Арендт и апология революции

Издательство «Европа» выпустило в свет перевод книги Ханны Арендт «О революции», одной из канонических книг XX века по политической философии. В принципе, нельзя сказать, чтобы русскоязычный читатель получил новинку – неплохой перевод И. Косича был сделан давно и висел в открытом доступе в сети. Но наконец он выпущен на бумаге, и книга в буквальном смысле опубликована.

Если говорить попросту, то книга Арендт – это страстная апология революции как политической деятельности по преимуществу. В Новое время именно революция реализует сущность политики, а политика, по Арендт, это деятельность, которая только и может осуществить настоящее предназначение человека. Поэтому в Новое Время человек отвечает своему предназначению, только если участвует в революции, или по крайней мере остается верен ее «наследию». В античности политическое было воплощено в демократическом полисе, а в Новое время, когда полис как институт стал невозможным, политика возродилась в форме революции. Тому, что в древности было институцией, сегодня соответствует событие: туда, где раньше было замкнутое пространство, сегодня должно вторгнуться интенсивное, но тоже ограниченное, время.

Вообще, интересно, что эта книга выходит именно в издательстве «Европа» и именно сегодня. Не это ли замечательное издательство бомбардировало нас в последние несколько лет книгами и статьями о вреде революций, выполняя очевидный политический заказ властей, испугавшихся «цветных революций» и артикулируя скрытую контрреволюционность советской/российской интеллигенции, созревшую уже давно. Это не говоря уже о предыдущей книге Арендт, которая была издана «Европой» - «Эйхман в Иерусалиме». Издательский комментарий гласил тогда, что примером банального зла является (лидер цветной революции) Михаил Саакашвили.

Но сейчас выяснилось, что «цветные революции», то есть массовые восстания без ясной программы, организованные по мобильным телефонам и социальным сетям свободолюбивой молодежью против замшелых полицейских режимов (не в смысле Polizeistaat, а в смысле повсеместного «легитимного» насилия), это не только региональный феномен, а всемирно-исторический тренд. То есть Арендт в каком-то смысле оправдывается. И – надо отдать должное «Европе» – она перешла в данном случае от пропаганды к проблематизации.

Но вернемся к книге Арендт. Арендт всегда избегала однозначных идеологических позиций и успешно лавировала между ними. Соответственно, ее апология революции одновременно выражает несколько позиций.

С одной стороны, Арендт напоминает всем, и особенно США, о том, что либеральная демократия, которую они столь ценят и распространяют, имеет революционно-эмансипаторные корни. И в этом смысле Арендт – патриот своей новой Родины. Но она предлагает этой Родине своеобразную политическую позицию – быть не оплотом стабильности, цивилизации и экономической рациональности против коммунистических полчищ (версия маккартизма и иже с ним), а напротив, светочем подлинной демократии, которая, по Арендт, мыслима только через верность революции (я употребляю здесь термин А. Бадью «верность» совершенно сознательно, так как в этом конкретном вопросе Бадью – наследник Арендт и вообще хайдеггерианской традиции). Настоящие герои Америки – не ковбои и «пионеры» XIX века, не self-made индивидуалисты XX века, а революционеры, демократы Т. Джефферсон и Дж. Адамс. То есть Арендт предлагает американцам опираться на эмансипаторную субъективность, а не отдавать ее на откуп советскому блоку. Весьма актуальные и тогда, и сейчас рассуждения. Америка действительно переориентировалась, уже во время Холодной войны, но особенно после нее, на образ революционной и революционизирующей империи. Когда взяли Багдад, то Рамсфельд оправдывал мародерские действия хулиганов тем, что вот это, мол, и есть демократия.

Актуальны эти рассуждения и для России. Не спорю, что цветная революция под покровительством США – не идеальное для нас развитие событий. Но образ оплота консервативных сил (в духе Российской империи времен Священного Союза) и политика защиты статус кво любой ценой – ужасная международная программа для государства, претендующего на мировое значение и репрессивно-депрессивное сообщение для собственных граждан, из которых тем самым вымываются остатки инициативности и самостоятельной мысли. Поэтому даже нынешние российские власти зачастую путаются и выдают на экспорт революционные манифесты, подобные известной Мюнхенской речи В.В. Путина.

И однако, с советским блоком и революционностью коммунистического типа Арендт надо было как-то разбираться. И отсюда – вторая большая идея книги. Революции, сами по себе события свободы и подлинности, могут закончиться, по Арендт, благополучно или неблагополучно. Пример хорошей, успешной революции – это Американская революция 1770-х годов. Там было осуществлено веселое, творческое, хитроумное созидание новой институции, и эта институция закрепилась. А вот во Франции революция пошла не по той дорожке. Вопросом ее было не столько основание нового государства, сколько «социальный вопрос» - бедность, классовое неравенство и т.п. А социальный вопрос, как считает Арендт, не решить политическими методами. Общество должно быть отделено от государства как политической сферы. Его можно регулировать на основе экономической рациональности, дисциплинировать на основе полицейской рациональности, но для свободного самоуправления оно непригодно. Сразу начинается выпрашивание денег вместо совместной созидательной работы. Сразу (одностороннее) насилие подменяет (коллективную) власть. Активная и созидательная позиция, необходимая для успешной революции, подменяется культом сострадания и, соответственно, страдания. Поэтому, по мнению Арендт, Французская революция привела к террору и не смогла, в отличие от США, конституировать прочную республиканскую власть.

