Необходимое должно делаться вовремя, а именно пока оно будет подарком, которым правящая власть обеспечивает доверие себе, и не должно приноситься как жертва, обнаруживающая слабость и возбуждающая презрение.
Шпенглер
В последние недели в политическом "воздухе" что-то происходит. У этого чего-то нет явных проявлений, за ним нет явно просматриваемых воль и интересов. Не меняется пока что и привычный стиль политической жизни. Если что-то и меняется, то это образ будущего, который отбрасывает на настоящее тревожный отблеск.
Будущее приблизилось. Все принимаются всматриваться и вслушиваться в приблизившееся будущее, и их жизнеощущение меняется в зависимости от того, чем это будущее чревато, чем оно может обернуться для них. То, что путинскому президентству положен предел - как бы ни сомневались в добросовестности намерений главы государства оппозиционеры, - само по себе меняет атмосферу, намерения, мотивацию и элементарные психологические реакции. На всех уровнях, во всех группах и слоях.
И то, что еще вчера представлялось очевидным достижением, за которое одно можно закрыть глаза на все остальное, вдруг предстает самым раздражающим, самым неприятным и "доставшим" фактором реальности. То, что только что было "стабильностью", вдруг становится "застоем".
?Еще совсем недавно чуть ли ни главной точкой общественного консенсуса было отторжение 90-х, нежелание и дальше "жить в эпоху перемен". Речь идет не о политических или идеологических оценках - многие могли рассуждать о "грандиозных реформах", о "мужестве Ельцина" и "самоотверженности Гайдара". Но никто это время не любил. В массовом сознании оно представало временем "чернухи и порнухи", временем "новых русских" - уродов в малиновых пиджаках, временем утраты всех и всяческих основ. Начисто забылось о том (вернее, ушло - как не было - то чувство), с какой несокрушимой силой "перемен требовали наши сердца" каких-нибудь десять лет назад. К Путину рванули с безумной тоской по устойчивости жизненных обстоятельств, и именно поэтому президент - "зеркало ожиданий" сумел столь надолго завоевать такую всеобщую, такую глубокую и искреннюю поддержку.
В основе "путинского большинства" как социально-психологического феномена, собственно, и лежало совмещение разнонаправленных, но очень глубоких "недовольств", прежде всего связанных с грандиозной социальной фрустрацией начала 90-х, когда десятки миллионов упований на немедленную благотворность перемен обнулились с куда более травматическим эффектом, чем денежные сбережения. В конце концов, если усреднять, то о каких сбережениях могла идти речь? Очень большие деньги "сгорели" у небольшой доли советских граждан. А вот надежды на выход из застойного тупика в открытый и благосклонный мир, надежды на то, что мгновенное наполнение прилавков (столь эффектно продемонстрированное в январе 1992 года) - это лишь предвестник столь же мгновенного наполнения не только кошельков, но и в целом жизни (недаром с такой легкостью и верой шли за рекламой МММ), - вот эти надежды были растоптаны и дискредитированы безжалостно.
На исходе 90-х общественное негодование канализировалось против символического средоточия несостоятельности перестроечных упований - против так называемой олигархии. "Олигархи", приватизировавшие - отчасти случайным образом, отчасти благодаря отчаянной наглости самозахвата - "контрольные пункты" влияния на власть, оседлали механизм конвертации политического и информационного влияния в собственный бизнес-успех, обессмыслив тем самым для миллионов "экономически активных" не только их романтические надежды 91-го года, но и вполне рациональный выбор года 96-го. Оказалось, что сохранение в неприкосновенности демократических завоеваний чревато новым, еще более неприемлемым, застоем, при котором приходится смиряться не с неодолимой силой тоталитарного государства, а с фартом чуть более успешных, чем ты, проходимцев.
Вот почему никакие попытки "равноудаляемых" олигархов в первые годы путинского правления представить себя лишь "первыми жертвами" в длинном списке только начавшихся репрессий, никакие попытки "независимых" медиа возбудить общественный протест против попрания идеалов демократии не могли увенчаться успехом. Политика "равноудаления" - политика, между прочим, поначалу очень мягкая, - была совершенно однозначно воспринята практически всеми заинтересованными сторонами как своего рода "согласие на шанс", как готовность власти предложить новый вариант конвертации внеэкономических обстоятельств в экономический успех. Только на сей раз конвертации подлежала не политическая активность, а, наоборот, политическая пассивность, осмысленный отказ от своевольничанья вне интересов собственного бизнеса.
