От редакции: Журнал «Логос» провёл в рамках Московского международного книжного фестиваля круглый стол «Искусство путешествий». Философы и культурологи делились с публикой своими наработками в области теории и практики путешествий, а также давали практические рекомендации – как следует путешествовать этим летом. Представляем читателю текст доклада одного из спикеров.
* * *
Оговорим сразу, речь пойдёт не о чём-то экстравагантном, вроде экшена с трупом в багажнике, а о вещах гораздо более обычных и человечных.
Есть такой невероятный человек – яхтсмен и создатель яхт Виктор Языков. С каждым годом мне всё ближе его убеждённость, что путешествие – это духовная практика. В течении подлинного путешествия человек обязательно меняется. Путешествие, по сути – множественная инициация. В пути с тобой непрестанно что-то творится: с твоей душой, с телом, с нервной системой, с памятью, с твоими внутренними пространствами.
Однако при этом, чтобы происходящее с тобой адекватно передать в тексте, ты должен регулярно абстрагироваться, отстраняться от этих переживаний, смотреть на них со стороны. Холодно наблюдать за своей горячностью... Как тебя плющит и колбасит, как ты ликуешь или трепещешь.
По наблюдению Виталия Куренного, некоторые эссе автора этих строк написаны «эмоциональным географом». Определение отсылает к понятию «чувствительного путешественника», введённому Лоренсом Стерном (который себя, очевидно, также причислял к таковым)[1]. Эмоции – действительно важный инструмент в моей работе. Хотя и не более чем инструмент.
С одной стороны, инструмент передачи информации, элемент подачи материала о путешествии: эмпатия читателя тем достовернее, чем точнее в тексте задана партитура чувств, испытанных мною в пути. А с другой – инструмент [полевого] исследования. Едва ли не главный объект рефлексии.
Так вот, об эмоциях. Во время первых своих дальних путешествий – это были океанические экспедиции, – хотя разумеется, далеко не каждая экспедиция становится путешествием! – я посещал страны африканского побережья и тропические острова, а сперва провёл полгода в Антарктике. И, анализируя свои чувства, их хронологию и динамику, я обнаружил довольно любопытные вещи.
Во-первых, выяснилось, что связанные с путешествием эмоции начинаются отнюдь не в момент отправления в поход, а гораздо раньше – когда возникает его замысел, и когда ты разрабатываешь маршрут, и вообще всегда, когда предвкушаешь будущую поездку. Аналогично, и с завершением путешествия эмоции не заканчиваются! Сколько бы времени ни прошло – воспоминание об экспедиции трогает душу. В итоге вся наша жизнь, с детства до старости, как-то проецируется на тот её отрезок, на котором происходит путешествие, и наоборот. Начало любого путешествия подозрительно похоже на рождение, а окончание путешествия – на смерть.
И мне пришло в голову, что известное выражение «жизнь – это путешествие» имеет обратную силу. На самом деле, путешествие – это жизнь[2]. Наша «большая» жизнь, биография целиком есть просто совокупность малых, но настоящих наших жизней – тех, которые мы проживаем в каждом путешествии. И если мы не путешествуем, мы не живём – просто существуем. И единственный способ по-настоящему прожить собственную жизнь – превратить её в постоянное путешествие или череду путешествий. (Тут следует помнить, что путешествия бывают совершенно разные, и далеко не только географические: например, чтение книг, когда мы путешествуем от главы к главе, от эпизода к эпизоду, всерьёз проживая чужие жизни как собственные.)
Во-вторых, я поражался тому, что одной из самых сильных эмоций было не прямое впечатление от встреченных пейзажей, от человеческих встреч и авральных ситуаций, а – огорчение. Грусть, боль от того, что не могу показывать по ходу дела всё увиденное самому близкому человеку. Взять в экспедицию собственную жену в те времена было практически невозможно (да и сейчас мало что изменилось), если не считать фантастический шанс переквалифицировать её в свою специальность – или, что не менее фантастично, в кухарку, в кокшу.
Желание поделиться – для путешественника, возможно, эмоция не обязательная. Если же он при этом является писателем, она не просто неизбежна, она становится становится одним из стимулов и мотивов отправления в путь. Но делишься ты своим путешествием с миром, как правило, уже постфактум, когда эмоций в чистом виде уже нет, они взвешены в памяти, отсепарированы, переосмыслены. Это уже скорее – делиться опытом.
Мечта о возможности делиться впечатлениями в реальном времени постепенно осуществляется. Какие-то средства связи существовали и в пору моей юности; но письма шли на родину месяцами, в телеграмме многое передать невозможно, а редкие переговоры по рации омрачались и искажались неустранимым присутствием постороннего слушателя – судового радиста.
Сегодняшние множественные каналы связи дают возможность рассказа о путешествии (хотя бы теоретически конфиденциального) тем, кто нам дорог, в режиме онлайн. Но сохраняется одно важное ограничение. Мы по-прежнему можем делиться впечатлениями только с живыми людьми.
