Драма русского социализма заключается в том, что уже подросло поколение, которое не наблюдало своим глазами, как выражался Александр Зиновьев, «ход великого социального эксперимента», а о его результатах может судить лишь по «величайшей катастрофе ХХ веке». Драма эта заключается так же в том, что, наоборот, еще дееспособно поколение, которому довелось стать участником этого «великого социального эксперимента». Но только в его последних фазах – инерционной и обскурации. Отсюда и вся непредставимость проблемы; мы не понимаем, о чем говорим – о реальности или о мифе, о реализации или проекте?
* * *
А, тем не менее, доподлинно известно, что реальный русский социализм был неоднороден. У него была как своя героика, так и много плохих периодов. Собственно, он почти весь состоял из одних плохих периодов, за исключением двадцатилетия брежневского застоя.
Вот как описывает канун великой эпохи соратник Ленина - Фердинанд Оссендовский: «Только что умер Вождь. На Красную площадь, к воротам, за которыми засели новые небожители, вывалила толпа голодных людей. Она принялась рыдать, скулить и завывать все громче и угрожающе: «Мы умираем с голоду… Работы и хлеба!.. Работы и хлеба! Мы умираем…» На стену, окутываемую паром, чекисты выкатили пулемет. Длинная очередь стала ответом самым нищим, самым голодным». Случилось то, о чем предупреждали русские классики – Достоевский в «Бесах», Салтыков-Щедрин в «Истории одного города», - живописуя картины грядущего казарменного равенства с общественными повинностями от зори до зори и куском черного хлеба в качестве вознаграждения.
Однако писатели XIX века осмысляли грядущее чисто теоретически. Вице-губернатора и действительного статского советника Салтыкова-Щедрина с социализмом развело понимание того, на что способны его социально-близкие - русские бюрократы, ежели с цепи сорвутся, обустраивая Россию, да освоят модные западные теорийки. Достоевского с социализмом развела каторга – он в каторге увидел прообраз светлого будущего. Про пулеметы они оба не знали, как и не подозревали о реальности фабрик смерти, которыми будет знаменит XX век. А вот другой великий русский писатель ХХ века – Варлам Шаламов – уже и сам вкусил каторжного социализма по полной программе, для него нереальным стал «Золотой», XIX, век русской культуры.
Всю первую половину ХХ века великое равенство устанавливалось самыми нечеловеческими методами (вплоть до химической войны командарма Тухачевского с тамбовскими крестьянами). Но зато в столице были построены метро, ВДНХ с золотым фонтаном и высотки… Горожане, так же как и добропорядочные немцы 1930-х годов, ходили на футбол и в оперетту, как знатные буржуа, аплодировали канкану из «Фиалок Монмартра», и даже заподозрить не могли, что возможна альтернативная действительность с лагерями, пайками, кайлом, голодомором, ночными расстрелами под тарахтенье моторов, с гекатомбами соотечественников. Как и древние римляне, советские римляне, не задумывались, откуда берется пар в их термах.
* * *
Это было общество странной морали, описанное, в частности, в рассказах Тендрякова, когда песня строить и жить помогала, а трудности «морально» было не замечать. Отчего инвалидов по-тихому убирали из поля зрения. Если ты видел умирающего от голода человека, то из чувства приличия должен был отвернуться, чтобы - не дай Бог - не повредился миф. Вместе с томом Большой советской энциклопедии нередко приходили циркуляры. Спешно расстрелянных надлежало вычеркивать из статей, замалевывая «морды лица».
«Отечественная» переломила быт. С одной стороны, советские люди досыта наелись крови и ненависти. С другой, слишком сильный идеологический прессинг привел к самоубийственному для политической системы результату - идеологическая маска приросла к лицу. Если в конце пятидесятых еще по инерции выдергивали врагов народа, то для этого «врагу народа» нужно было все-таки сильно выпендриться. Одновременно постреливали недобитых чекистов-оборотней – сподвижников шпиона доброй дюжины враждебных государств Лаврентия Берия. Однако простой, как болт, ни во что не встревающий рабочий уже совершенно искренне чувствовал себя «гегемоном», да и получал, даже по меркам послевоенной Европы, сравнительно неплохой доход.
