Майские праздники вроде как позади, однако тема Второй мировой войны и её результатов из общественной дискуссии не исчезает. Она уже давно вышла за пределы историографии. С точки зрения науки ожидать каких-то прорывов в этой теме не приходится. В нашем распоряжении имеется огромный массив информации. Официальные документы всех сторон, мемуары военачальников, простых солдат или гражданских, собранных методом oral history. Много документов находится в электронном виде, правда по большей части это касается материалов западных союзников, но инициативы вроде замечательного сайта «Подвиг народа» позволяют надеяться, что этот разрыв будет вскоре заполнен.
Понятно, что могут появиться документы, меняющие наши знания об отдельных битвах, операциях или мотивациях отдельных участников, но смею предположить, что с точки зрения фактов никакого существенного перелома не будет. Другое дело интерпретации, тут наоборот жизнь бьет ключом. Одни настолько привержены официальной советской трактовке, что фотографии совместного советско-немецкого парада в Бресте после разгрома Польши считают грязной фальшивкой. Другие считают, что Гитлер всего на пару недель опередил Сталина, который намеревался напасть на Третий рейх в начале июля 1941-го года.
Подстегнуло общественную дискуссию и назначение Владимира Мединского министром культуры. Чиновник «Единой России» и талантливый автор поп-нонфикшн (типа «120 советов как найти правильного мужа» или в его случае «почему иностранцы считают русских ленивыми пьяницами») на слуху достаточно давно. Но известность себе господин Мединский снискал книгой «Война. Мифы СССР. 1939-1945». Как и автор книги, не будучи специалистом по Великой отечественной войне, не берусь спорить с датами, фактами и числами. Но меня настораживает фраза из книги “Все начинается не с фактов, а с интерпретаций. Если вы любите свою родину, свой народ, то история, которую вы будете писать, будет всегда позитивна".
Меня огорчает смещение дискуссии от прежних идеологических установок (всё равно если это исторический материализм или консервативный монархизм) к примитивному, но всем понятному разделению “свои - чужие”. "Своих человек защищает всегда – это заложено у него на генетическом уровне. Так происходит всегда и везде. В объединениях по любому признаку, семейному, семейно-сицилийскому, религиозному, партийному, национальному всегда работает принцип оправдания и защиты себе подобных", пишет Мединский.
Но дело не только в Мединском, такой принцип весьма распространен и, как оказалось, затрагивает даже кинокритику. Это я про статью Антона Семикина «Четыре дня в мае», где автор рассуждает, что же объединяет чешский фильм «Алоис Небель» и немецко-российскую картину «Четыре дня в мае». Если сильно упростить аргументацию, то автор рецензии предполагает, что фильмы, показывающие преступления отдельных представителей победившей стороны против гражданского населения, капля за каплей подтачивают основу послевоенного устройства мира, ставя под сомнение итоги Второй мировой войны.
От нахлынувшей на меня волны deja vu я чуть было не прослезился. Дело в том, что ровно такие же дискуссии велись в Чехословакии (и потом в Чехии) в первой половине 90-х. С практически тем же набором аргументов. И надо сказать, что вопрос стоял куда острее, чем сегодня в России. В то, что Москва передаст Берлину Калинградскую область, верят, вероятно, только особо ярые сторонники теорий заговоров. В то, что судетские немцы потребуют назад свои дома, в которых теперь живут чехи, верило гораздо большее количество народу.
Чешские журналисты каждый год ездили на съезд «Ладсманшафта» - организации изгнанных судетских немцев, которая десятилетиями прозябала на задворках немецкой политики, и постоянно спрашивали про возвращение недвижимости. Ошарашенные такой неожиданной популярностью, представители «Ландсманшафта» что-то млямлили про справедливость, но лишь редкие старички из крайне правых организаций напрямую требовали вернуть дома. Но их маргинальность было видна невооруженным глазом.
Тем не менее накал дискуссии был высоким и затрагивал как и сейчас в России сферы истории и искусства. Например, молодой региональный историк Томаш Станек, который начал писать о зверствах во время так называемой «дикой фазы» изгнания, получил обвинения в пособничестве реваншистам и даже в работе за деньги бывших нацистов, желающих получить назад свои владения.
Сейчас, 20 лет спустя, тогдашние страсти и страхи выглядят несколько смешно. Ведь ничего же не произошло. Территории, недвижимость, предметы искусства и прочие материальные итоги второй мировой войны никто не отнимал, и даже и не претендовал. Почему мы тогда настолько ошибались и почему нынешняя российская дискуссия (по крайней мере при взгляде из центральной Европы) кажется настолько оторванной от европейского мейнстрима?
Я отнюдь не хочу утверждать, что мое объяснение исчерпывающее. Но мне кажется, что дело в том, что за больше чем сорок лет после окончания Второй мировой войны западноевропейское общество отвергло именно логику господина Мединского “свои - чужие” и логику Антона Семикина, в которой при оценке конкретного преступления важно, какую форму этот человек носил. И победил этот “новый, послевоенный европейский гуманизм” отнюдь не из-за того, что сердобольные европейцы не видят разницы между изнасилованной немецкой девушкой в “Алоисе Небеле” и еврейской школьницей, погибшей в Освенциме, или шестнадцатилетним пацаном, расстрелянном в Лидице, Орадуре или одной из сотен белорусский и украинских деревень, стёртых с лица земли за сотрудничество с партизанами.
Скорее наоборот, но горький урок двух мировых войн показал, что одним из главных способов избежать их повторения состоит в едином правовом поле, в котором будут все участники находиться. Выражением этого принципа в юридической сфере стал Европейский суд по правам человека, чьи решения иногда с громким скрежетом зубов, но выполняются. В гуманитарной сфере такое отношение привело к тому, что было снято табу на обсуждение грехов “своих”.
Тем более, что эти преступления воспринимались как преступления ещё в то время. На территории освобожденной Чехословакии было по приговору советских военных судов расстреляно несколько десятков красноармейцев за изнасилования, убийства и мародерство. Главные виновники особо вопиющих зверств над депортированными немцами со стороны чехов были под следствием, часть дел дошла до суда и некоторые получили реальные тюремные сроки. Это в 40-х, когда “военная логика” была господствующей!
Очень много других, пожалуй что большинство, от наказания ушло, пользуясь этой “военной” логикой. Никто уже не собирается ворошить их дела в юридическом смысле, хотя бы по той причине, что в живых из них практически никого не осталось. Но помнить и говорить об этом следует по крайней мере по двум причинам. Во-первых, для напоминания о том, что категории добра и зла существуют. Что насилие над гражданским населением невозможно оправдать ещё гораздо худшими зверствами противоположной стороны. Во-вторых, что если мы сами будем отрицать гнусные поступки “своих”, как мы можем требовать от других того же? Если совсем упростить, то упоминаемая господином Семикиным "общечеловеческая слезинка ребенка” в данном контексте означает, что если я допущу, чтобы в моей стране усилиями моих соотечественников творились зверства, то я не могу быть застрахованным от того, что похожие негодяи в последствии не будут поступать также со мной и моими детьми.
Звучит это патетично? Пожалуй, да. Звучит это несколько наивно? Пожалуй, да. Объясняет это столь большой разрыв между дискуссией в России и в большинстве стран Евросоюза? Хотя бы частично, да.