Почему следует преодолевать и этот барьер?
Во-первых, потому что среди ушедших от нас людей есть те, кого мы по-прежнему любим. Ситуация, в сущности, ничем не отличается от той, когда мы ушли в экспедицию, а они просто остались вне доступа – на дальнем берегу.
Теперь собственно о «мёртвых». «Мёртвые» – нехорошее слово. У него даже этимологию бессмысленно копать вглубь веков, только и будешь бесконечно возвращаться к условному «memento mori». И «ушедшие» звучит неправильно. Никуда они не уходили, это мы от них ушли. Лучше уж говорить – оставшиеся. Застывшие в своём времени. Ожидающие нашего возвращения.
Однажды, лет 15 назад, меня поразила простая мысль, высказанная поэтом Виктором Кривулиным. Он говорил о том, что смерти не существует, что те, кто ушёл от нас, вовсе не умирают, не исчезают. «Они остаются». Это звучало как метафора или как поэтическое преувеличение; я машинально не согласился. И вот самого Кривулина давно с нами нет, но этот эпизод не стирается и не тускнеет в памяти. Я продолжаю спорить с поэтом, но всё сильнее склонен соглашаться, и накапливаются аргументы в его пользу.
Если представить себе историческое время, внутри которого мы живём, в виде условной шкалы, то каждый из нас занимает на этой прямой определённый однонаправленный отрезок, от своего рождения до смерти. Наши отрезки накладываются: мы застаём друг друга в общем для всех историческом времени. Начала же и концы отрезков, как правило, драматически не совпадают. И тот, кто пережил, потерял близкого человека, считает его «мёртвым». Однако этот грубый материализм, возникающий из-за травмы от наблюдения физической смерти и дальнейших процессов, происходящих с телесной оболочкой, не имеет ничего общего с реальностью.
С нашим отдалением от исторического отрезка жизни близкого человека этот отрезок никуда не девается. От просто физически недоступен. Это такая замкнутая хронологическая капсула, стенка которой многим из нас кажется непроницаемой.
Строки другого автора, Сергея Гандлевского – «…И с мёртвыми поэтами вести/ из года в год учёную беседу» – это тоже не метафора. Есть множество способов общаться с теми, кто остался. Для людей, наделённых определёнными способностями, это чистая банальность. Здесь должен уточнить, что не наделённых ими людей вообще не существует, а обделёнными мы считаем тех, кто эти имеющиеся способности просто не развивал. Но и для таких (их, понятное дело, большинство) – имеются разные ухищрения, позволяющие хотя бы «метафорически» общаться с мирами, с которыми мы разобщены. В конце концов, воображение дано большинству из нас…
Достаточно, для начала, представить себе, что линия исторического времени, о которой шла речь – вовсе не прямая. Пусть она будет спиралью, как утверждают некоторые философы и учёные-физики. Но каков радиус этой спирали? Не оказываются ли в соседстве друг к другу отдельные её витки? С какими её участками сближается, например, наш нынешний исторический участок?
А с любыми. Эта спираль бьётся, как живая, извиваясь в образе мирового питона Каа. И если мы не имеем точных данных, с какими точками всемирной истории мы оказались сейчас в сантиметровой – только протяни палец, докричись! – близости, то имеем, во всяком случае, силу воображения, чтобы соприкоснуться с теми участками истории (в данном случае мы говорим о прошлом), где остались близкие нам люди. Или интересные авторы, которых мы даже не застали в этой жизни, обитатели других эпох – за их тексты, картины или мелодии мы любим их, а здесь главное именно это.
Это не очень сложное упражнение. А этим летом я предлагаю вам проделывать его всякий раз, когда в путешествии будет происходить что-нибудь особенно важное, или странное, или прекрасное. Будет несправедливо, если мы станем делиться этим только с живыми.
Ведь, давайте признаемся наконец, общение с любимыми нами мёртвыми – достаточно привычная вещь... Почему бы нам не путешествовать вместе с ними?
А вот это болезненное чувство – «остались», ощущение разделённости времён – очень точно передано в стихотворении Сергея Жадана «Продажные поэты 60-х», где автор сперва добродушно говорит о стихотворцах, которые сумели выжить в житейских и политических катастрофах второй половины ХХ века, а затем:
Примечания:
[1] Лоренс Стерн. Сентиментальное путешествие по Франции и Италии. Перевод А. Франковского. Серия "Библиотека всемирной литературы". М., Художественная литература, 1968.
[2] См. также статью автора «Власть маршрута. Постановка проблемы»: Русский журнал, 19.01.2013. (http://www.russ.ru/Mirovaya-povestka/Vlast-Marshruta-.-Postanovka-problemy)
[3] Сергей Жадан. Продажные поэты 60-х. В сборнике: Кордон. М.: Арт Хаус медиа, 2009. Перевод с укр. И. Сида.