Таким образом, Арендт уточняет идеологическую позицию книги: необходимо уважать революционное наследие Запада, но в то же время надо отличать социалистическую революцию, корни которой обнаруживаются уже во Французской революции 1789-1799 гг., и политическую революцию, которую Арендт возводит – нетривиальным образом – к событиям в Северной Америке 1770-х годов. А ведь не все историки соглашаются даже признать их революцией: в советской историографии, например, она называлась «войной за независимость». Так Арендт указывает на преимущество западного лагеря перед советским блоком, на законное лидерство США (как первой истинно революционной страны) в этом блоке – но, повторимся, призывает к революционному пониманию задач либерально-демократического Запада.

В философском смысле, Арендт хочет подчеркнуть созидательность Американской революции и ее чисто политический характер, устремленность на коллективное действие как таковое, а не на материальные блага. Объясняет она эту счастливую умеренность тем, что в Cеверной Америке уже существовало самоуправление к моменту революции, и общество не пришлось основывать с нуля. Кроме того, она утверждает, что в американских штатах не было страшной нищеты, присущей европейским городам. Получается, что она хочет описать революцию, но без открывающейся в ней бесконечности человеческих возможностей. Это трудно сделать чисто логически, поскольку революция должна, чтобы быть событием, проходить через момент радикального отрицания, трагического страха и сострадания. И Арендт вынуждена признать это, хотя и в эпически-сказочной форме, описывая не саму революцию, а путешествие британских переселенцев в Америку, как истинный акт основания, пронизанный взаимным страхом.

Противопоставление двух революций читалось бы совсем идеологично, если бы в последней главе книги Арендт не делала неожиданный ход и не выдвигала в качестве лучшей политической системы … советы. Советы в том самом смысле, от которого произошло название Советского Союза, и которые Советский Союз постепенно лишил власти. Действительно, советы – не уникальный институт российской революции. Как показывает Арендт, они возникают почти в каждой революции как спонтанная форма самоуправления. В частности, Арендт ссылается на антисоветскую революцию в Венгрии 1956 г., где тоже спонтанно возникли советы, в частности среди рабочих. Советы - это собственно политическая форма, характерная для самого события революции, но она к сожалению, редко переживает это событие. И Арендт считает, что советы – это такой институт, который обеспечивает активность граждан, в отличие от обычной парламентской репрезентации, которая оставляет их в пассивном состоянии. Ступенчатая форма делегирования депутатов, наличие императивного мандата и периодического большого «съезда» позволяют гражданам отправлять в центр представителей, не уступая им тем самым полную власть. Ядром системы остаются низовые собрания, где люди присутствуют физически.

Вообще, до Арендт, апология советов как формы правления была характерна в основном для анархистской традиции. Стиль и аргументы Арендт ранее казались либеральными (отвержение социализма) или даже консервативными (апелляция к античному наследию). Здесь же она сплетает с этими аргументами призыв формировать органы спонтанного самоуправления. Это показывает всю сложность и нетривиальность ее мысли, которая исходит из исторического опыта, а не из схемы.

Впрочем, Арендт все же последовательна в своем отвержении социальной проблематики и разделения экономики и политики. По ее мнению, гибель советов связана с тем, что они взяли на себя управленческие функции, которые по определению не могли выполнять. Это привело к подмене советов их исполнительными комитетами. В идеале же, этот институт должен оставаться сугубо политическим, автономным, отправляя все вопросы, допускающие объективное, рациональное решение в ведение чиновников. Не очень понятно, чем же тогда должны заниматься советы и другие политические органы, если Арендт отказывает им в их обычной повестке дня… Вряд ли всерьез можно рассматривать орган, который занимается «политикой», но не контролирует армию и бюджет. Получается, что Арендт, несмотря на ее недоверие к парламентской форме, мыслит советы все равно по образцу парламента, в рамках дуализма законодательных («политических»?) и исполнительных функций. Единственной же альтернативой этому решению была ленинская модель партийных советов, в которых спонтанное волеизъявление масс получает хоть какую-то ориентацию и соответственно возможность для этих самых масс постепенно прийти к политической субъективности. Но в этой сложной структуре был постепенно нарушен баланс сил, и демократический процесс, по крайней мере в советах, постепенно сошел на нет.

Книга Арендт написана в элегическом ключе: она воспевает «утраченное наследие», хотя указывает на его парадигматический характер для любой политики, и на внезапное, спонтанное возникновение революций, и советов, в самой что ни на есть гнилой ситуации. В этом смысле, правильно отмечая усиливающуюся в Новое время тенденцию по превращению человека в объект и лишению его воли к самостоятельному поступку, Арендт также отмечает своеобразную традицию спонтанного действия, характеризующую тот же период. Проблема – в расколе между этими двумя ликами современности, где люди постоянно совершают поступки (в личной жизни, в выборе товаров потребления, в выборе места работы), но эти поступки не имеют никакой всеобщей значимости, а вот в сфере всеобщего они склонны верить в «авторитет» эксперта и в постепенный прогресс. Как мы видим сегодня, революции действительно стали доброй традицией, но они, будучи спонтанны, не совсем самостоятельны (в смысле интеллектуальной, идеологической самостоятельности). И поэтому не всегда революции достаточно, чтобы поднять людей с колен.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67