Русский Журнал: Что объединяет и что разделяет две трагедии: Беслан и "Норд-Ост"?
Станислав Белковский: Их объединяет характер воздействия на российскую власть. Это воздействие террористическими методами. Также объединяет и то, что власть вела себя определенным образом в обоих этих событиях. На уровне высшего политического руководства власть старалась максимально дистанцироваться от ответственности за разрешение кризиса. Эта ответственность легла на плечи конкретных исполнителей из силовых структур.
РЖ:Первая реакция на теракт? Что думали в первый момент вы и что думала общественность по этому поводу?
С.Б.: Я лично думал о том, что это трагедия и здесь никоим образом, независимо от отношения к власти, нельзя допускать никакого злорадства. Это страшная трагедия, в первую очередь для людей, которые оказались жертвами этого теракта, и нужно сделать все возможное для того, чтобы освободить заложников. Освободить в том числе и силовым путем. Никакие переговоры с террористами по определению невозможны и неэффективны. С другой стороны, я думал, что полное отсутствие политического руководства страны, отсутствие контакта, диалога с народом подрывают позицию власти и показывают, что она не в состоянии действовать в подобных критических ситуациях. Я думаю, что в значительной степени это отражало и мнение общественности: до разрешения кризиса рейтинг власти падал. Он стабилизировался в момент разрешения кризиса. В обоих случаях власть фактически была спасена представителями спецслужб и силовых структур.
РЖ: Как вы считаете, почему власть дистанцировалась от этих терактов? В чем это проявлялось?
С.Б.: Это проявлялось в том, что ни президент, ни другие публичные фигуры власти (премьер-министр, министры, никакие люди, которые ответственны за диалог с народом)
в этот момент диалог не вели. Фактически они отсутствовали в публичном поле.
РЖ:Вы имеете в виду диалог при помощи СМИ? Или, с вашей точки зрения, власть должна была приехать на место событий?
С.Б.: Я абсолютно убежден, что президент должен был приехать к месту теракта в обоих случаях.
РЖ: А если посмотреть на это с точки зрения безопасности президента?
С.Б.: Есть такая вещь, которая называется политика. Если ты хочешь чувствовать себя в стопроцентной безопасности, то лучше торговать колбасой на рынке (хотя и там могут "пырнуть" ножом). Есть правила политики. Политик - это тот человек, который поддерживает и ведет диалог с народом. Никакой другой человек не может считаться политиком и быть общенациональным лидером. Зачем нужна безопасность президента, если президент не является "моим" президентом, а просто чиновником, которому на все наплевать? Безопасность президента - это его личная проблема, а не проблема нации.
РЖ:Какими были действия остальных участников политики (кроме власти и террористов) во время теракта? Как это было и что могло быть иначе?
С.Б.: Я считаю, что "не так" были две вещи. Первое - это позиция власти, которая устранилась от диалога с народом и переложила ответственность за решение этого кризиса на силовиков среднего звена. Силовики действовали отчасти грамотно, отчасти нет. Но на девяносто процентов они действовали грамотно и спасли власть. Если бы не решения, которые принимали генералы Проничев и Васильев во время "Норд-Оста" и руководители ФСБ во время Беслана, судьба власти в России могла бы быть гораздо драматичнее. Второе - это злорадствующая позиция отдельных политиков, которые, идя на поводу личной ненависти к Путину и власти в целом, фактически призывали сдаться террористам. Я готов понять и принять неприязнь к Путину, но ни при каких обстоятельствах нельзя сдаваться террористам и ставить под угрозу государственность, которая существует уже 1200 лет и будет существовать и дальше.
РЖ: За кем в массовом сознании осталась победа в попытке определить правых и виноватых?
С.Б.: В отличие от "Норд-Оста", когда в моральная победа осталась за Владимиром Путиным, Беслан показал слабость власти и недееспособность федеральной власти. Победа осталась за оппозицией, которая не сделала для этого ровным счетом ничего. Моральное поражение власти автоматически стало победой оппозиции.