«Я – слесарь шестого разряда, я зарплату на ветер бросал. А получал я всегда сколько надо и плюс премию каждый квартал», - пел В.Высоцкий. Начиналась сказка - соревнования витрин социализма и капитализма. У них были жвачка, кока-кола и рок-н-ролл, семейный «Форд». У нас – всеобщая занятость, практически бесплатные газ, свет и вода в кранах, грошовый общественный транспорт, путевки в месткоме. С хрущевской оттепелью закрепилось убеждение, что социализм с человеческим лицом возможен, надо только вернуться на «ленинский путь», приравнять колхозных крестьян к горожанам, прекратить аресты, опубликовать «мастера и Маргариту» без купюр. От хрущевской оттепели до горбачевской перестройки включительно социализм с человеческим лицом рассматривался как реальная вероятность. Если при Хрущеве появились «черемушки» - дешевое жилье, удобные для секса диваны-раскладушки и низенькие журнальные столики, что, в общем-то, предполагало и наличие журналов. То при Брежневе – стабильность. Путь советского человека стал прям, как стрела – от яслей, до кладбища. Учись, работай, вступай в партию, и все получится. Во всяком случае, было каждому ясно, что ты гарантированно не упадешь в социальную пропасть, как падает безработной при капитализме. Удивительно, но еще недавно государство имело возможность открывать сколько угодно вакансий практически в любой сфере. Везде ты мог рассчитывать бесплатно на медицину – йод, валидол, анальгин и кусок пластыря. Еще недавно по вышеназванным позициям делал оптовые закупки и знакомый американский турист! Нигде медицинский специалист не требовал непомерной взятки – я сам однажды сделал сложную операцию жене в столичном научно-исследовательском институте, расплатившись всего лишь гэдээровским феном. И если номенклатурщик жил побогаче, то не слишком отличался в быту от простого смертного. У вас была однокомнатная квартира, у него – четырех, но не вилла! У вас велосипед с мотором, а у него – «Волга», но не яхта с голыми моделями и «Мерседес». Вы ели разваренные пельмени, а он отоварился в секции «100» в ГУМе и в чековом магазине «Березка», но скромно – за непроницаемыми шторами, стыдясь и не афишируя. Влить в эту идиллию немножко свободы, западных фильмов, виски и загранпаспортов – такова идея горбачевской перестройки и шатровского «Так победим!» с артистом Калягиным.
«Что же завещал вождь Революции дню завтрашнему? – вопрошала «Вечерняя Москва» от 5.01.1982. И отвечала «разумно»: - …благосостояние людей, упрочение материальной базы страны, немедленное решение продовольственной проблемы».
Что декларировал перестроечный драматург? Очистить ленинизм от сталинизма и двинуться дальше, дальше…
«Сталин. Я хотел бы поговорить с вами, объясниться. ЛЕНИН (жестко). Нам не о чем говорить с вами. (Залу.) Надо идти дальше... дальше... дальше! Так и стоят они на довольно значительном расстоянии друг от друга. Очень хочется, чтобы Сталин ушел... Но пока что он на сцене...» (М.Шатров, «Дальше…Дальше…Дальше!»)
* * *
Однако советскому перестроечному социализму не повезло. Прежде всего, тем, что он казался единственной возможной легальной трансформацией социализма командно-бюрократического. Отчего в социалисты и подались те, кто никаким социалистом не был по сути, они затоптали немногих истинных социалистов, как бизоны на водопое.
Организованная в 1989 году Игорем Чубайсом Демплатформа в КПСС, была, пожалуй, первой и самой интересной попыткой – с негласного одобрения отцов перестройки - модернизировать политическую систему страны, расколов КПСС на две мирно конкурирующие части. Одна часть при этом как бы оставалась под управлением коммунистических фундаменталистов, другая - возвращала нас к романтическим временам большевистско-меньшевистской РСДРП. Идея выглядела настолько замечательной, что в 1990 году Демплатформу уже возглавили личности покруче, чем Чубайс, - теоретик Гавриил Попов и бюрократ-практик Борис Ельцин. Так же, как и Ленин в эмиграции, «повстанцы» готовились к долгой позиционной борьбе. Но тут неожиданно помог ГКЧП, уронив реальную власть им прямо в руки. Детские игры социал-демократии им стали сразу неинтересны.
