Абдусалам Абдулкеримович Гусейнов - доктор философских наук, профессор, действительный член РАН, директор Института философии РАН, заведующий кафедрой этики МГУ им. М.В.Ломоносова
"Русский журнал": Сегодняшний интерес к философии носит противоречивый характер. С одной стороны, обнаруживает себя тенденция на оформление некоего запроса со стороны государства и общества на определенные формы философской работы, с другой - философия остается чем-то, что внушает опасения или даже раздражает. Да и сами профессиональные философы далеко не всегда на этот запрос готовы отвечать. Внутри философской среды сохраняется подозрительное отношение к тому виду работ, под который в какой-то мере институт философского образования изначально был заточен, т.е. на идеологическую работу. Здесь достаточно упомянуть реакцию профессиональной философской среды на концепт суверенной демократии. В какой мере, по вашему мнению, философия как институт отвечает сегодняшним общественным потребностям?
Абдусалам Абдулкеримович Гусейнов: Я считаю, что это очень важный вопрос - как для понимания судеб нашей философии, так и судеб нашего общества в последние 15-20 лет. Так сложилось, что во время общественной трансформации России в конце 90-х годов идеологические запросы власти и гуманитарные потребности общества удовлетворялись главным образом филологами, юристами, социологами, экономистами, психологами, другими обществоведами и гуманитариями, а философы оказались как бы в тени. Они были отодвинуты на задний план, на задворки общественного пространства. Это легко доказывается. Достаточно посмотреть, скажем, на те фигуры, которые получили известность в эти годы, на так называемые узнаваемые лица, и те темы, которые по преимуществу обсуждались. И вы увидите, что там нет или почти нет ни философов, ни философских проблем, а есть представители и проблемы тех дисциплин, о которых я упоминал. О нас как будто забыли, особо даже не ругали. И эти годы, надо сказать, для философии оказались в высшей степени удачными и продуктивными.
Философы, мне кажется, сполна воспользовались той публичной тишиной, которая вокруг них сложилась. Той свободой, которую они обрели. И ушли в свою собственную профессиональную работу. Причем работа эта шла не просто интенсивно, а я бы сказал - как-то остервенело. Какая-то неистовость была в работе. Достаточно посмотреть, что за эти годы сделано в философии. Ликвидированы белые пятна, связанные, прежде всего, с русской религиозной философией, философией европейского Средневековья. Осуществлена колоссальная программа по изданию философской классики. Речь идет не просто о переизданиях, с них начали, потом пошли новые переводы, солидные комментарии. И, в сущности, уже нет каких-то больших лакун в том, что касается отечественной и европейской философии.
Далее, можно назвать философскую работу, которую проделали замечательные наши мыслители В.С.Библер, В.В.Бибихин, Ю.М. Бородай (если говорить о тех, кого мы потеряли за эти годы). Совершенно особо в этом ряду, точнее, даже вне ряда стоит, конечно, Александр Александрович Зиновьев. Я бы мог назвать значительное число фундаментальных монографий, представляющих как минимум огромный исследовательский интерес: "Теоретическое знание" академика В.С.Степина, "Философия как история философии" академика И.Т.Ойзермана, "Мимесис" В.А.Подороги, исследование времени, которое осуществила Пиама Павловна Гайденко, монографии Э.Ю.Соловьева о категорическом императиве Канта, Н.В.Мотрошиловой о Гуссерле, "Историческое введение в философию" В.В.Соколова, "Идея культуры" В.М.Межуева, капитальный труд, посвященный Александрийской философской школе В.Я.Саврия, работу В.К.Шохина "Понятие ценности и ранняя аксиологическая мысль". Этот ряд я могу продолжать не очень долго, но с десяток трудов еще мог бы назвать.
Значительным достижением явилась "Новая философская энциклопедия" в четырех томах, которая была создана в напряженной, веселой и, я бы сказал, дружной творческой обстановке в течение трех-четырех лет. Авторы ее концепции и ведущих статей были отмечены Государственной премией в области науки и техники. Выпущен академический словарь "Этика", готовятся к изданию словари по другим философским наукам. За эти годы открылись новые философские факультеты, появились новые философские журналы. Словом, сделано немало. С точки зрения продуктивности, результативности философской работы, с точки зрения вклада, который философы сделали в культуру отечественную, эти годы, мне кажется, являются уникальными. Они могут быть сравнимы разве что с Серебряным веком, когда тоже была совершена фантастически интенсивная работа.
