Всматривание в смерть

Из всех возможных эмиграций
Тем предпочтительнее смерть
Что книги паковать не надо
И по ночам учить перфект
Р.Ш.

Есть огромное количество людей, что боится размышлений о смерти. Меж тем Пастернак (в легендарной конструкции телефонного звонка Сталина) недаром говорит, что его интересует именно разговор о жизни и смерти.

Обычного человека смерть предуготавливает постепенно. Сначала он видит бабушку в постели, вот она уже не встаёт, она исчезает. Потом жизнь предъявляет ему утонувшего одноклассника, затем - родители. И, наконец, на него накатывает старческая тоска.

Страх смерти состоит из двух частей - страха чужой и страха своей.

Сначала эгоистичный страх смерти близких, затем - боязнь своего исчезновения.

Толстой всматривался в смерть пристально.

Достоевский бежал её, это был род какого-то целомудрия. Смерть для него была крушением части Божественного замысла, большой трагедией.

С Толстым всё иначе.

Известна история (впрочем, так же легендарная) про то, как художник Суриков гонит прочь Толстого, что повадился ходить в его дом, чтобы наблюдать за умирающей родственницей.

Неверно это трактовать как желание Толстого набраться реалистичных деталей. Материал (даже если это и правда) нужен ему не для книги, а для понимания мироздания.

В 1858 Толстой пишет рассказ «Три смерти» (в черновиках он назывался просто «Смерть»). В 1860 году, во Франции он видит умирающего от туберкулёза брата Николая.

В тридцать два года Толстой наблюдает за смертью брата.

Чем это кончается - известно - сценой в «Анне Карениной».

Но прежде этого было письмо Фету: 1860 г. Октября 17 / 29.

«Мне думается, что вы уже знаете то, что случилось. Нашего 20 сентября он умер, буквально на моих руках. Ничто в жизни не делало на меня такого впечатления. Правду он говаривал, что хуже смерти ничего нет. А как хорошенько подумать, что она все-таки конец всего, так и хуже жизни ничего нет. Для чего хлопотать, стараться, коли от того, что было H. H. Толстой, для него ничего не осталось. Он не говорил, что чувствует приближение смерти, но я знаю, что он за каждым шагом ее следил и верно знал, что еще остается. За несколько минут перед смертью он задремал и вдруг очнулся и с ужасом прошептал: «Да что ж это такое?» Это он ее увидел — это поглощение себя в ничто. А уж ежели он ничего не нашел, за что ухватиться, что же я найду? Еще меньше.

Нельзя смеяться шутке, которая наскучила, нельзя есть, когда не хочется. К чему все, когда завтра начнутся муки смерти со всею мерзостью подлости, лжи, самообманыванья и кончатся ничтожеством, нулем для себя. Забавная штучка. Будь полезен, будь добродетелен, будь счастлив, покуда жив, говорят века друг другу люди; да мы, и счастье, и добродетель, и польза состоят в правде, а правда, которую я вынес из 32 лет, есть та, что положение, в которое нас поставил кто-то, есть самый ужасный обман и злодеяние, для которого бы мы не нашли слов (мы, либералы), ежели бы человек поставил бы другого человека в это положенье. Хвалите аллаха, бога, браму. Такой благодетель. «Берите жизнь, какая она есть», «Не бог, а вы сами поставили себя в это положенье». Как же! Я и беру жизнь, какова она есть, как самое пошлое, отвратительное и ложное состояние. А что поставил себя не я, в том доказательство, что мы столетия стараемся поверить, что это очень хорошо, но как только дойдет человек до высшей степени развития, перестает быть глуп, так ему ясно, что все дичь, обман, и что правда, которую все-таки он любит лучше всего, что эта правда ужасна. Что, как увидишь ее хорошенько, ясно, так очнешься и с ужасом скажешь, как брат: «Да что же это такое?»

Ну, разумеется, покуда есть желание есть, ешь […], есть бессознательное, глупое желанье знать и говорить правду, стараешься знать и говорить. Это одно из мира морального, что у меня осталось, выше чего я не мог стать, это одно я и буду делать, только не в форме вашего искусства. Искусство есть ложь, а я уже не могу любить прекрасную ложь. Я зиму проживу здесь по той причине, что я здесь, и все равно жить, где бы то ни было».