Другие социалистически инициативы так же кончались тупиками. В январе 1990 года в Таллинне «неформалы» учредили первую в России независимую социал-демократическую организацию – СДА (социал-демократическую ассоциацию), но опять же таллиннцы приютили московских «социалистов» исключительно потому, что искали поддержки в своем прозападном сепаратизме. Что касается «социал-демократов» из СДА, то они попросту готовили вагоны, чтобы пристегнуться к ближайшему ожидаемому поезду двухпартийности. Социалисты из Таллинна, которые никаким социалистами не были, справедливо полагая, что социал-демократия – это единый билет. И чтобы войти в семью европейских буржуазных социал-демократов, и чтобы остаться верными горбачевистами-перестройщиками, застрахованными от репрессий. ГКЧП прервал и эту линию. Россия стремительно обогнала свой социализм, а куда покатила – бог весть. Советское общество реального равенства убило стремление к еще большому демократическому равенству, но при раскрепощенной, на самом деле, всеобщей тяги к частному, ничем больше не ограниченному обогащению и разворовыванию общественного сектора.
Позже, уже в новые, капиталистические времена, искры социал-демократии время от времени еще раздувались, но не в пламя, их раскуривали совершенно призрачные персонажи, преследуя эгоистические цели и алча личной популярности. Опять же плодя фантомы. Теоретически многие понимали, что социализм наравне с христианством – вечная идея человечества и апробированная политическая ниша. Что олигархический капитализм в России никак не обойдется без конфронтации с профсоюзами, которым потребуется партия-вожак, и что социал-демократия – естественный противовес грядущему царству спекуляции и наживы. Но понимали это умом, политтехнологично, ожидая, что народ подтянется. Однако по обстоятельствам, здесь не обсуждаемым, народ так и не подтянулся. Один из некогда лучших порталов социал-демократической политики - – сегодня даже не публикует контактного телефона. Это просто имя.
* * *
Единственно возможный вывод сегодня, что вопрос с социализмом в России по-прежнему открыт. Долгое время бытовала гипотеза, что он – естественный антагонист рыночному «либерал-фашизму», как выразились бы противники режима слева. Но европейский социализм, с которым мы познакомились, когда отрыли границы, воочию нам показал, что это не верно. Буржуазная натовская Франция сегодня безусловно больше похожа на социалистическое государство, чем даже брежневский СССР, и безусловно больше похожа, чем «социальное государство» Путина и Медведева.
Долгое время в трудах РАНовских абалкиных доказывалось, что к социализму в России можно придти, лишь сохраняя государственный контроль в стратегических секторах экономии. Что, если и допускать частную инициативу, то только там, где она не сможет нам сильно навредить. Но опять же в СССР государство контролировало все, а социализм провалился, не выдержав ни объективной страновой конкуренции, ни субъективной конкуренции в гуманитарных областях человеческих предпочтений. Но проблема даже не в этом, а в том, что по Западной Европе мы видим (если не слепы), что кулинарной книги социализма попросту нет. Его не сваришь из ингредиентов, коли дефект обнаруживается в самом поваре.
Действительно, за века русского опыта политический россиянин так и не смог формализовать свои отношения со своей собственной русской властью, которая у него попеременно - то справедливый отец, то страшный дракон. То, что для западного человека чистая, лишенная эмоций, технология – проголосовать ли за мандат госчиновнику на определенные законом действия в ограниченных сферах или допустить частную инициативу, в России, как в кривом зеркале, мистика судьбы. Пойдешь к государству – попадешь в зубы к дракону. Ограничишь контроль – лишишь государство-отца права пригляда, сам отдашься на произвол проходимцев.
Мы в этом кругу уже долгие годы…