В последние годы, я чувствую, что-то изменилось. А именно, усилился интерес к философии со стороны общества. Раньше ведь нас не замечали, эти 15-20 лет вообще никого не интересовало, где мы, что мы. Нас это устраивало. Сейчас интерес появился со стороны средств массовой информации, отчасти со стороны власти. Чем этот интерес вызван, трудно сказать. Можно предположить, что связано это с двумя вещами. С одной стороны, тот теоретический потенциал, который есть в других областях обществознания, как он ни важен, но тем не менее недостаточен для осмысления проблем, стоящих перед страной. И, во-вторых, сама Россия сейчас достигла такой стадии уже на новой демократической основе, когда она снова пытается смотреть на себя в глобальной перспективе. Не получилось у России сыграть роль, которую ей хотели навязать извне и которую она сама хотела как будто бы играть, а именно, стать одной из многих, устроиться уютно в этом мире. Помните, "мечтали", чтобы все было как у людей, как в Швеции, Португалии и т.д. Вот этого не получилось. Почему не получилось? Исторические традиции, может быть, не позволяют, слишком Россия большая, распласталась широко на карте мира, ментальность народа другая, да и сам мир, похоже, нуждается в другой России. Тут, в общем-то, целый комплекс причин. Россия в своем развитии сейчас находится на такой стадии, когда она нуждается в том, чтобы взглянуть на себя и мир в некой философской перспективе.
Вы сейчас назвали концепцию суверенной демократии, имея в виду, наверное, статью В.Ю.Суркова. Текст этот, по существу, философский, выполнен в свободной эссеистской манере. У философов он первоначально не вызвал интереса по той причине, что все восприняли его как идеологическую конъюнктуру, поскольку на него сразу набросились привычные лидеры СМИ в привычной манере людей, интересующихся не столько текстом, сколько скрытым подтекстом. И поэтому философы восприняли это как что-то, в общем-то, к ним не относящееся и поначалу просто не вчитались в текст. Но когда все-таки они обратили на него внимание, то оказалось, что идея суверенной демократии дает серьезную пищу для содержательного философского разговора. Об этом свидетельствует ее обсуждение на Ученом совете нашего Института с участием автора.
У философов есть некоторая настороженность, понимаете? Она связана с вопросом о том, в каком качестве они сейчас будут востребованы, задействованы в общественную полемику. Они боятся, что будут использованы, подобно тому, как были, к сожалению, использованы и многие наши коллеги из других областей общественных наук. И как мы сами использовались до того и тогда, когда наша марксистская философия и мы, конечно, выполняли идеологическую функцию. И, кстати, то, что мы когда-то выполняли идеологическую функцию, и было одной из причин (и обоснованных причин), из-за которой нас отодвинули в сторону, когда речь зашла о том, чтобы сменить основания жизни общества. Поэтому мне кажется, сейчас очень важно и для философов, и для общества найти какие-то адекватные формы, в которых философия могла бы более активно подключиться к общественной практике в ее наиболее злободневных проявлениях. Чтобы философы могли это делать именно как философы, на основе того теоретического багажа, тех знаний, которыми они обладают. Чтобы они не превратились в каких-нибудь идеологических политтехнологов, я бы так сказал. Мне кажется, в этом проблема.
А то, что, скажем, философы попадают сейчас в средства массовой информации по преимуществу негативными фрагментами, дискредитирующими их и их профессию, то это, мне кажется, в целом объясняется не состоянием философии, а тем, что на философию стали смотреть более пристально и более пристрастно. Это ведь всегда так бывает. Вот вы смотрите на лицо, скользите по нему, все нормально. А начнете приглядываться - сразу увидите, что там морщинка, там прожилки, там бородавка, там чего-то глаза какие-то возбужденные и т.д. Так и здесь. Все зависит от того, как посмотреть. Вы знаете, как СМИ предпочитают смотреть на вещи. Оценку, которую я дал философии, есть оценка с точки зрения того нового и лучшего, что мы приобрели.
