Впервые с конца 80-х побывал вчера на митинговой Пушке. Какой она стала?
Старательно избегаю митингов. Многие годы. Защищаю остатки идеализма - толпа отталкивает своими реакциями. Даже самая интеллигентная и образованная. Имеющая высокие цели и задачи.
Полгода со смерти Политковской.
Заметно много пожилых людей. И молодежи. Какой-то дед распропагандирует подполковника милиции - тот стоит, невозмутимый, руки в карманах кожанки, наружу гибкая антенна рации.
Раздают газеты. Андрей Козенко говорит, оглядывая площадь, огороженную переносными заборчиками и двумя арками металлоискателей: "Удивительно, но я почти всех знаю". Узок круг, и страшно далеки... Отвечаю, что думаю: "Начиналось так же, в конце 80-х. В страшном сне никто представить не мог - сотни тысяч вышли".
Нефтяное благополучие - сейчас, табачные бунты - тогда. Политика есть концентрированное выражение экономики. С солидным чиновником как-то полаялись из-за термина "демшиза". "Ты им обязан, - сорвавшись, орал я, - всем своим замечательным карьерным ростом! Штаны просиживал бы эмэнэсом в закрытом своем НИИ ЧАВО! Куда бы вас пустили? Известный и достойнейший подполковник вышел бы на пенсию, устроился бы в райисполком внештатно - чтобы улучшить жилищные условия, так все военные делали, а у него две дочери как-никак. Матерые "тяжеловесы" были бы в силе - и Вольский, и Примаков. Ходорковский дослужился бы до должности инструктора аппарата ЦК..." - "Я что, кланяться им до скончания века должен? Спасибо, мол, благодетели!" - шипел он в ответ.
От митинга ждать разумного поведения невозможно. Разгонять - глупее вдвойне. Сотрудничать не выходит. Подкупать удается не всяких. Во всем мире так. Есть особенности - Гайд-парк, наконец. Но и там не ругают королеву.
Митинг на Пушке. На каждом первом выступающем отказывает звукоусиливающая аппаратура. По нескольку раз. "Происки ФСБ!" - нервно кричит мне в ухо с виду приличный человек. О банальном "матюгальнике" организаторы не побеспокоились. Долетают только обрывки фраз: расследование не ведется... убивший ее преступный режим...
Порывы ветра рвут флаги "Яблока" и антивоенного фронта. Если Политковская - знамя борьбы, почему так мало бойцов? Митрохин, лидер московского отделения "Яблока", - оратор опытный. Партия по списку не ходит. И хорошо, и плохо. "Правило улицы" - услышат, если тебя много.
"Нет власти чекистов!" - страшно и обреченно от собственной смелости даже не кричит, бормочет толпа.
- Давайте почтим минутой... - раздается призыв.
Рядом двое ругают Путина. "Тише, - ласково, как к больным детям, подходит к ним женщина, - минута молчания". - "Да там же говорят, смотрите!" - оправдывается дядька, тыча пальцем вперед. И верно, кто-то, крича в отключенный микрофон, рубит правду-матку и ладонью - воздух.
...Возле дома на Лесной - красивые красные розы. Их снова укрепляют везде, где только можно, цепляя за проводку, приматывая к перилам. "Да нет, ничего не происходит, - кричит в трубку телевизионщица, - никого нет. Что? Да. Машина стоит милицейская, в ней три человека. Наблюдают". Отключившись, деловито сообщает звукооператору со штативом и меховым микрофоном: "Сворачиваемся".
Многое за годы "свернулось".
Президент сказал, что думал. Политковская мало влияла на государственную политику - "кавказский узел" распутывают сценаристы из спецслужб. Выбирая "меньшее зло", они пользуются ермоловскими методами - седой Кавказ не изменило время, и гордые горцы все так же становятся верными слугами "белому царю". Аулы горели, тейпы и кланы гибли в междоусобицах, а гении отечественной словесности, мастера рисунка и мазурки искали упоения в бою. В колониальных войнах. Находят его и сейчас.
Правда, именем ссыльного имама Шамиля улиц в Калуге тогда не называли.
Эффективность нынешней тактики доказывается просто. Сегодня в метро боятся уже не чужих - своих, как бы опять сваи в поезд не вбили. На одной чаше весов - целесообразность, на другой - нравственность. Как выбрать?
Политковская сильно влияла на умы. Настолько, что от нее защищались даже единомышленники. Публикации последних лет, не только буквы на бумаге, складывающиеся в слова, - отчетливо слышна звуковая дорожка, ширкающие звуки чудовищных мельничных жерновов, перетирающих человека - в костную муку, лагерную пыль. Выбор - случайный, и от этого безотчетно и очень страшно всем. Выбор - закономерный, предначертанный. От него защищались, как могли. А она - не стала.
Она писала про обреченность. Про расчеловечивание человека.
Ничью правоту время не подтвердит и не опровергнет. Целесообразность нынешней тактики не докажут десятилетия - вот подрастут чеченские мальчики, и если не начнут мстить, значит, все сделано правильно? Нет. Или бойцы сводных отрядов, в своих командировках потеряв все и дома не найдя покоя, предварительно прикопав в щебенке у обочины фугас, не устроятся на снайперских лежанках - вглядываясь в прицел, у подмосковных Снегирей, Жуковки или Барвихи? И если новые Квачковы не объявят войну жиреющим банкирам, преуспевающим чиновникам, равнодушным отцам-командирам, значит, все правильно? Неправильно.
Что происходит с отдельно взятым человеком, мало кого волнует.
Ее волновало. Она раздражала этой своей очень настырной правотой, доказывая, что есть вещи важнее личного успеха, шальных денег и замечательного карьерного роста. Даже ошибаясь в деталях, всегда была права по сути. Я не был с ней знаком толком, дважды разговаривали по минуте-две, однажды она обратилась с несложной просьбой, я выполнил. Все. А еще мы вместе "прогуливались" в речном трамвайчике. Кампания была шумная, стол обильный. Она взяла стакан с водой, подвинула кресло к панорамному окну и час-полтора просидела, отвернувшись от всех. Кто-то посчитал это верхом неприличия. Обижаться было глупо - она могла позволить себе жить так, а не иначе.
Политковская и после смерти раздражитель. На митинге предложили заложить Аллею журналистов. Подумалось: если в память о каждом убитом журналисте сажать деревце, очень скоро аллея превратится в густо заросший лес. Такая страна.
В Москве есть улица Кадырова. И нет улицы Политковской.