От редакции. Поэт, прозаик, эссеист, автор и исполнитель рок-текстов, организатор международных фестивалей Сергей Жадан – ключевой персонаж «новой волны» украинской литературы, её двигатель и её лицо. Параллельно он осуществляет масштабное взаимодействие с литературами других стран, не в последнюю очередь – с Россией. Активно переводимый на русский, и переводящий на украинский современную русскую поэзию, он весьма известен сейчас, пожалуй, и у нас. Несколько лет назад приобрёл популярность в Рунете его текст «Никогда не интересуйся политикой» (фрагмент из книги «Anarchy in the Ukr» в переводе Елены Мариничевой). Во время оранжевой революции Жадан неожиданно для многих оказался комендантом палаточного городка в центре Харькова.
* * *
Русский журнал: Со времени написания «Anarchy in the Ukr» прошло семь лет. Находишь ли ты в себе, в своём понимании политической жизни человечества какие-то сдвиги, изменения с тех пор?
Сергей Жадан: Да, замечаю. Тогда, семь лет назад, появился этот текст, как реакция на "постреволюционный синдром" в обществе, на первые попытки "контрреволюционного отката назад". С тех пор, мне кажется, украинское общество теряет остатки романтической веры в политику, как в социальный или же экономический рычаг, и всё больше полагается на собственные силы, на принципы солидарности и взаимоподдержки. События последних восьми лет научили не верить политикам – ни "либералам", ни "консерваторам".
РЖ: Как случилось, что ты, в 90-е несколько дистанцировавшийся от политических коллизий, вдруг стал на какое-то время убеждённым активистом?
С.Ж.: Да нет, «убежденным активистом» я был всегда – и в начале 90-х, и в начале 2000-х. Просто это не было связано с поддержкой какой-либо политической силы. Да и сейчас не связано. Политика – это навязанное нам зло, которое мешает отстаивать свои права и защищать свои принципы.
РЖ: Помнится, ты рассказывал, как важен был для тебя пример твоих студентов – обитателей палаточного городка.
С.Ж.: Что касается нашей харьковской площади, там были не только мои студенты, там были студенты разных харьковских вузов. Наш харьковский «майдан» был студенческим – людей старшего возраста мы не принимали. Нам важно было не скатиться в политиканство. Там были действительно очень порядочные и честные ребята. Их было немного, это тоже парадокс – в Харькове учится более 200 000 студентов. Из них только несколько сотен не побоялись ректоров и вышли на площадь.
РЖ: Опыт жизни в палатке на площади – изменил ли он тебя?
С.Ж.: Нет, не изменил – я был на своем месте, с друзьями и единомышленниками. Когда ситуация изменилась, и были назначены перевыборы (собственно то, ради чего мы там собрались), мы свернули палатки и ушли с площади, оставшись единомышленниками. Для нас это не было работой, мы не получали за это бабки. Как пришли так и ушли. Нужно будет – снова придём.
РЖ: Писатель и Революция – отличаются ли эти взаимоотношения в Украине и в России?
С.Ж.: На самом деле украинские события осени 2004 года – не совсем революция. Это просто смена режима. Революция – это когда рушится система и ломаются устои. В 2004 году была революционная ситуация, но всё это вылилось в ряд компромиссов и серию предательств. Думаю, настоящая социальная революция у нас впереди.
О революционности писателей мне говорить сложно. Иногда кажется, что большинство из них требуют очередной смены режима, то есть очередного передела власти. Для некоторых украинских интеллектуалов самоцелью является свержение нынешней власти, любой ценой. Как тактика это правильно, но как стратегия – не имеет дальнейшего развития.
Отличается ли это от ситуации в России – не знаю. У вас, насколько я вижу, интеллектуальная среда тоже разделилась на "либералов" и "почвенников". То есть всё опять сводится к либерально-буржуазному замыливанию общественного сознания.
РЖ: Раз уж вернулись к теме "либералов" и "консерваторов": согласен ли ты, что те, о ком ты говоришь, не являлись подлинными либералами, и этим только дискредитировали либеральную идею? Или всё-таки ты отбрасываешь либеральную систему ценностей саму по себе? Если так, то какова лучшая ей альтернатива?
С.Ж.: Скорее всего они действительно являются либералами, в самом плохом смысле этого слова. Ну и, соответственно, то же самое с консерваторами. Отбрасываю ли я либеральную систему ценностей? Да, я её отбрасываю. Хотя вынужден жить в этой системе координат. Что можно ей противопоставить? Например, идеи синдикализма.
РЖ: Хорошо известен твой давний интерес к образам Че Гевары и Мао...
С.Ж.: Ну, не к образам. Точнее будет сказать – к теоретическому и историческому наследию...
