До сих пор думаю, что СССР рухнул не от цен на нефть, не от «холодной войны», заговоров и т. д., а от какой-то умственной расхлябанности нашей, поголовно. Может, в институте философии всё было хорошо – писали диссертации, разрабатывали темы – но на бытовом уровне, в отношении элементарных вещей был удивительный туман и блаженство. Хорошо помню конец 80-х - на Арбате, в студенческих общежитиях, на кухнях - люди говорили, говорили, говорили... при этом такую чушь, что стыдно.
Один серьезный экономист рассказывал: был он тогда в Польше и страшно удивился – сколько поляки написали трудов, исследующих ситуацию «а что будет, если курс СССР изменится?» Как им тогда себя вести, что делать? У нас, говорит он, когда СССР рухнул, не было НИЧЕГО. Ни одного варианта, никто даже не прикидывал: «а что будет, если...» - все думали, что «так будет всегда». (А после - что «рынок всё отрегулирует»). В результате величайшую страну в мире взяли как папуасов, сунув блестящие бусики, на которых написано слово «свобода». При этом спроси любого тогда (специально спрашивал) – что такое «свобода»? только улыбались счастливо, ну как же! Это же ух!! Говорили «свобода», а подразумевали под этим всего-навсего потертые джинсы.
...
В СССР вместо философии была идеология, и её вполне хватало на бытовом уровне. Когда же идеологию выключили, то в мозгу образовалась пустота – и убедить человека можно было практически во всём. Уничтожение страны шло при почти единогласном одобрении: людям, типа, объяснили, а они, типа, поняли концепцию = согласились. «Понять» у нас стало синонимом «принять». (Ну, я же потрудился, понял, как же теперь этот труд-понимание выбросить на помойку? Жалко).
...
«Прощение», «покаяние», «демократия», свобода»... Русский язык давно уже перестал быть великим, могучим, и даже русским – правильнее сегодня называть его «российским». Мощь определяет сила созданных в этом языке текстов (Достоевский, Толстой), а за последние 100 лет в русском не было сформулировано практически ни одного нового смысла, а старые-проверенные забылись, вышли из употребления. «Свобода – это осознанная...» ну? «Если Бога нет, то всё...» что? Концовка не выскакивает изо рта автоматически, как в песне, мускулы ослабли, и даже «Волга впадает в Каспийское море» каждому нужно уже доказывать заново, глядя на карту, а не слушая музыку.
...
Прошло ещё 20 лет, а фундаментальные понятия (что такое «хорошо», что такое «плохо») так и не были сформулированы. Но если нет в голове аппарата, распознающего здоровое-больное, то нет и иммунитета. Любая концепция становится опасной, как вирус – любого можно легко построить в нужном направлении: 2х2=4, понял? – Понял... – Вот и бегом!
...
Легче всего на логику покупаются подростки. До семи лет ребенка не обманешь – он нутром понимает главные вещи: мама хорошая, врать нельзя, жизнь прекрасна... А вот подросток - ему уже легко голову задурить-доказать, что мама его в общем-то не лучше прочих, что можно иногда соврать, а жизнь бессмысленна, и лучше бы застрелиться. Много веков русские были детьми (счастье!), а потом стали подростками (брр!), и начались болезни.
...
«Самоуважение» - откуда завязался в мозгу этот аппендицит? Всегда у человека были две взрослые задачи: 1) сделать что-то такое, чтобы тебя уважали другие, и 2) научиться уважать других. Всё. А саомуважение – это какое-то интересное состояние, когда отгородился от всех, наплевать на всех, ничего особенного не сделал, чтобы тебя уважали другие – но при этом неплохо себя чувствуешь. На практике это, как правило, такой растопырившийся прыщ, который стоит в вагоне метро, как дважды Герой Советского Союза, и не повернется, не подвинется, чтобы пропустить кого-нибудь. (Нет, правда, если я уважаю других, и они меня тоже уважают – куда мне намазать еще «самоуважение»?)
...
На Винзаводе есть хорошая галерея «Проун», сейчас там выставка А. Древина и Н. Удальцовой, их взаимные портреты, здорово. Мы сходили с женой, посмотрели - как они рисовали один другого, сделали друг друга темами своего творчества (как и положено мужу и жене), сделали это гениально.
Заскочили парень с девушкой – чирк-чирк! глазами - и на выход.
