Прозерпина, Лилит и рыжий Иисус

В Москве, в ГМИИ им. Пушкина уже несколько месяцев проходит грандиозная выставка прерафаэлитов – более 80 работ из музеев Великобритании и США, тысячи посетителей, постоянные толпы у входа. Это несомненный успех, оказалось, что в нашем городе много ценителей романтики и рыцарства, но все ли картины одинаково понятны любителям искусства?

Когда мы читаем о творчестве художников PRB (этой таинственной аббревиатурой пользовались члены братства прерафаэлитов), одно из самых частых высказываний – в их картинах много «символизма». Но что это за символизм, как правило, не объясняется. Что означают лилии и розы, алый цвет и зеленый, ангелы и странники, череп над крестом на четках монашки и рыжий цвет волос Иисуса? Изображенный разными мастерами, Христос прерафаэлитов отличается от того привычного образа, который возникает у нас при воспоминании о традиционной религиозной живописи.

Это рыжий Иисус на полотнах Уильяма Дайса, Форда Мэдокса Брауна, Уильяма Холмана Ханта и Джона Миллеса. В нем есть что-то неуловимо еретическое, что-то от другой ветви христианства, скрытой под спудом официальной традиции. Не зря среди излюбленных героинь прерафаэлитов, чью красоту они выписывали с особым упоением, – леди Лилит, Суламифь и Мария Магдалина. Эти женские образы чрезвычайно важны для мистериальной традиции европейской культуры и отсылают с одной стороны к демоническому, с другой – к чувственному и таинственному. Лилит как первая жена Адама противопоставляется Еве, Суламифь как возлюбленная Соломона становится матерью Менелика, эфиопского царя, и со всей этой историей связаны многие масонские и каббалистические легенды. Мария Магадалина, возможно, была не только любимой ученицей, но и невестой Иисуса на пире в Кане Галилейской (так говорит нам популярная версия Дэна Брауна, заимствованная им у исследователей герметизма Майкла Бейджента, Ричарда Ли и Генри Линкольна). То есть все эти дамы свидетельствуют о внимании прерафаэлитов к подспудной истории христианской цивилизации, к рыцарским орденам и тайным обществам, внутри которых истории о Лилит, царице Савской и Марии Магдалине имели и имеют особое значение.

И когда прерафаэлиты подписывали свои первые картины инициалами PRB, возможно, они имели в виду нашумевшие в начале 17 века документы розенкрейцеров, носившие названия «Fama Fraternitatis RC» и «Confessio Fraternitatis RC [1]». По крайней мере, они могли отсылать к сложившейся традиции восприятия в европейской культуре текстов (а картина – это тоже своеобразный текст), относящихся к тайным орденам и движениям.

Самая знаковая для меня картина этой выставки – не знаменитая «Офелия», а «Отрок Христос» Джона Миллеса. На ней в теплом домашнем пространстве плотницкой мастерской изображены шесть персонажей: в центре Мария, стоящая на коленях и целующая в щеку рыжего мальчика в белой рубашке. Трое мужчин заняты у стола – они что-то мастерят. Все эти персонажи (Мария, Иисус и трое плотников), находящиеся внутри мира мастерской, написаны теплыми красками и принадлежат к миру живых. Робко ступая, едва выйдя из-за края холста к зрителю, в нижнем правом углу пригорюнился второй мальчик (вероятно, это Иоанн Креститель). Он несет миску с водой (символ крещения) и, насупившись, наклонил голову. Чувствуется, что он лишний в этом пространстве. Его фигура написана холодными тонами и похожа скорее на привидение, а не на живого ребенка.

