. Однако даже в сталинское время философский потенциал марксизма, тогда почти полностью зацементированный идеологией, порой обнаруживал себя неожиданным образом. Так, известный своей одиозностью заведующий кафедрой диалектического материализма философского факультета МГУ Белецкий, тот самый, что инициировал уничижительную идеологическую критику третьего тома по истории философии в 1947 году, в ходе дискуссий по поводу истины выдвинул тезис, что истина – это сама реальность, сам внешний мир. Он доказывал, что познание истины – это познание того, как устроена реальность. И познать её может только тот, кто сам находится в истине. Всё это напоминает Хайдеггера, настаивавшего на тесной взаимосвязи истины и бытия (истина – это несокрытость, бытийный просвет) и Лукача с его теорией пролетариата как тождества субъекта и объекта в «Истории и классовом сознании». По Лукачу пролетариат может истинно мыслить потому, что сам находится в истине. Белецкий, кстати, был доверенным лицом Сталина, написал ему несколько писем. Может быть, Сталин чувствовал что-то близкое себе в этой мрачной и диковато-самобытной фигуре.

Герои фильма «Отдел» Александра Архангельского (Ильенков, Щедровицкий, Мамардашвили, Зиновьев и др.) в своем философствовании каждый на свой лад развивали те метафизические интуиции, которые лежали в основе марксизма, выразившего деятельностный характер Нового времени, его радикальное настроение по захвату и освоению мира. Вся эта философская традиция начиналась с попыток анализа логики «Капитала» Маркса с целью создания на его основе подлинной научно-философской методологии. Потом эволюция этих философов шла по-разному, в том числе в сторону и отхода от марксизма. Тем не менее, их идеи всё равно очень много остались обязаны и Марксу, и «общедиалектическому» стилю мышления.

Во-первых, это идея практики. Для всех для них деятельностное начало в бытии является определяющим («внутренний труд души» или «усилие» у Мамардашвили, предметно-практическая деятельность у Ильенкова, мыследеятельность у Щедровицкого и т.д.). Практику в марксизме объявили критерием истины, поскольку она для него и была истина, действительное решение «основного вопроса философии» как реальное, на деле совпадение сознания и материи, мышления и вещей.

Другая важнейшая интенция, лежавшая в основаниях философских построений шестидесятников – идея диалектики. По Марксу труд, а не Бог творит человеческий мир и самого человека. В процессе труда человек производит необходимые средства для своей жизни, а они в свою очередь производят его, его жизнь и сознание. Имеет место диалектический круг, где следствие одновременно является причиной, влияющей обратно на исходную причину, а та в то же время становится следствием. В этом смысловом поле диалектика – не вычурная и нелепая гегелевская причуда, как это виделось, например, Карлу Попперу, а органический базис, лежавший в основаниях философии по Марксу.

«Закольцовывание», замыкание решающих причин и следствий в кругу земного мира делает из него единственную и подлинную действительность, за пределами которой больше ничего нет и быть не может. Бытие, Целое для марксизма (тотальность у Лукача, конкретно-всеобщее у Ильенкова) – это общественное Целое, общественная реальность. С этим связана предельная политичность марксизма. Бытие ограничивается кругом жизнедеятельности коллективного человечества и его социальным устройством. Фейербах, у которого так много позаимствовал Маркс, сказал: «Политика должна стать нашей религией».

Та философия в лице Ильенкова и Щедровицкого, продолжая на свой лад идеи «Истории и классового сознания» Лукача, обнажила, что вопрос мышления, сознания на самом деле кардинальный для всего марксизма в целом. Тезису о мышлении как главном предмете философии, как ни странно, отвечает то, что сам марксизм как политическая идеология принципиальное значение придавал выработке и формированию правильного сознания: «Социалистическое сознание рабочих масс – этот единственный базис, который может обеспечить нам победу» [2].

В то же время стремление молодых философов в 60-е остаться в рамках лишь мышления (мышление как основной предмет философии) и заниматься преимущественно гносеологической проблематикой шло на противоходе по отношению к тому глубинному настроению марксизма, согласно которому собственно независимой, отдельной философии уже быть не должно. Их интенции проблематизировали марксизм в самих его основах. «Марксизм без пролетариата», марксизм лишь как наука – это уже не совсем марксизм. Поэтому официальные идеологические инстанции были, конечно, по-своему правы, когда почувствовали в новых начинаниях угрозу, встретили их очень настороженно. Уже само обращение к методу и мышлению с догматической точки зрения весьма подозрительно. К методу начинают обращаться тогда, когда что-то не так с полученными результатами.

Казалось бы, такой поворот к проблемам мышления должен был бы со временем способствовать появлению в России независимой рациональной философии, «чистой философии» как влиятельного духовно значимого движения, незатронутой богословскими или идеологическими влияниями. Такая философия была бы свободным исследованием и опиралась бы лишь на разум и мышление, которые сами обосновывают себя. Суть такого проекта характеризует: «Из чистого разума, из философии свободно устанавливать правила для себя самого, для всей своей жизни» [3]. Теоретическая автономия порождает автономию практическую, что вместе создает идеал «человека, формирующего себя в усмотрении свободного разума»[4]. О проекте «философии как науки», вдохновлявшем молодых философов в 60-е гг. и противостоящем тогдашней идеологии, говорит Э.Ю. Соловьёв в статье «Философский журнализм шестидесятых: завоевания, обольщения, недоделанные дела», рассказывающей о редакционной политике тогдашних «Вопросов философии»: «Решающую роль в работе тогдашней, попустительски молодой, редакции играли представления, сформированные в аспирантско-студенческой среде конца пятидесятых годов. Все мы, если говорить коротко, исповедовали понятие философии как строгой науки, способной противостоять идеологическому рационализму и свободной от комплекса неполноценности в отношении физики, биологии или политической экономии» [5].