Конечно, если посмотреть на нашу философскую жизнь во всей ее полноте, учитывая, что она преподается во всех вузах, и учитывая, что число преподавателей тысячами измеряется, а число событий (книг, статей, экзаменов и т.д.) измеряется сотнями тысяч, всегда можно найти какое-то количество дискредитирующих фактов, если бы я ставил перед собой задачу подвергнуть нашу философскую жизнь уничтожающей критике и если бы я при этом пользовался теми же, скажем, приемами, которые практикуют наши средства массовой информации, а именно, берутся один-два факта и на этой основе делаются обобщенные выводы. Если бы я ставил такую задачу, я бы вам мог нарисовать жуткую картину. По отношению к философии и философам в обществе, а отчасти и в среде научно-технической интеллигенции превалирует подозрительность, я бы сказал - презумпция недоверия. Не могу сказать, что она необоснованная, эта подозрительность. Может быть, мы много давали поводов для этого. Справедливость, однако, требует признать: в последние годы мы себя обществу не навязывали, в учителя не рвались. Мы работали, работали спокойно, честно, интенсивно.
РЖ: Вы сказали о том, что за последние десятилетия были заполнены многие лакуны, способствующие качественному росту профессиональной философии. Каким образом это новое качество философии может быть, если так можно выразиться, конвертировано в ту пользу, которую она приносит обществу?
А.Г.: Понимаете, тут надо ясно определить, о какой пользе идет речь. Я считаю, философия приносит пользу уже самим фактом своего существования. Она ценна именно как философия. Сами ее достижения, о которых я говорил, есть польза. Вот мы издали четыре тома новой "Философской энциклопедии". Это современный взгляд на всю мировую философию. Скажите, наличие вот такого текста - это есть вклад в нашу современную отечественную культуру? Или, скажем, мы перевели и сейчас издаем "Эвдемову этику" Аристотеля. Никогда она не переводилась. Впервые перевели, подготовили двуязычное издание, с хорошими комментариями, исследовательскими статьями. (Правда, замечу в скобках, столкнулись с таким вопиющим фактом: директор издательства "Республика" истратил на другие цели деньги гранта, выделенные на издание этого труда, и вот уже два года полностью подготовленную книгу не передают в типографию.) Речь сейчас о другом. Самой этой книгой обогащаем мы нашу духовную жизнь или нет? Конечно. Поэтому здесь надо вопрос правильно ставить. Общество не только не должно ждать от философии решения экономических или иных конкретных проблем, требующих специальных знаний и компетенций. Оно должно быть заинтересовано в том, чтобы философия оставалась верна своему философскому предназначению.
Речь может идти о другом, о том, как достижения философии и тот новый уровень, который она достигла, более активно включить в публичную жизнь. Как философов сделать такими фигурами, которые более активно влияют на общественное настроение и общественное сознание? Как публичным дискуссиям придать философскую глубину? Если еще более технологично выразиться - как сделать так, чтобы именно философы стали публичными фигурами, а философские темы, аргументы, предвосхищения и предостережения стали составным, работающим элементом интеллектуальной жизни общества? Вот о чем идет речь. Но это, конечно, процесс. Здесь нет готовых решений. И в то же время в этом вопросе не надо, на мой взгляд, особенно мудрствовать. Надо начинать с апробированных вещей. К примеру, не раз уже высказывалась идея о том, чтобы возобновить в новой, более строгой и более адекватной для философской тематики форме философские беседы на телевидении. Не пожалеть времени, дать, пусть хотя бы на "Культуре", один час в неделю. И пусть там философы поговорят с народом или между собой для народа.