При этом власть, осознавая пределы своих возможностей, не обещала тем, кто не сумел добиться многого в 90-е годы, гарантированного обогащения. Она - в новых условиях равноудаления - в неявном виде брала на себя функции общественно-политического контролера, который сможет мягко, в определенных пределах, ограничить произвол новых "больших игроков" в пределах зон их влияния.
Запущенный в результате процесс "равноудаления" достаточно быстро привел к формированию нового социально-экономического порядка. Порядка, резко ограничившего степень произвола и наглости "бизнес-лидеров". Порядка, позволившего поставить их экономический потенциал - в форме добровольно-принудительного "налога на социальную ответственность бизнеса" - на службу социальным и политическим интересам власти и ее союзников. Порядка, который при длительном, эволюционном развитии событий мог бы трансформироваться в устойчивую, позитивно развивающуюся систему властно-общественных отношений.
Однако на фоне многочисленных "нестыковок", связанных с неумением и недобросовестностью участников процесса, с их своекорыстным пониманием новой социально-экономической картины, под действием назойливой оппозиционной пропаганды (тема "распилки" страны в интересах "друзей Путина" стала в последние месяцы не самой громкой, но самой системной темой оппозиционной риторики) в "народной душе" стали происходить не очень заметные, но очень значимые подвижки.
Это неожиданным образом проявилось в эстетике: вдруг незаметно отторжение 90-х сменилось ностальгией. "Дух 90-х", еще недавно ассоциировавшийся с "чернухой, которая надоела", вдруг предстал в манящем, загадочно привлекательном ореоле. Все попытки аккумулировать настроения 90-х в конце 90-х либо носили постмодернистский, смеховой характер (все "Особенности национальной", "Мама не горюй" и др.), либо иным, жестким и эмоциональным, образом обращались с духом времени ("Брат", "Брат-2"), но всегда вели к отчуждению этого духа, к взгляду на эпоху со стороны. Художественные события последнего времени - в том числе столь радикальные, как "Бумер" и "Жмурки", - при всей своей "отмороженности" построены на отождествлении с эпохой, на слиянии с настроением и духом "времени перемен". И на фоне предельно резких, жестоких художественных высказываний все более отчетливо проступает именно ностальгия, ощущение того, что в 90-е у очень многих было то, что впоследствии было потеряно. Пусть даже это - равные возможности на выигрыш в русскую рулетку.
Это произошло, по всей видимости, потому, что, как только стало ясно, что "равноудаление" свелось к новому принципу конвертации (конвертации политической пассивности в бизнес-результаты) и что олигархия сменилась олигономикой, так возникло тоскливое ощущение "непроходимости", "потолка возможностей".
Это ощущение формируется теперь не в политике, не в элитных СМИ, а в отраслях экономики, руководимых - каждая - своей "олигономической группой". И не только пропагандистская машина оппозиции, которая надрывно развивает тему "друзей Путина", но и повседневная отраслевая практика расширяет зону недовольства против отсутствия равных возможностей на случайный суперпрорыв. В результате возникают и укрепляются "отраслевые" реваншистские настроения, направленные против конкретных "равноудаленных", которые, каждый в своей отрасли, воспринимаются не просто как "друзья Путина", а как персонификации Путина. И стабильность и неуязвимость "локальных бизнес-лидеров" и связанных с ними систем оказываются завязаны на стабильность и неуязвимость самого Путина. А его планируемый уход все более отчетливо связывается с предчувствием "Большой Халявы", которая может вернуться, если удастся разделаться с этой чертовой стабильностью.
Такие "чучела Путина" (будь то "Роснефть" в нефтепроме, "Газпром" в газовой отрасли, Дерипаска в цветмете, Махмудов в черной металлургии, многочисленные региональные боссы в пищепроме и в местной торговле) превращаются в зародыши кристаллизации для нового протестного единства, "новой фронды", для которых активность Березовских, Каспаровых и Касьяновых становится всего лишь синхронизирующим сигналом. Наоборот, стихийное роение "новых фрондеров" превращается в центр притяжения для всех недовольных, и не случайно, например, историк и публицист Даниил Коцюбинский, который летом 2003 г. обкатывал все сегодняшние антипутинские идеологические страшилки в инновационном проекте "Петербургская линия" (проекте "гуманитарно-интеллигентской оппозиции Путину"), сегодня обнаруживается в роли исполнительного директора ассоциации малого и среднего бизнеса С.-Петербурга, ведущего "войну против Смольного" с позиций защиты "демократических" ларечников от провластных бизнес-монополистов.
