Молодым на небе нудно, да не влезешь, если стар.
По Голгофе бродит Будда и кричит "Аллах Акбар".
Неизвестно где мне место, раз я в этой стороне,
Машинист и сам не знает, что везет тебя ко мне.
БГ
Странники
Раннеперестроечный культ Пелевина начал складываться вовсе не так, как того требовали правила приличия обоих враждующих литературных лагерей - "советских писателей" и "андеграунда". И лагеря, и правила были удивительно похожи друг на друга, только упразднение ложной системы координат позволило увидеть это воочию. Декабристы, писавшие конституцию, были вполне ровней Николаю I, именно поэтому с ними обошлись столь жестоко. Так и обе группировки менялись ролями "декабристов" в произвольной последовательности и карали друг друга попеременно с неизбывным пафосом устроительства правильных культурных стратегий. Спасение Родины являлось обязательным дополнением к общей истории болезни.
Выдыхающаяся советская литература, давно уже ставшая достоянием не столько читателей, сколько отчетов Союза писателей самому себе, свято хранила всю каноничность "возведения в ранг" с присущим набором привилегий, которые, за редким исключением, были в одночасье отменены за ненадобностью самих писателей. Эта весьма странная для России история - когда автор текста попросту никому не нужен, потому что всем не до него, - была для "союзписателей" столь неожиданной, что они не смогли ответить на нее ничем, кроме затянувшейся агонии. По здравому размышлению Союз писателей должен был самораспуститься в 91-м, но вместо этого он начал спорадически делиться на группировки и группки, пытаясь выгрызть у самих себя право на "власть над думами". Думы же потенциальных читателей текли в совершенно другом направлении...
Творцы отечественного андеграунда сумели конвертировать свое положение в несколько более выгодные роли - авторов ли "Метрополя", друзей ли Оси Бродского или Венички Ерофеева, гонимых ли сторонников или противников Солженицына, - за все это хотя бы платили сносно. Впрочем, к концу ельцинского правления обе группировки совсем перестали отличаться друг от друга, превратившись в коллективный ЦДЛ широкого профиля.
Виктор Пелевин предстал в совершенно иной ипостаси - в образе то ли буддистского отшельника, по крупицам дарующего миру откровения о горних сферах, то ли ушлого "станочника", зарубающего гонорар за халтуру о бандитах. Неудивительно, что в России 90-х "горним" полагался загадочный мир "пиара", а бандиты считались вполне легитимными его обитателями: в провинции до сих пор вузовский конкурс на эту странную специальность ненормально высок. Третье поколение "пелевинок" штурмует высоты public relation с тем же азартом, что и первые два. Пелевин первым понял - и конвертировал в собственный недюжинный успех - довольно тривиальную истину: открытым миром владеет не писатель, а автор понятных прохожему месседжей о пользе пельменей или spa-курорта. То отторжение, которое писательский цех испытывает к не обласканному премиями автору "Чапаева и Пустоты", объяснимо и даже простительно: так, наверное, дирижабль должен постоянно признаваться сам себе в том, что реактивный самолет - это "преходящее".
В отличие от несть числа литераторов и толпы выпускников всяческих журфаков, Пелевину удалось стать, кроме всего прочего, еще и главным пиарщиком. Описав в "Generation "П" механику этого, без сомнения, увлекательного процесса, отпирающего двери в новый Вавилон и вручающего избранным молоток и чертежи новой башни (какое-нибудь "открытое общество" в этом смысле - один из распространенных образов Вавилонской башни, сделанный для рекламного проспекта "Россия", чтобы и западным заказчикам все было предельно понятно), трудно было остаться в стороне. Там, где заканчивался мир "распилов" и "откатов", начинался мир "креатива", и автором самого интересного "креатива" был, конечно, сам Пелевин.