Эта картина, которую совершенно спокойно рассматривают посетители Пушкинского музея, в свое время наделала много шума. Так, великий Чарльз Диккенс был до глубины души возмущен ею и писал следующее: «На первом плане этой плотничьей мастерской стоит уродливый, заплаканный мальчишка в ночной рубашке, видимо, получивший по руке удар от палки другого, с кем он играл в соседней сточной канаве. Он поднял руку, показывая ее женщине, стоящей на коленях, столь ужасно уродливой, что она показалась бы чудовищем в самом похабном французском кабаке [2]». И, как это ни странно, но в чем-то Диккенс прав. Действительно, мы видим конфликт между этими двумя детьми, причем на стороне одного из них все остальные взрослые персонажи, а второй понимает, что сейчас ему серьезно попадет. Интересно, что художник Джеймс Колинсон, изначально близкий к PRB, будучи ревностным католиком, окончательно разорвал все дружеские связи с прерафаэлитами, поскольку счел эту работу богохульной.

Когда я стояла в Пушкинском музее и смотрела на это произведение Миллеса, первое, о чем я вспомнила, было «Евангелие детства» – гностический трактат, некоторые эпизоды из которого уже использовали в своем творчестве художники Средневековья. Картина напомнила мне следующее место:

«После этого Он (Иисус) снова шел через поселение, и мальчик подбежал и толкнул Его в плечо. Иисус рассердился и сказал ему: ты никуда не пойдешь дальше, и ребенок тотчас упал и умер. А те, кто видел произошедшее, говорили: кто породил такого ребенка, что каждое слово Его вершится в деяние. И родители умершего ребенка пришли к Иосифу и корили его, говоря: Раз у тебя такой сын, ты не можешь жить с нами или научи Его благословлять, а не проклинать, ибо дети наши гибнут [3]».

В Евангелии детства гностическому Иисусу от 5 до 12 лет, и он предстает перед нами в образе молодого мага, еще не умеющего управлять своими способностями. И. Свенцицкая и М. Трофимова формулируют это так: «Гностики интересовались детством Иисуса именно потому, что они по существу не признавали его человеческой природы и полагали, что Иисус-ребенок обладал теми же неземными свойствами, что Иисус-взрослый [4]». Но среди евангельских чудес воскрешения нет тех, которые были бы вызваны опрометчивым гневом главного персонажа. В «Евангелии детства» это именно неловкий юный волшебник, не контролирующий свои эмоции и несущий гибель своим товарищам по играм.

Именно поэтому мальчик в левом углу картины Джона Миллеса «Отрок Иисус» так грустен и мрачен: он знает, что его ждет.

Другая ключевая картина этой выставки – «Прозерпина» Данте Габриэля Россетти, чьи работы, пожалуй, наиболее узнаваемы. В его творчестве мы можем найти квинтэссенцию «прерафаэлитства» – с его духом средневековых трубадуров, почитания Прекрасной Дамы, соединения Эроса и Танатоса, как в любви Данте и Беатриче, превращающейся в творческую энергию для постижения божественной красоты. У Данте Габриэля Россетти тоже была своя Беатриче, причем даже две. На первой, поэтессе Элизабет Сиддал, он успел жениться, но их брак не продержался и двух лет – Элизабет ушла в мир иной. В могилу к любимой Россетти положил сборник своих стихов, посвященных ей, написанных в одном экземпляре. Друзья стали уговаривать достать их из гроба, что и было сделано, но в результате художник пережил нервное расстройство. Вторая Беатриче, Джейн Бёрден, была женой друга художника Уильяма Морриса, принадлежавшего ко второй волне прерафаэлитов. Их любовный треугольник напоминал Россети миф о Церере и Прозерпине (в древнегреческой традиции – Деметре и Персефоне).

Когда в 1874 году Россетти пишет свою «Прозерпину», обе его возлюбленные совмещаются в единый образ – утраченной любви, проводящей часть года в царстве мертвых. В руках у Прозерпины плод граната, в символическом смысле означающей верность (Плутон, хозяин подземного мира, коварно заставил божественную невесту вкусить маленькое красное зернышко, в результате чего она не смогла его покинуть навсегда). В правом верхнем углу этой картины мы видим сонет Данте Габриэля Россетти, в котором он обращается к Джейн Бёрден:

Прозерпина

О светлый день, на краткий миг пролей

Свой бледный луч в забытый уголок

Моей темницы, в горестный чертог!