Толстой один из немногих русских писателей, и, как бы не единственный, кто всматривается в смерть.

Дело не в назидательности.

Удивительно, насколько меньше написано книг о смерти - куда меньше, чем о жизни. Смерть куда интереснее любви - хотя бы потому, что смерть у всех, а с любовью у многих возникают вопросы. Смерть - это вообще синоним слова «смысл». Жизнь конечна, и вот положил кто-то большую часть её на обустройство своей норы, на строительство дома, в котором от немощей и болезней он не проведёт ни дня. Человек копил, отказывался от всех радостей - и дом твой некому передать. Сын забыл его, дерево стучит в окно сухими ветвями.

Все эти вопросы имеют значение, только когда жизнь конечна.

Если она бесконечна - в ней миллионы деревьев и домов.

Отношение к смерти у честного обывателя и (к примеру) учёного различно, хоть они оба смерти боятся. Но честный обыватель боится потери накапливаемого уюта, а иной учёный боится утерянного времени - упустишь время, не узнаешь, что там, в пробирке.

Задача решена не им, весь подготовительный период насмарку - хорошо ещё если лаборант будет читать журнал наблюдений. Деление это, впрочем, условно - знавал я обывателей, у которых было тайное дело не хуже чем у капитана Ахава и скучных профессоров, которые умирали посреди дачных сосен, а кроме дачи, почитай, у них в жизни особых достижений не было.

Смерть задаёт нам рубеж, время отчёта и отсчёта - обратного отсчёта.

Внимательное и спокойное всматривание в смерть для определения смысла жизни - признак взрослого человека.

Смерть к нам пускают по-разному: пускают и быструю, и медленную. Страх смерти это ещё страх мучительного умирания - впрочем, оно бывает безболезненным, в виде овоща на больничной грядке. При этом доставляя близким мучения и заботы. Обременительная смерть - и от этого всяко сложно уберечься.

Есть в смерти и опасность некоторой суеты - например, испугавшись, человек начинает суетиться в ожидании смертного часа. И делает что-то, как он думает, возвышенно-поэтическое - опять же сажает дерево, чтобы под ним сидели внуки, а в семье меж тем неладно, и дети в такой особенности, что внуков, может, и не будет. Начинает что-то делать нелепо и бестолково.

Как-то я подслушал один разговор, в котором один неглупый человек говорил, что либеральный проект исключает трагедию. То есть, трагедия иногда бывает, но это как в случае с яичницей, которую нельзя сделать, не разбив яиц. Тем более, бьют какие-нибудь неправильные яйца. Не готовые к сотрудничеству. Не конструктивные. Суть в том, что сам по себе современный либеральный проект стремится уничтожить трагедию.

И тут он натыкается на феномен смерти.

А ведь всё можно симулировать - любовь, счастье, а смерть это такая штука, что с ней не забалуешь.

В итоге обывателя гораздо больше волнует уровень комфорта своей смерти, чем его посмертная участь.

Есть ещё проблема с аскезой.

Современный обыватель легко отказывается от чего-нибудь в ожидании награды. Довольно много людей выдерживают диеты и вполне готовы отказаться от секса. С определённого возраста это вообще несложно.

Но потом оказывается, что воздержание вообще не означает ничего само по себе.

Ты прожил жизнь в воздержании - и всё. Нет, но я ведь прожил жизнь в воздержании!

И что теперь? И всё теперь.

Более умные приучают себя наслаждаться процессом воздержания, но и тут есть несколько опасностей.

Аскеза состоит не в наслаждении голодом, а в подготовке себя к принятию нового, чего не поймёшь без воздержания.

Толстовские рассуждения о смерти уязвимы, если воспринимать их как чистую философию. Однако если их воспринять как своего рода «умственный импрессионизм, фиксацию мгновенных впечатлений и состояний сознания», оказывается, что Толстой дарит нам очень важные наблюдения, результаты того самого всматривания.

У Толстого умирают часто – Иван Ильич Головин умирает тихо.

«Дерево умирает спокойно, честно и красиво. Красиво — потому что не лжёт, не ломается, не боится, не жалеет»

«Кончено!» - сказал кто-то над ним.

Он услыхал эти слова и повторил их в своей душе. «Кончена смерть, - сказал он себе. - Её нет больше».

Он втянул в себя воздух, остановился на половине вздоха, потянулся и умер».

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67