Старинная русская секта "странников" (иначе называемая бегунами), к которой, скорее всего, принадлежал горьковский Лука из "На дне", была славна одним примечательным каноническим допущением. Членам секты, уходящим из мира, который погряз в разврате и вообще предан Антихристу, разрешено было иметь деньги. "Баблос" полагался допустимым, потому что он переходит из рук в руки и человек, соответственно, к нему не привязывается. Эта занимательная концепция в мире Пелевина - а Россия 90-х с ее многочисленными Татарскими была именно пелевинским космосом - органически воплотилась в то, итог чему подведен в "Ампире В", - в физическую власть метафизического "баблоса".
"Золотой телец", начавший свое победное шествие в "Generation "П", -
"Пробка наконец стала рассасываться. Татарский включил радио. В машину ворвался гнусавый, с подвывами голос, похожий на гул в печной трубе:
- Ни иконы, ни Бердяев,
ни программа "Третий глаз"
не спасут от негодяев,
захвативших нефть и газ!
Рекламная служба Русского Радио!
Инфернальная веселость, которой дышал голос, не оставляла сомнений в том, что говоривший и сам был не последним человеком среди этих негодяев. Татарский нервно выключил радио и взялся за ручку сцепления".
- стал живой энергией в "Ампире В", где расставание с советским прошлым описано как последний шаг символического отчуждения человека от денег. В новом информационном пространстве ценности у денег нет. Ценность приобретает знание, но знание, преподносимое как "доступное немногим". Из одной сектантской парадигмы - типично бегуновской, с "грязными деньгами", постоянным растворением в неизведанном пространстве и мучительной "работой над собой" - мы постепенно переносимся в иную плоскость, к сожалению, не менее сектантскую по своим характеристикам.
Хлысты
Самоистязание - до определенных, понятных даже "непосвященным", пределов - самое интересное в жизни сектантов событие. В сущности, без прильнувших к замочной скважине "профанов" весь смысл и вся тайная прелесть мук недорого стоят. Хлыстовство в дореволюционной России было интересно достаточно немногочисленным обывателям прежде всего потому, что именно хлыстовцами сочувствующие зрители полагали некоторых сановных мужей, почти всю петербургскую богему и Гришку Распутина, "ньюсмейкера номер один" всея Руси. Слухи о чьем-нибудь хлыстовстве были едва ли не лучшим показателем популярности, а разрыв с сектой мог быть столь же удачным пиар-ходом, сколь и вхождение в "круг избранных".
Политизированный сегмент русскоязычного ЖЖ (оставим за скобками журналы многочисленных лытдыбров, понятных только друзьям) представляет собой уникальную сектантскую среду, в которой ничего, кроме секты, потенциально возможному кругу читателей неинтересно. Один мой друг не так давно сетовал на то, что не может ничего предложить своим читателям, кроме множества ссылок. Но вся соль ЖЖ заключается именно в том, что ничего, кроме ссылок, "дорогим читателям" не нужно. И, казалось бы, совершенно незачем постить сноски на одни и те же события без смысла и толку, но сама природа открытого блога подразумевает постепенное неучастие автора в создании контента. Идеальный жж-юзер - это постящий ссылки на "горячие запросы" робот. Если в этом роботе будет достаточно человеческого, но не слишком много, место "ф дисятке" какого-нибудь очередного рейтинга ему обеспечено. Позиции всех остальных будут заведомо ниже, и вовсе не потому, что читателям очень интересно знать, что же за новая информация появилась сегодня утром. В лингвистике есть термин "фатическая речь": лучшей ее иллюстрацией является разговор в трамвае о погоде. Очевидно, что погода за окнами трамвая видна и без лишних расспросов, но взаимные акты вежливости должны сигнализировать приветливое расположение духа обоих собеседников, а если быть совсем уж точным, - сигнализировать, что собеседники живы.