Цветущей Энны и родных полей

Не стоит плод, что у моих очей

Похитил свет небес. Полны тоски

Луга Аида. О, как далеки

Былые дни от будущих ночей!

Как далека я от себя самой –

Витаю в мыслях где-то, знака жду,

И сердцем слышу, как, томясь в бреду,

Душа другая шепчет, скрыта тьмой:

«Как тяжек, Прозерпина, твой покой!

О, горе! Не избыть твою беду [5]».

Россетти говорит здесь о плоде, вкусив который, его героине уже не вернуться обратно. И в этом, несомненно, есть отсылка не только к античности, но и к библейскому сюжету. В каком-то смысле эта Прозерпина является еще и Евой, взявшей плод с древа познания добра и зла, полностью переменившей тем самым свою судьбу. Джейн Бёрден действительно вкусила знаний – простая служанка, ставшая любимой моделью прерафаэлитов, выучившая несколько языков и обучившаяся игре на пианино, она, по некоторым сведениям, послужила прототипом для Элизы Дулиттл из пьесы «Пигмалион» Бернарда Шоу.

Если посмотреть на несколько ее портретов, изображающих модель в разных образах – Сирийской Астарты, королевы Гвиневры, английской аристократки в синем шелковом платье, можно заметить необыкновенную отрешенность, даже мироотреченность. Она как будто бы все время находится в трансе, наблюдая за яркими картинами древних мистерий, разворачивающимися в ее подсознании.

Россетти и другие прерафаэлиты рисуют женщин такими, какими они могли бы быть в финикийских храмах и на процессиях в дни Элевсинских мистерий, в молельных комнатах ранних гностиков и в ожидании рыцарей из крестовых походов. Это женщины, служащие Великой Богине и являющиеся ее земными воплощениями, противостоящими грубой мужской патриархальной культуре. Это Прекрасные Дамы, чей культ неожиданно возродился в Великобритании во второй половине XIX века, в эпоху модернизации, промышленного поворота и правления королевы Виктории. Это те, кто поменял идеалы красоты в современной моде, ставшие идеалами для современных кутюрье. И даже «дакфейс», над которым столько смеются в сегодняшних соцсетях, отсюда – от пухлых и выпяченных вперед губ прерафаэлитской «Прозерпины».

Это образ романтического Средневековья, которое иногда возвращается, если верить, что время не линейно, а течет по спирали и одна временная точка может пересекаться с другой в предыдущей эпохе. То, что на выставке много людей, означает, что прерафаэлиты каким-то образом «попали» в мироощущение столичной публики, в то настроение, которое присуще сейчас москвичам.

Так что, в связи с небывалым интересом москвичей к данной экспозиции, выставку продлили на несколько недель, до 13 октября 2013 года.

Примечания:

[1] Слава Братства и Вероисповедание Братства Розенкрейцеров, так похожее на Прерафаэлитское Братство, правда, художники пользовались не латынью, а английским языком, но слово «братство» используется и теми, и другими.

[2] Цит. по Майорова Н., Скоков Г. Шедевры мировой живописи. Викторианская живопись и прерафаэлиты. М.: Белый город, 2013. С. 45-52.

[3] Свенцицкая И., Трофимова М. Апокрифы древних христиан. Евангелие детства (Евангелие от Фомы) URL: http://www.gumer.info/bogoslov_Buks/apokrif/Foma.php

[4] Там же.

[5] Россетти Д. Г. Прозерпина. Пер. с англ. А. Круглова. // Поэтический мир прерафаэлитов. Новые переводы. М.: Центр книги Рудомино, 2013. С. 135.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67