Навязчивые мысли о возможной авиакатастрофе, посещающие нас нередко перед и во время вполне будничных перелетов, необъяснимы одной только повышенной (скорее, по субъективным оценкам) вероятностью гибели в пути. Думается, здесь следует искать другие факторы или нюансы.
Во-первых, умереть в небе. Или упав с неба. Уже готовая (подсознательная) метафора - только чего?.. Может быть, эмоционального упадка, неизбежного экзистенциального провала сразу после состояния наивысшего счастья? Post coitum - пошутит кто-то, и это почти та же метафора, только вид снизу...
Нет, тут что-то гораздо более драматическое. Дело в этой гарантированной паузе между возникновением смертельной опасности и собственно смертью. Чьи-то последние минуты или секунды на борту - невероятно волнующий, раскаляющий воображение образ. Остаток жизни, внезапно свернутый в тысячи или миллионы раз, бешеная интенсивность его проживания, скудный, но неординарный выбор, как его прожить, знакомые из кинематографа и будоражащие память варианты этого выбора - вот почему мало кто из нас остается равнодушным, узнав об очередном инциденте.
Кажется, самый интригующий вопрос, касающийся разных эпизодов 11 сентября 2001 года: как вели себя после захвата "боингов" их пассажиры? Что они предпринимали и вообще пытались ли что-то предпринимать? Один из самолетов, как известно, вместо заметных и знаменитых мишеней обрушился на ничем не примечательную равнину (лично мне хочется верить, что на самом деле его конечной целью был Голливуд); спецслужбы США, естественно, взяли сей факт на себя: дескать, это мы отследили и сбили. Но гораздо более правдоподобным и прекрасным выглядит предположение о бурных событиях на борту, где члены экипажа или даже, скорее, пассажиры могли своевольными поступками нарушить планы захватчиков. Тот же Голливуд в фантастических блокбастерах внушает нам (за что ему искреннее спасибо) уже почти инстинктивную максиму: "Спасти мир!" Нам хочется верить, что было именно так, мы мечтаем о ярких примерах проявления воли и благородства. Об этом есть и старая советская песня - про летчиков, ценой своей жизни не допустивших падения аварийной машины на населенный пункт: "А город подумал - ученья идут..."
Впрочем, спасен или нет мир (социалистический город, Эмпайр Стейт Билдинг, Пентагон etc), для людей в самолете итог приблизительно тот же: груда обломков, перемешанных с фрагментами тел. Более того, итог одинаков для героев, которые пытались что-то сделать, и для тех, кто смирился, и для тех, кто, собственно, захватил самолет. "Святость и сволочь сгорают, не чувствуя дыма - все совершенно на дне драгоценных развалин" ( Иван Жданов). Если героизм не вознаграждается спасением, а увенчивается взрывом наравне с негодяями, причинившими несчастье всем остальным, - значит, есть в этом героизме некий абсолютный, самодостаточный смысл? Настолько величественный, что получает награду, идентичную каре за преступление.
Тебе предлагают стать баллистической ракетой, ведомой внешней по отношению к тебе силой. Ты стремишься изменить роль - возможно, просто в любую другую сторону, лишь бы не идти по навязанному пути. "Человеческое, слишком человеческое"? Дело, наверное, в том, чтобы отнестись (успеть отнестись) к оставшемуся тебе до смерти отрезку жизни не как к смерти, а как к своей жизни вообще.
Вот отчего, возможно, всех так волнуют "черные ящики", почему-то всегда сохраняющиеся после катастроф (их, кстати, обычно ищут удивительно долго). Мы подсознательно ждем доказательств чужого героизма, чтобы больше верить в собственную человеческую сущность. И в способность не ударить в грязь лицом, если забарахлит пламенный мотор или кто-то из мирных соседей по салону обернется угонщиком или смертником-террористом.
Это когда мы на земле. А во время полета мы не можем избавиться от сожалений о не сделанных в жизни масштабных или, наоборот, пикантных делах. И когда экипаж ни шатко ни валко прокатывает машину по посадочной полосе, разражаемся катарсическими аплодисментами. Некоторые даже стоя - те, кто размышлял перед этим плодотворнее других. Эти овации, ставшие новой неписаной традицией в сфере воздухоплавания, подчеркивают неуемную метафоричность нашего мышления: умеем-таки отнестись к рутинному труду извозчика, как к искусству. Наилучшее исполнение награждается единодушными хлопками зрителей. Наихудшее же - чем-то вроде ответа на кошмарный коан: "НО КАК ЗВУЧИТ ОДНОЙ ЛАДОНИ ХЛОПОК?.." Как писал в нобелевской лекции Иосиф Бродский, в настоящей трагедии гибнет не герой - гибнет хор.
Поразительно, но паника на борту в трудных ситуациях, как показывает авиационная практика, - случай далеко не частый. Психология пограничных состояний обязана еще разобраться, почему погибать в большой компании настолько менее страшно, чем в одиночку. Зато фольклор с этим разобрался давно: "на миру и смерть красна"; "за компанию и жид повесился"; "умирать, так с музыкой" (последнее, впрочем, скорее, тоже отдельная тема).