"Новая фронда" в такой ситуации как раз и рискует предстать стихийным объединением неудовлетворенных достигнутыми результатами лидеров среднего бизнеса, представителей "бизнес-пролетариата" (от недавно обиженных властью "челноков" до терроризируемых горадминистрациями "ларечников"), средоточием конкретного социально-экономического раздражения. А это очень опасно.
Потому что в результате в обществе складывается определенная готовность к лавинообразному расширению социальной базы протеста. Такой процесс можно было бы назвать - на примере Украины - переходом от "варианта Березовского" к "варианту Порошенко" (напомним, Петр Порошенко - кум Ющенко и главный внутренний спонсор "оранжевых", представлял оппозиционные олигархам Кучмы бизнес-слои: его презрительно называли "карамельным олигархом"), когда формируется и осознается мощная и массовая заинтересованность достаточно многочисленных, "низовых" активных игроков в сломе стабильности, а сама по себе стабильность - объявленная "застоем" - перестает восприниматься как позитив, а, наоборот, превращается в главное обвинение "режиму".
В такой ситуации возникает угроза инициируемого и провоцируемого элитарной идеологической оппозицией "союза социальных реваншистов" (ССР), когда в ряды противников Путина в резонансном режиме пойдут представители всех слоев бизнеса, вплоть до "бизнес-пролетариата", для которых провозглашение курса на "ренессанс духа 90-х" станет символом колоссальных возможностей. В такой ситуации традиционная антиреволюционная риторика власти, опирающаяся на ценности стабильности и сохранения достигнутого, будет восприниматься как негатив (наподобие призывов к стабильности со стороны проклятых "аппаратчиков" в 89-91 гг., которым нужно было, как известно, одно - "защитить льготы и привилегии"). Именно такая социальная среда стала в 2004 г. питательной средой "майдана", когда все попытки апеллировать к реальным достижениям правительства Януковича и к ценностям стабильности только провоцировали еще большую агрессию.
"ССР" в таком варианте может оказаться намного эффективнее, чем аналогичный массовый конгломерат стихийных противников советского режима на рубеже 90-х: тогда в их составе практически не было людей, владеющих соответствующими социальными практиками (кроме фарцовщиков и комсомольцев-кооператоров). Сегодня в состав ССР могут быть втянуты эффективные, адаптированные к самым разным условиям и задачам люди, способные - опять же в лавинообразном порядке - создать мощную инфраструктуру "майдана", готовую не только к разрушению, но и к перехвату власти.
Подобная перспектива носит острый, угрожающий характер.
Во-первых, при всей предрасположенности ситуации к "фазовому переходу", к скачкообразному сваливанию в "новую фронду", с ее политической и экономической инфраструктурой, у нее начисто отсутствует некатастрофическое будущее.
Сравнение с мирной революцией конца 80-х - не в пользу нашего времени. Да, тогда стихийное объединение социальных реваншистов против опостылевшего номенклатурного режима тоже опережало по энергетике и решимости политические процессы в нерешительных и вялых перестроечных элитах. Но все-таки тогда в элитах нашлись силы, кадры и энергия для того, чтобы возглавить и упорядочить процесс, не дать ему пойти в нахлест и взорвать все и до конца. Сегодня качество "оппозиции" удручает: никого, сравнимого по масштабу не то что с Ельциным, а хотя бы с Поповым, Афанасьевым и Бурбулисом, нет и близко. Удручающее убожество "революционной камарильи" в полной мере продемонстрировано на примере Украины и Грузии, но анекдотические фигуры "народных президентов" Ющенко и Саакашвили на фоне запредельного ничтожества всех возможных кандидатов в оранжевые вожди России разрастаются до масштабов Вашингтона и Линкольна.