РЖ: Кто тогда определял виновных, кто был ньюсмейкером, кто публично рассуждал на эту тему в тот момент?
С.Б.: В политической элите России не оказалось, как ни странно, ньюсмейкеров, однозначно определявших общественное мнение. Фактически субъектами этого процесса были и террористы, и народ России, и еще некие силы судьбы, которые (не власть, а именно эти силы судьбы!) привели к определенному разрешению кризиса. Это разрешение было по-своему конструктивным для России, но за него была заплачена неимоверно дорогая цена - сотни детских жизней.
РЖ: Действия политических субъектов после Беслана, революция 13 сентября. Что было сделано и что сделано не было после публичного выступления Путина?
С.Б.: Не надо было связывать Беслан и отмену выборности губернаторов. Отмена выборности губернаторов была ошибкой, потому что она привела не к обновлению губернаторского корпуса и не к модернизации системы, а к закреплению существующего губернаторского корпуса, существующих региональных элит и тем самым к полному параличу вертикали социальной мобильности. Попытка использовать Беслан как повод для отмены губернаторских выборов слишком безнравственна и груба, чтобы в нее поверили широкие слои населения.
РЖ: Правильно ли говорить, что политическая оппозиция в России приобрела новый вид и новые качества, или нет?
С.Б.: После Беслана оппозиция не возникла как оформленный субъект и не приобрела никакого нового качества. Беслан имел огромное политическое значение потому, что привел к разочарованию значительной части путинского большинства в Путине. Он создал питательную среду для возникновения новой оппозиции и трансформации оппозиции старой.
РЖ: В целом как изменилась российская политика после трагедии?
С.Б.: Российская политика, как и курс власти, не изменилась. Что касается российской политики, то Беслан был первым и самым главным шагом на пути превращения Владимира Путина из "президента надежды", лидера, с которым сопряжены надежды нации, в "президента терпения", лидера, который пользуется известным уважением и популярностью постольку, поскольку в политическом поле на сегодняшний день ему нет альтернативы. Если "президент надежды" постоянно наращивает свой политический ресурс, то "президент терпения" может стремительно потерять рейтинг в тот момент, когда альтернатива на политическом поле появляется. Это случилось с Михаилом Горбачевым в конце 80-х годов, когда из аппаратного небытия возник Борис Ельцин.
РЖ: Не возникло ли у вас ощущения, что Путин "сломался" после Беслана? Многие считают, что он очень сильно изменился после трагедии, и все происходящее в российской политике списывают именно на этот "слом"?
С.Б.: Я так не считаю. Во время всех критических ситуаций, будь то катастрофа лодки "Курск", "Норд-Ост" или Беслан, Путин вел себя примерно одинаково. Я не хочу назвать его поведение поведением плохого человека, это отнюдь не так. Например, во время "Норд-Оста" Путин, устранившись от любого общества, все время молился в Домовой церкви Кремля за спасение заложников. Я не могу сказать, что он совершал какие-то безнравственные поступки или вел себя цинично. Он сделал больше, чем нужно для простого человека. Но для общенационального лидера он вел себя неправильно, поскольку не вел диалог с народом и в решающий момент не принимал решений. Он перекладывал ответственность на силовиков среднего звена, которые не являются фигурами, способными мыслить в масштабных политических категориях. Они мыслят только в рамках конкретных прикладных задач по уничтожению конкретных преступников. На мой взгляд, на психологию Путина в гораздо большей степени оказала влияние "оранжевая революция" на Украине, и по-настоящему он изменился после нее, а не после Беслана. Именно "оранжевая революция" показала Путину бессилие политтехнологической машины. До этого он верил в ее всесилие, а с этого момента начал чувствовать огромную неуверенность в себе.
РЖ: В чем это проявляется?
С.Б.: Он начал копировать действия новой украинской власти. Он начал создавать некую инфраструктуру, которая дублирует и копирует все, что было победоносно на Украине.