Я считаю, что у нас должны быть какие-то пусть не директивные (конечно же, не директивные), но тем не менее образцовые философские тексты и учебники, образцовые в том смысле, что они признаны в профессиональной среде и в широком общественном мнении в качестве таковых. Вот, скажем, у нас сотни учебников по философии. Ведь философия не может внедриться в общественное сознание через отдельные акции и мероприятия. Здесь нужна систематическая работа - интеллектуальная, духовная, просветительская. И без образования в школе, вузе здесь не обойтись. И слава богу, пока философия преподается как обязательная дисциплина, хотя попытки изменить ее статус не прекращаются. Вот взять этот уровень - есть сотни учебников, вы знаете, какие они разные, какие иногда, к сожалению, низкого качества учебники существуют. Мне кажется, было бы очень хорошо, чтобы все-таки в результате каких-то целенаправленных усилий создать хотя бы несколько таких учебников, которые могли бы быть образцовыми, на которые могли бы ориентироваться преподаватели и которые оказывали бы влияние без административного нажима, самим фактом своего существования и общепризнанным знаком качества. Словом, чтобы, как вы выражаетесь, конвертировать философию в общественную пользу, нужны специальные продуманные действия. Стихийно это не получится. Вот вы, в данном случае представитель средств массовой информации, обратитесь с предложением о сотрудничестве к философам - к одному, другому, третьему, четвертому, пятому. И самыми интересными для вас в итоге окажутся те, которые сразу на это не откликнутся. С которыми придется поработать, которые пойдут на это неохотно. В принципе, по природе философского труда, для философов это не нужно. И они должны на это идти неохотно, если хотите. И даже у Платона ведь мудрецы не хотели становиться правителями. Их принуждали к этому. Это была для них обязанность. Будь их собственная воля, они бы и остались в состоянии высшего блаженства, связанного с созерцанием идей. Но тем не менее интересы целого, государства, как считал Платон, обязывают их. И для них стать правителями - это была жертва. Философский труд и философский язык, конечно, создают некоторые препятствия для такой конвертации. Но тем не менее это возможно. Из дискуссий последних лет можно назвать по крайней мере две, которые показывают, что все-таки что-то здесь новое намечается, философы оказываются востребованными. Это дискуссии, которые идут о диалоге культур, цивилизаций. Здесь уже появляются философские имена, термины, подходы. И второе - дискуссия вокруг идеи суверенной демократии. Она также прямо сопрягается с проблематикой философии политики и даже более широко: философии истории.
РЖ: В какой мере философия политики может быть инструментом идеологической работы, с учетом того, что философия является необходимым предметом для изучения в высшей школе? Есть ли у нее какие-то функции, выходящие за границы общей философской культуры? И как можно строить идеологическую работу в ситуации демократии и плюрализма?
А.Г.: Вы исходите из предположения и даже убеждения, что общественная действенность философии связана не только и не столько с общекультурными задачами и целями индивидуального самосовершенствования людей, сколько с политикой и идеологией. Что же, я принимаю такую постановку вопроса, даже согласен с ней. Политика - средоточие, сердце общественных притязаний человека. Для понимания соотношения философии и политики в современном демократическом обществе вопрос о том, как принципиальная установка на мировоззренческий плюрализм сочетается с философией, является, пожалуй, центральным. Точка напряжения связана с тем, что философии свойствен пафос истины. Каждая философская система, конечно же, претендует на то, чтобы давать именно истинный, адекватный взгляд на мир. Не тот взгляд на мир, который подлежит обсуждению и спору, а именно истинный. Грубо говоря, Кант не может думать, что его взгляд на мир и людей и взгляд на то же самое, например, Фихте равноценны с точки зрения их права быть основой мировоззренческих предпочтений. Плюрализм может быть там, где речь идет о мнениях, выборе, но не там, где речь идет об истине. И тем не менее философия в условиях плюралистической демократии не только не становится излишней, а раскрывается новыми сторонами и возможностями. Более того: она оказывается совершенно необходимой для жизнеустройства в форме плюралистической демократии. Во-первых, философия имеет дело с такими проблемами, которые не только не исключают, а предполагают и требуют многообразия индивидуальных интерпретаций. Все эти субстанции, монады, естественные состояния, ноуменальные миры, абсолютные идеи, субъекты и прочие конструкции философов суть абстракции, их нельзя рассматривать в качестве самостоятельных эмпирических объектов. Они возникают как обобщения неисчерпаемого многообразия реальных объектов и теоретически санкционируют их существование, задают для них некоторые рамки. Взять, к примеру, такое понятие политической философии, как справедливость. Оно не только допускает, что люди в обществе по-разному понимают справедливость, оно просто лишается своего философского содержания и смысла, если исключить это различие в понимании. Во-вторых, философия дает не только темы, проблемы, идеи, стягивающие людей в многообразии их суждений и практических позиций, она дает также язык для этого. Она ориентирует людей на общезначимость логически корректных и опытно проверяемых утверждений, а также на взвешенность индивидуально-ответственных этических решений.