Мы поглядели Древина-Удальцову, а потом прошлись по Винзаводу посмотреть еще чего-нибудь. В галереях современного-умственного искусства очень много молодежи (хочется же чувствовать себя умными: «2х2=4, как же, я знаю!») И очень много на редкость бездарной живописи, я даже удивился. Не инсталляции (тут мне всё равно), а конкретно: холст, масло, ноль.
Наверное, современное искусство и может быть только ОЧЕНЬ плохой живописью – ведь если живопись хорошая, так ли важна её актуальность?
...
Точно так же современное искусство может быть только ОЧЕНЬ плохой поэзией:
«Богородица, Дево,
Путина прогони Путина прогони, Путина прогони. …
Патриарх Гундяй верит в Путина
Лучше бы в Бога, сука, верил
Пояс Девы не заменит митингов
На протестах с нами Приснодева...»
И т.д., с тем же талантом. Все творчество молодых акционисток ушло на то, чтобы придумать, как прорваться в храм Христа Спасителя, чем закрыть лица, как договориться с критиками-журналистами, с видеокамерой... На хороший текст уже и сил не осталось. Кстати, хорошие стихи тут даже раздражали бы: если живопись (поэзия, музыка, красота) – это только прислуга для замысла, то сразу почему-то совестно на это смотреть. Как на профессора, подрабатывающего официантом. И концепция сразу кажется глупой (не стоит таких усилий - профессора), и клиент недоволен (профессор же давит авторитетом, аппетит портит, «вилку надо держать в левой руке»). В общем, концептуальное искусство именно что и должно быть бездарным – такова его природа-материал.
Молодежь, заскочившая на выставку Древина и Удальцовой, почувствовала-считала чужеродность буквально за 2 секунды: смотреть не на что. Прикол понятен: муж жену рисует, жена мужа, что еще? Банально. Хочется концепции, «смысла».
До того живописи, красоты, естественности нужно сначала немного подрасти.
...
Искусствовед Максим Тавьев, сравнивая раннего Сезанна, насыщенного сюжетом, метафорами (в молодости все это любят, даже гении) с Сезанном поздним, ушедшим от метафоричности к «просто быту», картинкам обыкновенной жизни, от которых почему-то волосы на голове шевелятся, пишет: «понятие "смысл" в этом случае становится равнозначным понятию "бытие"»
И тогда «просто увидеть» – это уже и означает: «понять».
...
Идем обратно с Винзавода – зима, мороз, солнце – и все время идем по какому-то неприятно сухому асфальту. (Ведь если асфальт сухой, он должен быть теплым! Пройтись по первому сухому асфальту, прогретому солнышком – счастье, весна!) – нет, сыплют на него что-то, и он становится неприятно чужим, подошвами чувствуешь его шершавость, сухость и холод. Неправильность. Искусственность. Нарочитость асфальта.
Свернули в подворотню – там не сыпали поганой химией - и горбылями накапало с крыши, серый лед. Ногами мелко шир-шир! для равновесия, и сразу собрался, повеселел, почувствовал себя как в детстве – в школу иду, всё хорошо.
...
Философские построения нужны подросткам – чтобы переболеть вирусами, гриппом и пр. слабостями растущего организма (поэтому легко уговорить на любые митинги, революции, «общественные поступки», выборы, «акции по расширению художественного пространства», на борьбу и т.д. – подростки не любят жизнь, не умеют жить, боятся ее, больше доверяя схемам).
А когда наелся-усвоил, повзрослел (как поздний Сезанн), то опять не собьешь никакими концепциями (как в детстве): мама хорошая, врать нельзя, жизнь прекрасна. Асфальт теплый. И смыслы в жизни все очень простые: зима-лето-осень, детство-отрочество-юность. Смысл – это то, что утешает. Что дает силы жить-работать, несмотря на миллион неприятных обстоятельств. Смысл – это то, что приносит радость (кишка тонка выдумать такую концепцию, чтобы приносила радость).
...
Подростки отвыкли от детской радости – вот и умничают. И смыслы им нужны умные-философские – другим не доверяют.
А в живописи понимать нечего.
И в музыке – ведь не становишься умнее от Моцарта, Вивальди или даже от Рахманинова. Просто их музыка радует и выпрямляет. (Или иногда смешит тонкими шутками – Прокофьев). И, главное, всегда открывает глаза.
Ума не добавляет даже Бах.
Изображение:
1 - К. Сутягин, Март, 2010, фрагмент