В середине нулевых у нас были «несогласные». Они были локализованы. Это были – «специальные оппозиционеры». У них было некое «специальное меню» протеста. Это был своего рода «бутик протеста». Там были выставлены отдельные протестные проекты. Для общества в целом, каждый из них смотрелся достаточно экстравагантно. И в значительной мере был следствием персональной биографии оппозиционера. Биография имела значение. В оппозицию вел путь. Его надо было пройти.
Теперь же новизна ситуации, фиксируемая без всякой специальной оптики, заключена в том, что теперь у всех «конфликт с СИСТЕМОЙ». Конфликт разной степени жесткости. Но достаточно посмотреть запрещенный эфир с Ксенией Собчак, чтобы увидеть этот «конфликт с системой» в его первичном дискурсивном состоянии. Сегодня каждый встречный готов сказать: «Я не оппозиционер. Я не занимаюсь политикой. Но у меня большие претензии к СИСТЕМЕ». Собственно говоря, сама «система» - как «объект отторжения» - впервые и появляется на наших глазах в этих рассредоточенных по разным социальным группам высказываниях. Существенно и то, что «неспециализированный» конфликт с Системой – как форма персонального дискурса – имеет очень сильную историю в России. Этот персональный дискурс очень прост. Он не требует артикуляции политических взглядов. Он покоится на ценностном и эмоциональном неприятии. И что самое существенное: в России можно оставаться в ячейках официальных иерархий и в то же время находиться в «конфликте с Системой». Хотя сравнения с брежневским периодом СССР и нынешним состоянием государства не являются исторически обоснованными, но само бытование этого сравнения среди широких групп взрослого населения показывает, что общество может очень легко – на один щелчок тумблера – перейти от сотрудничества к конфликту. В 70-е годы в конфликте с Системой оказывались не только специальные маргинальные группы, но и педагоги-новаторы, сотрудники НИИ, геологи, артисты театра на Таганке, литераторы, передовики производства (см. фильм «Премия»). Парадокс – вполне понятный нашему поколению – заключался в том, что, не отвергая основ государственности, ценностно и эмоционально все более широкие круги обнаруживали себя в «конфликте с Системой».
Заметим, что управлять оппозицией можно. Но вот «управление конфликтом с Системой» как общественным настроением невозможно. Потому что это мерцающий и постоянно мутирующий конфликт. Он не центрирован вокруг какой-либо отдельной тематики, не направлен против конкретных обстоятельств или дефектов. Сам по себе дискурс «конфликта с Системой» является механизмом эмоциональной переработки любой ситуации в общепонятный язык. Он распространяется, как сегодня сказали бы, вирусно. Он выхлестывается наружу в коллективных действиях, не имеющих никакой координации. Архив ЦК КПСС наполнен записками из обкомов о проявлениях разного рода «недовольства». В отношении этих «недовольств» принимались «меры». Но решение конкретной проблемы (поставки продовольствия, устройство быта рабочих конкретных предприятий и т.д.) не приводили к снижению уровня «конфликта с Системой».
Последние публикации и выступления М.Дмитриева, Д.Орешкина, Г.Павловского, А.Богатурова, В.Пастухова, да и практически всех деятелей и аналитиков того поколения, которое опирается в своих оценках на 30-40-летний опыт активного наблюдения за российским (ранее советским) обществом, наполнены отчетливым пониманием того, что путинская рокировка запустила механизм перехода к «конфликту с системой». Это слышно даже в выступлениях тех, кто полагаясь на ресурсы, «откладывает» негативное развитие событий на пять-десять лет вперед (Я.Кузьминов и др.).
Попросту говоря, если еще вчера массы педагогов или вузовских работников, сохраняя лояльность, нехотя, но участвовали в «реформе образования», то теперь они – сохраняя «лояльность» перемещаются к самопониманию себя, как находящихся уже в конфликте с Системой (т.е. не в конфликте с программой реформы образования, а в конфликте с Системой вообще). То же самое происходит во многих профессиональных группах. Именно поэтому многие пишут сегодня, что путинская рокировка резко повышает риски и неопределенности. Эти риски и эта неопределенность заключены именно в том, что распространением «антисистемности» невозможно управлять. Конфликт с системой не относится к числу тех угроз, которые могут быть купированы политическими менеджерами. Больше того, история второй половины ХХ века показала, что чем мощнее и тотальнее политический менеджмент, тем менее он способен что-либо сделать в условиях «конфликта с Системой». Именно поэтому сейчас даже те, кто ранее сохранял лояльность Путину и его курсу, пишут о том, что он совершил колоссальную ошибку. «Переброс власти по кругу» (в терминах А.Богатурова), как вероятно кажется Путину, не представляет никакой угрозы из-за наличия резервов, возможности прокупать лояльность территорий, из-за наличия Единой России и других инструментов организации «вертикали власти». Но мы видим, что «рокировка» переместила все российское общество в новую зону: теперь все имеют возможность «прокупаться», сохранять лояльность вертикали, голосовать за Единую Россию и – при этом – находиться В КОНФЛИКТЕ С СИСТЕМОЙ. А это имеет очень долгие, глубокие и не подчиняющиеся никакой регулировке последствия.