Вот вы упомянули философию политики. Очень хорошо. А я так поставлю вопрос: скажите, пожалуйста, у нас сегодня в обществе (в том числе и среди тех, которые принимают активное участие в обсуждении актуальных политических проблем, и среди тех, которые выступают от имени политологии, формируют мнение на этот счет) есть адекватное представление о том, что такое политика? И где политическая сфера в жизни общества, каковы ее качественные характеристики? Как она отчленяется от экономики, управления, социальной жизни? Я согласен с вами, философия не может, конечно, дать здесь какое-то решение, которому бы все следовали. Мы с вами хорошо знаем, что разные политические мыслители имеют разные подходы к этим вещам. Одно дело, что говорит, скажем, Карл Шмидт, другое дело, что говорит Ханна Арендт, третье - что говорит какой-то другой мыслитель, скажем, наш Панарин Александр Сергеевич. Но философия позволяет правильно поставить этот вопрос и развернуть дискуссию вокруг него. Никто, кроме философов (в данном случае философов политики), этого сделать не может. Философы не позволят себе опуститься до примитивных представлений, что политика есть борьба за власть, что она есть грязное дело и многих других подобных суждений, которые, к сожалению, получили распространение в нашем обществе в последние годы.
РЖ: Может ли у нас быть востребована западная модель публичного философа, который выступает в роли пропагандиста и зачастую отдает себе в этом отчет? Какие могут быть модели подобного рода философской работы?
А.Г.: Что касается практических моделей, это предмет поиска. Существуют, конечно, устоявшиеся формы выхода философии в практику: через общую картину мира, методологию научного познания, этические программы поведения. Существуют также проверенные веками каналы такого выхода. Это, прежде всего, образование, духовные практики, литературная деятельность (эссеистика, риторика и т.д.). Но все эти вещи многократно конкретизируются - применительно к эпохе, стране, ситуации и т.д. В России есть своя специфика. Русская философия всегда была публицистичной. И осуществляла выход в общественную жизнь через союз с художественной литературой, прежде всего с художественной литературой. Мы, к сожалению, эту традицию во многом потеряли. И это, может быть, одна из самых больших потерь, которая была за годы советской власти. Еще один важный момент: самоопределение русской философии в существенной мере опосредовалось ее отношением к высшей власти государства, ее критикой или апологией. В настоящее время ситуация немного меняется в том отношении, что у философии появляются собственные ниши в форме философских факультетов и исследовательских институтов. Но степень их автономии является ничтожной, и поэтому для общественной активности философии в нашей стране остаются исключительно важными как ее союз с другими формами культуры, так и правильно выстроенные отношения с властью.
Что касается конкретного вопроса, может ли в нашей стране философ стать властителем дум, оказывать на состояние умов влияние, сопоставимое с тем, какое оказывали и оказывают писатели, деятели культуры, я бы ответил так: в принципе, могут, но успешных, показательных опытов такого рода было мало, если они вообще были.
РЖ: Философия, включаясь в общественную жизнь, превращается в действенный инструмент политического влияния. По крайней мере, философу нетрудно в тех или иных целях скандализировать, провоцировать, будоражить общественное мнение. В этом смысле философия предельно технологична и обладает очень серьезным инструментарием. Существуют ли в философии какие-то внутренние ограничения, которые философ должен безусловно признавать?
А.Г.: Надо исходить из того, что философ есть человек, который может сказать не то. Если мы это забудем, тогда бессмысленно пытаться утилизовать философию. Ведь философия - это же умозрение. Философ видит то, чего другие не видят. Он умом видит, не глазами, а умом. Вот если мы это признаем, то многое встанет на свои места. Общество будет знать, что есть такие люди, и оно будет испытывать нужду в людях, которые не в общем хоре поют, а своим голосом говорят, как-то по-другому смотрят на вещи, видят их в другой перспективе. На город можно смотреть, гуляя по его улицам, можно взглянуть на него с некой возвышенной смотровой площадки, а можно бросить взгляд с птичьего полета, из космоса. Все это разные точки обзора, разные перспективы. Философский взгляд лишен очевидности, дальше всего от очевидности, отсюда - его странность, непонимание и недоумение, на которые он наталкивается.