А "физика" лавинообразной фронды сама по себе работает так, что от качества "лидеров" интенсивность процесса не зависит вообще: это качество оказывается востребованным в момент завершения собственно разрушения власти. И вот тогда-то России, которая не Украина и уж всяко не Грузия, предстоит столкнуться с угрозой тотальной атомизации по варианту не то что СССР-91, а Сомали-93: любой из миллионов "новых фрондеров", из тех самых активистов майдана, кто откликнется на оранжевый призыв, очень быстро осмыслит, что возглавить процесс хотят ничтожества. И рванет туда, куда сочтет более выгодным для себя - впадая в эгоистический раж, в лучших традициях реабилитированных 90-х. Под удар будут поставлены прежде всего реальные достижения путинского правления: восстановленная предсказуемость и системность развития страны, способная к саморазвитию и относительно вменяемая бюрократическая элита, начало управляемого строительства гражданского общества.
Но это только "во-первых". Потому что есть еще "во-вторых". А во-вторых - это принципиальная неготовность действующей власти к серьезному восприятию масштаба и характера угрозы "новой фронды".
Несмотря на то, что - при всех оговорках - качество правящей элиты в путинской России существенно превосходит, например, качество команды Кучмы, она в той же степени поражена "политическим аутизмом". Отсутствие в политическом поле реального, достойного оппонента приучает к политическому одиночеству, и в конце концов оказывается невозможным услышать "хлопок одной ладони" вообще. Власть утрачивает способность к осознанию реальности угроз - при том что способность шарахаться от призраков или запрещать газеты за дружеский шарж на богов и пророков только нарастает - и доходит до самоубийственных, анекдотических размеров. Поэтому выбор того или иного способа действий при ухудшении положения становится случайным, а значит, скорее всего, неправильным.
Наиболее "типовым" становится выбор "варианта Кучмы" - когда "новая фронда" со всеми ее миллионами стихийных сторонников отождествляется с каким-нибудь одиозным "Березовским" и тем самым сталкивается в осмысленную, ожесточенную вражду в отношении власти.
Альтернатива у "варианта Кучмы" одна - если уж говорить о "фронде", ее следовало бы назвать "вариантом Мазарини".
Тогдашний правитель Франции остановил лавину "фронды", в которой объединились и недовольные элитные оппозиционеры, и широкие массы протобуржуазии, и городская чернь, за счет удовлетворения основных "шкурных" требований части ее участников, прежде всего "низовых". Это обеспечило немедленный раскол фрондирующей массы с ее идеолого-политическими лидерами, а также раздрай лидеров между собой: всем им стало ясно, что ценой существенного социально-экономического прорыва для "фрондеров" станет их отказ от политической поддержки агрессивных противников режима.
В сегодняшней России востребован именно "вариант Мазарини" - а точнее, "вариант Ришелье" (который никакой фронды попросту не допустил бы). Это - вариант упреждающего отклика на социально-экономический запрос "новых фрондеров". Потому что реально удовлетворить этот запрос в сегодняшней России может только власть, только режима Путина на этапе своей трансформации в режим "после Путина".
Избежать этого вызова - вызова "новой фронды" и необходимости ее возглавить - у власти нет. Главной опасностью "новой фронды" является ее саморегулирующийся и самовозбуждающийся характер. Настроения социального реванша - данность, их нарастание в ситуации объективного кризиса режима (порожденного необходимостью, вопреки политическому потенциалу Путина, идти на смену лидера страны) - неизбежность. Отсутствие эффективных и адекватных оппозиционеров не должно успокаивать: в подобной ситуации на этапе развала системы в качестве лидера сгодятся хоть Немцов, хоть Каспаров, хоть Буратино.
Победить фронду, оседлав ее, власть не просто должна - у нее для этого есть все возможности. Но для этого ей необходимо вовремя провозгласить дополнительный национальный проект - национальный бизнес-проект, открывающий широкие возможности для социально-экономического передела (вплоть до реванша) в тех пределах, которые власть сочтет стратегически приемлемыми для страны, и с теми жертвами, на которые она сочтет возможным пойти. Согласие на этот шанс она получит без сомнения - потенциальные "новые фрондеры" пока что слишком рациональны и адекватны, чтобы не предпочесть такому шансу шанс разрушительного хаоса под руководством недоделанных оранжевых буратин, про которых заранее известно только одно: кинут обязательно. Причем всех.