Русский мужик Юрий Гагарин мог бы. Советский Союз мог бы, еще как мог бы. Он-то наверняка бы подарил и любовь, и страсть хоть летними душными ночами, хоть ледяными студеными зимами, и новый дух, и новое рождение, и силу, и молодость, и вечную весну.
Это не страх перед политикой как таковой - это страх перед политикой, как перед судом над социальными практиками, в том числе и твоими собственными - страх перед ураганом или взрывом, который уничтожает всё, в том числе и тебя самого.
Сотни миллионов советских граждан, разумеется, не могли ни принять на веру, ни понять, что произошло тогда, в 1991 году, и осознать до сих пор – абсолютную и необратимую социальная и историческая смерть огромной страны и народа.
Человек привык обращаться с историей как с каталогами или с интернет-поисковиками. Неудивительно, что на пространство погибшего социалистического строя немедленно хлынул поток информации, сформированный лихорадочными запросами.
Объяснение "ностальгии по советскому" в том, что для старшего поколения - это воспоминание о молодости, а для младшего - о чем-то таком, чего они не переживали. "Советское" заполняет собой вакуум, образующийся потому, что новая эпоха не создала общепризнанных достижений.
Как бы ни были разнесены в пространстве эти два совершенно несоизмеримых события, структура и смысл того, что произошло в 1991 году в оплоте коммунизма во всем мире, лежала, истекая кровью, на полу в далекой Калифорнии.