ЖЖ - это фатическая речь шизофреника, который сам не понимает занимаемого в мире места. И узами неловкой фатики связаны все акторы системы, обитающие в координатах, которые никто бы не осмелился назвать сектантскими. Но потрясающая степень взаимной несвободы, огромное количество тайн, тайнок и таинств и мгновенная, нечеловеческая в ее привычном понимании, скорость коммуникации делают это небольшое сообщество идеальной сектантской моделью. В нем присутствует, кроме всего прочего, осмысленная саморегуляция, которую нет нужды направлять и координировать. Волки нового типа с радостью сами расставляют флажки. И выносят во внешний мир ровно то количество информации, которое дозволено негласным договором. Впрочем, этой информации почти всегда хватает для понимания очередного внутреннего разлада - не все хотят и могут "держать тайну". Тайна здесь лингвистически вполне заменима на "кассу" - в сущности, никакого иного капитала у членов секты нет: они - не вампиры и даже не халдеи. Они - уникальные в своем роде поставщики моделей поведения, и в блогосфере, где уже сейчас можно покупать и продавать, эти модели ничуть не менее важны, чем в обычной жизни.
Одна из последних историй, случившихся в ЖЖ, лучше всего иллюстрирует несложную механику виртуального сектантства, возможно, самой продуктивной идеи Пелевина. Автор намеренно выносит за скобки все имена - они не очень важны, - дабы никого ненароком не обидеть, и далек от мысли "раскрыть все последние тайны", тем более что тайны - прерогатива описываемых персонажей, и нам они вряд ли пригодятся. Существо истории состоит в том, что два жж-иста и один их знакомый, все - известные в узких кругах люди, решили напомнить одному своему товарищу, колумнисту сетевого издания, о его почетной обязанности писать почаще (или хотя бы с известной периодичностью). Под раздачу косвенно попал не только колумнист, но и еще два журналиста, очень плохо по старой памяти относящиеся друг другу. Все это, разумеется, попало в ЖЖ, да еще и пикантно сдобренное связями обоих журналистов в Том Самом Ведомстве (здесь обычно нужно изобразить или придыхание, или страстную ненависть, или толику презрения - в общем, мало кто может остаться к Ведомству равнодушным). Для порядка стоит заметить, что само Ведомство (некий современный аналог кафкианского Замка, вокруг которого бродит весь политизированный ЖЖ) вообще не имело к описываемой истории никакого отношения, но мало кому это в действительности было интересно.
Репутация журналистов, попавших под горячую руку придумщиков, оказалась изрядно потрепанной: каждый вышел из истории с изрядно попорченными нервами, репутация издания, в котором работает колумнист, тоже подверглась испытанию, но все герои истории, периодически сливая разного рода инсайд, о главном молчали, и в этом видится великое достижение механики нового сектантства. Пелевин (уж он-то, скорее всего, обо всех этих событиях даже не знает) изобрел универсальный язык, на котором и вели между собой общение все участники истории: язык инсайда, сливов, мелких и крупных "подстав". Вся тонкость этого языка (как здесь не вспомнить вампиров последнего романа) - в его кажущейся закрытости для "непосвященных", а уж чем посвященный отличается от профана, выросшие на бессмертном образе Татарского герои представляют себе очень хорошо.
Разумеется, новый извод сектантства не похож на классические примеры, описанные в учебниках по сектоведению для учащихся семинарий. Тем он и привлекателен: он дарует продляемый мандат на причисление себя к "пулу", в котором нельзя существовать, не подвергая себя и соратников периодическим "радениям". Все очень строго: зрители видят всегда только край плетки и слышат сдавленный стон. Таков символический акт приобщения к сонму "посвященных".
Вышеописанная история самим ЖЖ давно забылась: сектанты, как дети, редко задерживают внимание на предмете долее определенного, весьма короткого, времени. Но механизм запущен, и толпа зрителей мнется перед входом. Некоторые из них, возможно, войдут в "круг". Туда им, по всей видимости, и дорога...
Превед, комарищ, да хранит тебя Иштар Борисовна...