РЖ: Поясни, пожалуйста. Парадоксализм высказываний Мао привлекателен для интеллектуалов, хотя кажется всё-таки пародией на классическую даосскую или чаньскую традицию. Но наследие историческое – что именно в нём по-прежнему интересного, или, скажем, актуального? Что именно интересно тебе из наследия Че?
С.Ж.: Мао был, наверное, наиболее последовательным революционером, наиболее жестким в своем следовании идеям марксизма. Собственно, как и Че. Не уверен, что в маоизме действительно проглядываются элементы пародии, скорее всего это желание капитала показывать левые политические модели исключительно в ироничном ключе. В любом случае, разрыв Мао с советским вариантом социализма был обусловлен, насколько я понимаю, именно этой попыткой до конца держаться основ марксизма. А пародии – это же все на уровне песни Высоцкого про хунвейбинов.
Что касается Че – он, как мне кажется, является ярким примером того, что марксизм на практике совсем не обязательно заканчивается сталинизмом и тоталитаризмом, и что марксизм и в середине ХХ века был живой и мощной идеологической базой.
РЖ: Если ты отбрасываешь сталинизм, то как быть с практикой коммунизма в Китае, с «культурной революцией» в виде уничтожения образованной прослойки общества?
С.Ж.: Ну, с точки зрения «образованной прослойки» вся культурная революция, наверное, действительно сводилась исключительно к уничтожению. Думаю, у китайских марксистов были другие аргументы – например, борьба с обуржуазившейся номенклатурой, с вырождающейся бюрократией.
РЖ: Тебя видели на пикетах в Берлине и, говорят, даже в Гаване...
С.Ж.: В Гаване – нет. Не представляю, какие могут быть пикеты в Гаване.
РЖ: То есть, кубинская версия коммунизма далека от идеала?
С.Ж.: Идеальных версий коммунизма не существует. Собственно, как и идеальных версий капитализма. А кубинская модель, на самом деле, все время находилась в движении. Мне кажется, это было как раз движение в сторону от идеала.
РЖ: Революционная стилистика для тебя универсальна и наднациональна – или ты допускаешь для каждого народа свой собственный, уникальный исторический путь?
С.Ж.: В историческом и культурном плане – несомненно, допускаю. Но в плане социально-экономического развития – мы все живем в системе, которую в свое время описал Маркс. И китайский экономический прорыв, и шведский социализм – все подчинено законам капитала. Не знаю, стоит ли здесь выдумывать велосипед.
РЖ: Мне представляется в чём-то знаковым твой рассказ «Паспорт моряка», чьи персонажи на пике пубертатного периода попадают в околокриминальные круги крымского побережья. Текст написан с любовью к Крыму – что не так часто встречается у пишущих сегодня на украинском. Видишь ли ты какие-то шансы разрешения социально-политических конфликтов вокруг Крыма, и в чём именно?
С.Ж.: Сложно сказать. Все будет, наверное, зависеть от разрешения этих конфликтов в Украине вообще. Так или иначе, ситуация в Крыму формируется в зависимости от ситуации в Киеве, как некая защитная реакция. И пока что эта ситуация складывается не в пользу разрешения "крымского вопроса".
РЖ: Харьков, в котором ты живёшь едва ли не двадцать лет – придаёт ли он какой-то особый локальный ракурс зрению, в смысле – мировоззрению?
С.Ж.: Да, конечно. У Харькова есть очень мощный исторический и культурный бэкграунд, который чувствуется и сегодня. Прежде всего стоит упомянуть «столичный период» города – то есть 20-е годы, когда Харьков был столицей социалистической Украины и, фактически – огромным социально-культурным плацдармом для экспериментов. Красный Харьков – это марксизм на практике, там было много интересных вещей – и в экономике, и в плане урбанистического развития, и в архитектуре, и в культуре.
Харьков сегодняшний очень интересен с социальной, языковой, национальной точки зрения – он довольно открытый, динамичный и по-своему радикальный.
РЖ: Всё-таки родной город Эдуарда Лимонова, воспетый им в романах... Признаёшь ли влияние Лимонова если не на твой литературный стиль, то на твои взгляды? (Такие предположения приходилось слышать).
С.Ж.: Нет, не признаю. Но романы его читаю с большим интересом.
Мы не знакомы, но для меня он очень интересен как писатель, выстраивающий действительность под литературу, превративший себя в литературного героя. Интересен его стиль, интересна его попытка (по моему мнению – очень удачная) привнести в русскую литературу эстетику панка. Вместе с тем меня категорически не устраивает отсутствие у него понимания Украины, как отдельной историко-культурной единицы. Это странно для человека, столь долго прожившего в Харькове.
РЖ: Имеет ли, по-твоему, перспективы его революционная деятельность?
С.Ж.: Революционная деятельность, по моему глубокому убеждению, всегда имеет перспективы. Просто проявляться эти перспективы могут по-разному.
Беседовал Игорь Сид