Отсюда же еще одна проблема: как в этой области отличить глубокие, обоснованные прозрения от надуманных, пустых, схоластически бесплодных? Задача эта нелегкая, безошибочных критериев нет. Не забудем такую вещь - многие великие философские имена и учения не были поняты, признаны при жизни. Нет оснований быть уверенным, будто сегодня мы можем точно знать, кто есть кто в философии. Выше я называл значительные, с моей точки зрения, философские книги последних лет. А сколько книг пустых, надуманных, опять-таки с моей точки зрения. Как не ошибиться в такого рода суждениях? Здесь нет других критериев, кроме мнения экспертов, кроме времени, которое умеет отделять доброкачественные зерна от плевел.
РЖ: А существуют ли, может быть, какие-то негласные механизмы, которые позволяют философской корпорации нести ответственность за тех, кого она производит? Ведь философское образование не всегда гарантирует наличие философской культуры. Как избежать, если так можно выразиться, злоупотреблений тем статусом и общественным положением, которые дает диплом философского факультета?
А.Г.: Ваш вопрос завуалирован... Видимо, вы хотите спросить, есть ли в философской среде корпоративные механизмы, которые удерживают дипломированных специалистов от безответственных суждений и даже ерунды? Если учесть, сколько можно встретить галиматьи, бреда, подписанного каким-нибудь кандидатом или даже доктором философских наук, то можно определенно сказать: таких механизмов нет.
К сожалению, дипломы и звания не являются гарантией профессионально ответственных суждений. Иногда потому, что они с самого начала были низкого качества. Иногда потому, что люди перестают работать, деградируют, перестают соответствовать полученным когда-то степеням и званиям. А есть случаи, когда трудно отчленить истинное от ложного, дозволенное от недозволенного. Это бывает трудно сделать даже в естественно-научной области, тем более трудно - в случае философии и философов. Здесь дело в том, что сами пределы философской компетенции не всегда строго очерчены. Тут своего рода парадокс. Чтобы знать пределы философской компетенции, нужно быть философом. Но философом ты не станешь, пока не научишься понимать, даже чувствовать эти пределы. К примеру, в потоке сегодняшней философской литературы нетрудно найти тексты, которые представляют собой нагромождение терминов, плохо организованы, непонятны, - словом, являются полной галиматьей. Но возьмите некоторые выдержки из классических текстов, скажем из "Бытия и ничто" Сартра, - они на первый взгляд выглядят точно так же. Философ, специалист в области философии - человек, который умеет отличить одно от другого, обладает необходимым для этого внутренним зрением. Я бы сказал, что сам мир философии держится на этой способности его представителей опознавать друг друга, отличать себя от околофилософского, псевдофилософского хлама.
Несмотря на все высказанные оговорки, вы правы: философская среда должна быть, конечно, более цельной. Она должна иметь свои, более строгие корпоративные критерии дозволенного и недозволенного. Сейчас ситуация, к сожалению, такая, что даже совершенно недопустимое публичное действие не ставит человека вне этой среды. Даже если человек допустил искажение фактов или иное недобросовестное действие, он не оказывается профессиональным изгоем. В этом отношении философы мало чем отличаются от любых других интеллектуальных корпораций в нашей стране. Тут опять-таки у философии есть специфика, которая не в ее пользу. Философский труд достаточно индивидуализированный. Он акцентированно индивидуализированный. Здесь крайне мало коллективных трудов. Я имею в виду стоящих коллективных трудов. Философ так увлекается своим делом, что мало обращает внимания на то, что делают другие, и не вступает с ними в конкуренцию за общественное призвание. Амбиции философов - не амбиции людей, которые хотят получать премии, ордена и т.п. Философ воюет сам с собой.
РЖ: Один мой хороший приятель и коллега, с очень бурным темпераментом, увлекается социологией философии. Он смотрит на нашу философию с точки зрения противоборства множества группировок и фракций. Оправдан ли такой взгляд? Насколько идеологическая, а может быть, и партийная борьба существенна в сегодняшней философской жизни?