Отдельный вопрос, в какой степени самим философам-шестидесятникам удалось реализовать этот проект философии как автономной теоретической дисциплины. Ведь в то же время их движение было очень разнородным, и для некоторых из них сама постановка вопроса о буквальной внеидеологичности философии была бы неприемлема (Ильенков и его сторонники). Некоторые из них, стремясь к чистой научности, не отстраняли Маркса, но объявляли, что следуют ему как учёному, а не как идеологу (Мамардашвили, Зиновьев, Щедровицкий). И в их мышлении всё равно оставался значительный элемент утопизма и мессианства, что характерно и для марксизма, и для русской духовной традиции в целом. Даже стремление к рациональности и «европейскости» носило порой утопический и идеализирующий характер, как, например, у Мамардашвили (см. нашу статью «Политическое мышление Мамардашвили»).

Сейчас, на новом историческом этапе вновь возникает вопрос, возможна ли чистая философия в России. Философы-шестидесятники, во-первых, всё-таки слишком зависели от марксизма. У них очень много места занимала собственно социально-философская и философско-политическая проблематика. Тут характерна фигура Зиновьева. Признавая всю необычность и талантливость его знаменитой диссертации 1954 года «Восхождение от абстрактного к конкретному (на материале "Капитала" К.Маркса)», нельзя не отметить её сегодняшнюю тотальную, просто таки вызывающую неактуальность. Что касается его поздних книг, то здесь на первом плане не собственно философское содержание, а социологическая и политическая публицистика.

Одним из нынешних препятствий к проекту автономной философии помимо отечественной духовной традиции являются те экзистенциально-жизненные и даже бытовые условия, в которые в постсоветской России оказался поставлен человек, занятый научным интеллектуальным трудом. Казалось бы, ушла идеологическая цензура, твори что хочешь, наконец-то можешь опираться только на разум, а не на указания «классиков» и идеологического начальства. Однако цензура идеологическая сменилась экономическим прессингом, тем, что сегодняшние занятия философией «как наукой» в рамках академических структур являются малореальными – а ведь все герои фильма «Отдел» делали именно академическую карьеру.

Нынешние условия ведут к формированию такой экзистенции, которая особенно остро ощущает свою необеспеченность в социальном мире, свою определённую неотмирность по отношению к сложившемуся наличному миру. «Необеспеченность думающего человека, болезненно затрагивающая само его существование, лишний раз убеждает его в отсутствии у свободного исследования политических, экономических, правовых опор, которые оставались бы мало зависимы от исторических превратностей. У вольной русской мысли нет привычки полагаться на сложившиеся социальные структуры или группы населения, которые были бы прагматически заинтересованы в ней, например, правительство, элиту или средний класс. Самостоятельный исследователь вынужден опираться на одну давнюю укорененную традицию свободной мысли, которая связана у нас с необеспеченностью и нищетой. В этой безопорности мысль обращается непосредственно к метафизическим задаткам, имеющимся в настроении народа и в его языке. Западной социально-исторической мысли будет поэтому соответствовать богословская в России. Интенсивное присутствие темы Бога в русской мысли создается не остаточной зависимостью философии от преобладавшего ранее богословия, а социальной незащищенностью этой мысли, отсутствием у нее опоры, пусть минимальной, в общественных, юридических, государственных институтах [6].

Бибихин говорил, что западной социально-исторической мысли будет соответствовать богословская в России. В советское время таким богословием во многом был марксизм. Это касается и методов истолкования и преподавания философии (недаром диамат называли схоластикой), некоторых общих сходств между марксизмом и христианством, таких как мессианский утопизм и чувство общественной солидарности. Хотя, конечно, марксизм с его одержимым атеизмом был богословием навыворот. Христианство и марксизм – это соперники, а не союзники. Их отношения напоминают скорее слова одного французского короля: «В сущности, мы с моим братом желаем одного и того же, а именно, Милана».

Сегодня социальная необеспеченность вновь ставит думающего человека в России в экстремальные условия. В целом это, возможно, общая черта жизни в России. Россия вообще очень часто находится на краю. В новелле великого австрийского поэта Рильке из цикла «Истории о Господе Боге» герой рассказывает своему другу о России: «Когда Вы спросили, что это за страна, мне многое стало ясно... Видите ли... страна не атлас. В ней есть горы и бездны. И вверху и внизу она ведь тоже с чем-то соприкасается... – Наверное, с Богом? – Конечно, – подтвердил я, – с Богом. – А люди в России замечают это соседство? – Его замечают повсюду. Влияние Бога самое мощное”». Но кто сказал, что соседствовать с Богом легко, что это не тяжкая ноша с точки зрения земной благополучной жизни?

Таким образом, в этих условиях в России можно скорее прогнозировать появление в будущем скорее таких философских парадигм, которые будут носить богословский характер или вновь будут сосредоточены преимущественно на социально-политической проблематике, как марксизм. И тогда у нас снова вряд ли удастся то, что принято называть «чистой философии».

Примечания:

1. Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления // Европейский нигилизм. М., 1993. С. 64.

2. Ленин В.И. Что делать.

3. Гуссерль Э. Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология. СПб. 2004. С. 22.

4. Гуссерль Э. Там же. С. 22.

5. Соловьев Э. Философский журнализм шестидесятых: завоевания, обольщения, недоделанные дела // Философия не кончается. Из истории отечественной философии. XX век. 1960 – 80-е годы». М. 1998. С. 110

6. Бибихин В. Попытка взаимопонимания// В. Бибихин. СПб, 2003. С. 395-396

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67