Размышляя о микромире падающего авиалайнера, невольно применяешь к ситуации школьное знание о законах всемирного тяготения. Свободное падение тождественно невесомости; известно, что в пикирующих истребителях издавна тренировали космонавтов и снимали краткие "орбитальные" и "межзвездные" эпизоды фантастических фильмов. Таким образом, мыслящее существо в гибнущем самолете оказывается на одну диковинную ступень ближе к Космосу, чем остальное человечество.
А ускорение, с которым оное мыслящее существо приближается к центру Земли, неуловимо напоминает о чем-то более глобальном.
Падающий самолет - довольно точная метафора Нового времени. Еще ближе и уже - Новейшего периода Нового времени Новой эры. Мир исторической реальности несется куда-то с ускорением, мимо что-то мелькает - учащающиеся политические конфликты и войны, все новые и все более многообразные социальные феномены, художественные стили, научные открытия, технологические разработки... А тотально рассыпающиеся иерархии религиозных, морально-этических и прочих ценностей свидетельствуют о наступлении чего-то, весьма похожего на состояние невесомости. Ошеломляющая иллюзия (?) всеобщего свободного падения куда-то в неизвестность. Мир-самолет потерял управление, захваченный неведомыми злоумышленниками?
"В единицу времени происходит все больше и больше событий, пока не произойдет ВСЕ" ( Михаил Эпштейн. "Парадокс ускорения", 1988). Но Конец времен - это не совсем даже и метафора, мы уже почти физиологически ощущаем опасность удара. Обо что? Какое космическое тело или, возможно, неумолимо-притягательная титаническая духовная сущность движется навстречу нам все быстрее? Но так ли важно, во что именно мы врежемся всей громоздкой и липкой массой нашей цивилизации, обо что коллективно гомерически гробанемся - об астероид с древнеегипетским именем Апофис, о Третью Мировую, о деградацию генетически модифицированной биосферы, о глобальное потепление с новым Всемирным потопом?..
Но пока что мы все приближаемся и приближаемся к точке финала, и кто сказал, что приближение это не окажется на самом деле вечным и непрестанным? Типичная греческая апория: когда кто-то стремительный - то ли заяц, то ли Ахилл (сегодня науке известно, что это один и тот же персонаж) - стремится догнать черепаху (которая все тот же персонаж), бесконечно нагоняет ее и не может догнать. Это мы: мчимся за самими собой, пытаемся заглянуть за плечо, разглядеть собственный профиль.
Такое "торможение внутри ускорения" напоминает снова о законах физики. При падении не на обычное космическое тело вроде планеты или звезды, а в сингулярность, т.е. в "черную дыру" - ловушку материи, затягивающую внутрь себя соседние участки Вселенной, притом сжимающуюся до такой плотности, что гравитация не отпускает с поверхности даже кванты света, - происходит эйнштейновское замедление времени. Те минуты, максимум часы, которых вроде бы достаточно для достижения центра сингулярности, растягиваются в годы, сотни, тысячи лет. И, по предположению некоторых теоретиков, проваливающаяся в эту дыру злосчастная материя не застревает в центре, а пролетает насквозь, выбрасываясь веером где-то в ином измерении. В упокоительной пене на побережье звездного океана. В абстрактно-теоретическом райском саду. Быть может, нечто подобное ожидает и нас - вместо ядерной катастрофы или Страшного суда?
Вполне закономерное продолжение сценария с захваченным самолетом.
Значит, мы падаем не "на" и даже не "в", а "сквозь". Аэродинамическая испытательная труба - и свет в конце туннеля. А вылетев наружу через час, лишенные памяти о тысяче лет погружения, мы будем безуспешно искать "черный ящик", свидетельство о пропущенном Конце Истории, подробный рассказ об обстоятельствах падения в "черную дыру".
И все же между этими двумя крайними примерами взаимных метафор - редчайшим частным (падающий самолет) и всеобщим (ускорение истории) - есть, возможно, некий промежуточный, не менее эсхатологический смысл, несущий в себе симметрично оба оттенка.
Это просто приватная жизнь многих из нас, последний ее отрезок, твое личное Новейшее время.
Это вторая половина любой жизни, когда признаки старения, ускоряясь и множась, захватывают территорию живого тела, когда страхи и разочарования атакуют душу. Когда жизнь свою отмеряешь уже не от старта, а от финиша. Когда элементарная формула "чем дольше живешь, тем больше позади воспоминаний" перетекает в не менее элементарную: "чем дольше живешь, тем меньше воспоминаний впереди". Одноместный самолет твоей жизни захвачен террористом-смертником, который оставляет тебе все меньше времени для пикантных и масштабных дел, все меньше и меньше шансов на Поступок, все меньше и меньше собственно тебя. И преступник этот - ты сам, каким ты был на всем протяжении предыдущей жизни.