А.Г.: Борьбы, которая бы дала обильную пищу вашему приятелю, социологически фиксированной борьбы, ее нет или почти нет. Внутренняя, конечно, есть. Кстати, наш институт в этом смысле исключительно показательный. У нас есть действительно очень талантливые люди, я бы даже сказал - выдающиеся специалисты. Они сопоставимы по масштабу одаренности, профессиональной основательности, но различны по своим философским пристрастиям. У нас одни работают в русле того, что именуется сегодня постмодернизмом. Другие, напротив, придерживаются аналитической традиции и не приемлют размытый стиль постмодернизма. Третьи сохраняют верность марксистской философии. Некоторые работают в традиции Канта. Кто-то является приверженцем философии диалога. И религиозные философы у нас появились. Особо надо сказать о тех, которые просто позиционируют себя как исследователи, занимаются текстами, связывают философский анализ с филологическим, работают как ученые. И все они объединены в одном институте, сосуществуют вполне мирно. Каждый занимается своим делом, убежденный в правильности того, что он делает... и ему как будто бы нет дела до того, что другие понимают философию и философские приоритеты по-другому. Внутреннее напряжение теоретических различий, конечно, есть. Но во внешнюю борьбу это не выливается. Если вы идете в одном направлении, а я в другом, то мы не можем не сознавать, что мы идем в разных направлениях. Но меня не волнует, что вы идете в другом направлении, потому что (или если) я знаю, что я иду именно туда, куда мне надо. Одна из особенностей развития нашей философии за последние 20 лет состоит в том, что она практиковала едва ли не все возможные идейные течения в области философии. И, кстати сказать, один из недостатков заключается в том, что мало было общих объединяющих дискуссий, что философия оказалась фрагментированной.
И при всем этом как общественная корпорация философы оказались более дружными, чем другие гуманитарии и обществоведы. Мы не раскололись, не образовали разные общества, союзы, не собирали разных съездов и т.д. У философов не было разрывов и конфликтов на почве того, что они по-разному заявляли о себе в обществе. Может быть, между прочим, потому и не было, что они в своей философской работе были очень разные и оставались в тени.
РЖ: Иначе говоря, по мере роста интереса к философии борьба обостряется?
А.Г.: Да, может быть. Если, конечно, философов заставят бороться за места на телевизионных шоу, в средствах массовой информации или бороться за какие-то общественные привилегии, то наверное - они же люди и тоже могут поддаться соблазнам. Но сама философская работа их на это не толкает.
РЖ: Хотелось бы еще раз вернуться к проблеме, связанной с моделями публичной философской работы. Наверное, имеет смысл говорить об опыте, который уже состоялся и связан в наибольшей степени, если мы говорим о современности, с фигурой А.А.Зиновьева. В какой мере этот опыт был удачен?
А.Г.: Я считаю этот опыт в высшей степени удачным. Зиновьев состоялся. На надгробном памятнике, установленном на могиле А.А.Зиновьева на Новодевичьем кладбище в годовщину его смерти, написано: мыслитель и гражданин. Он состоялся и как мыслитель, и как гражданин. Зиновьев произвел переворот в ряде областей знания и соответствовал самым высшим критериям, которые можно предъявить к мыслителю и интеллектуалу. Он сам был таким критерием. И он одновременно был исключительно активной публичной фигурой. Это, кстати заметить, ответ на вопрос, может ли философ в России стать властителем дум. Правда, Зиновьев был еще и социологом, и писателем. Зиновьев уникален. Повторить его, конечно, невозможно. Но и не нужно. Зачем повторять? Он уже есть. Важнейший урок Зиновьева в интересующем нас аспекте состоит в следующем: чтобы стать публичной фигурой, надо иметь необходимый для этого масштаб мысли и личности. Кстати сказать, и другие известные в нашей стране случаи, когда влияние философов выходило далеко за профессиональные круги, были связаны с оригинальными учениями и идеями. Так это было и в случае Г.П.Щедровицкого, и в случае Э.В.Ильенкова.
В связи с этой темой публичности философии важно учитывать следующее. Следует проводить различие между философом и специалистом в области философии (преподавателем, научным работником). Оно приблизительно такое же, как различие между писателем (поэтом) и литературоведом, композитором и музыковедом. Само различие между философом и специалистом в области философии (философоведом), возможно, не такое четкое, как в других областях. Но оно есть. Философ может стать публичной фигурой, духовной величиной национального масштаба. А специалист в области философии - вряд ли. Специалист, он и есть специалист: книжный червь.
Философы - откуда они берутся, эти Канты, Соловьевы, Зиновьевы? Кто его знает! Но одно можно утверждать точно: чтобы они появились, должна быть среда. Должны быть специалисты, которые изучают философию, преподают ее, и в обществе, у людей должен быть интерес к философским проблемам.
Беседовал Никита Гараджа