Владислав Тарасенко, к.ф.н., ст.н.с. Института философии РАН, главный редактор журнала "Корпоративная культура", разработчик курсов в Институте бизнеса и делового администрирования Академии народного хозяйства при Правительстве РФ, бизнес-консультант (Москва)
Сюжетом для этой беседы послужила продолжительная публичная полемика о конфликте маргинального и центрального, способах изменения "маргинального общественного сознания" и возможной роли "провинций" в нынешней экономике. Диалог проходил во время одного из региональных отраслевых форумов в Архангельске ("Пур-Наволок-Отель").
"Русский журнал": Начнем с того, что затрагивает значительную часть общества, - с "синдрома провинциальности": в вашей трактовке он получает расширенное толкование как переживание обделенности, размещения вне "центра", который всегда выносится вовне. Главный способ снятия синдрома в этом случае - помещение себя, отдельного индивида, в "центр", центр активности, и постепенное расширение зоны своей ответственности, включение в нее других людей, сообществ, территорий. Это вполне резонный выход, который задействует деятельное начало в человеке. Как может выглядеть его реализация?
Владислав Тарасенко: Можно предложить несколько решений. В синдроме провинции я вижу, во-первых, общественный и управленческий аспект - в его рамках можно провести соответствующие социальные спекуляции, и, во-вторых, философский аспект, связанный с установками сознания. Это уже не социологизация вопроса, а попытка феноменологии, попытка описать дрейф коллективных убеждений и общественного сознания. Ясно, что эти два аспекта связаны.
Если взять социологическую сторону, то мотивация провинциала (уехать в "не-провинцию") связана с неудовлетворенными социальными потребностями: в материальных благах, в качестве жизни, в общении, в самореализации. Если социальная модель для нас является базовой, то можно предположить и социальное лечение синдрома - то есть просто удовлетворение потребностей. Когда потребности удовлетворены, то и мотивация, связанная с движением к "центру", пропадает.
Это не предмет личных убеждений, это социальная проблема, связанная с тем, что под воздействием сообщества у меня сформировалась модель "верха" и "низа", модель правильного и неправильного образа жизни, модель центра и периферии. Условно говоря, я съездил куда-то и увидел, что в этом месте живут лучше; оно ассоциируется с центром, и я понимаю, что мне проще и выгоднее переехать, чем менять то место, в котором я живу в данный момент.
РЖ: Однако провинцией называют не то место, где плохо, а то, где я не вижу возможности сделать лучше, радикально исправить его и саму провинциальность, - либо оно так устроено, либо я сам так устроен. Дело отнюдь не в текущей оценке своего места, а в подходе к нему как к точке приложения (или неприложения) сил.
И не только оценочная, но и субъективно-психологическая сторона отходит на второй план: место может вызывать отторжение, неприязнь, но служить материалом для перемен. В этом случае социальный рецепт становится немного иным. Он должен включать в себя прививку видения возможностей и ресурсов. Об этом рассуждал Олег Игоревич Генисаретский: ресурсность не сводится к недрам или финансам, она включает и человеческие компетенции, а среди них - способность осознавать и понимать свои действия, выходить из "бессознательного состояния", "слепоты".
Ресурсный подход - характерная черта предпринимательского образа мышления. Акцент переносится с перепада между центром и периферией на усмотрение ресурсов самого разного рода в окружающей среде, хотя сам перепад никуда не исчезает. Возможно, появление именно этой способности снимает социальную депрессию и позволяет организовать жизнь вокруг себя.
В.Т.: Согласен, но предпринимательский инстинкт, на мой взгляд, ближе не к социальным, а к когнитивным способностям человека. Он относится, скорее, к нейрофизиологическому уровню. Это не какая-то социальная функция, которую можно воспитывать и развивать.
РЖ: Тогда мы возвращаемся к биологическому детерминизму - это тупиковый путь, он никак не поможет нам. Предпринимательский или, шире, хозяйственный склад мышления тоже может индуцироваться, он выращивается в хозяйствующем сообществе.
В.Т.: Конечно, социальное окружение влияет, но эта индукция происходит не так быстро. Вряд ли одного человека, который родился не в предпринимательской, а в провинциальной среде, можно быстро социализировать в предпринимательской культуре - для этого должны быть очень мощные предпосылки, и я считаю, что эти предпосылки скорее связаны с когнитивными особенностями человека, чем со средой. Бывает, что человека помещаешь в идеальную среду, он учится, но в результате получается пшик. Очень часто это происходит с отпрысками богатых родителей, которые путешествуют, получают замечательное образование, общаются с нобелевскими лауреатами, а потом становятся рантье или, того хуже, проматывают состояние. А бывают люди, которые, наоборот, без социального и финансового капитала добиваются всего сами.
Меня можно упрекнуть в евгенике, но общество в силах проводить целенаправленную селекцию этих когнитивных способностей. Условно говоря, государство может усиливать способность к размножению более успешных индивидов, которые проявляют эти качества, - а можно, как было в нашем государстве, предпринимателей нейтрализовать и убивать. Тогда они лишаются возможности производить потомство и передавать по наследству свои черты характера, которые позволяют им быть предпринимателями, искать возможности и проявлять инициативу.
К сожалению, у нас в российском обществе еще не произошел качественный переход: то поколение, которое воспроизводится сейчас (это моя интуиция, она не подкреплена конкретными исследованиями), в большей степени ищет гарантий, чем возможностей. Оно в большей степени надеется на общество, чем на себя, хотя такой пуповинной связи с государством, которая была одним поколением ранее, уже нет. Социальный инфантилизм и бессубъектность проявляются уже в меньшей степени. Молодые люди требуют гарантий не от государства, а от корпораций, от хорошей работы - это уже лучше; но на себя они пока надеются в меньшей степени.
РЖ: Надо заметить, что потребность в изменениях, равно как и инертность, не связана с "периферийным" или "центральным" сознанием. В управлении изменениями выделен "процесс предотвращения изменений", когда организации или сообщества всеми силами сопротивляются появлению новых требований к своей работе, и одна из причин этого - сложившаяся культура.
Это выражено в известной "формуле перемен" Глейчера: в левой части неравенства - несогласие, недовольство тем, что есть сейчас; представление о том, что должно быть; степень выполнимости и ясность первых шагов для перехода от первого во второе состояние, а в правой части - уровень сопротивления. Чтобы провести изменения, значение левой части (в условных единицах) должно быть больше, чем значение правой. Это довольно простая модель, но вот что интересно: всеми параметрами, которые она берет в расчет, можно управлять, кроме сопротивления людей. Левая часть разложена на компоненты - мы можем представить дефекты сегодняшнего положения, сформировать образ будущего, определить свои шаги. Но правая часть, сопротивление сообщества, берется как данность, целостная характеристика системы, которую можно только "измерять" в этих условных единицах.
И житель мегаполиса может быть крайне инертным и опасаться любых перемен, например, в образе жизни самого мегаполиса. Более того, с расширением кругозора и скорости коммуникаций эти опасения могут усиливаться - Бодрийяр говорил о той ситуации, при которой просвещенность ведет к безразличию и стремлению всеми силами избежать неизвестного.
В.Т.: Разумеется, и в мегаполисе можно быть провинциалом - дело в том, где мы мыслим центр: там, где мы живем, или где-то в другой точке, вынесенной за пределы нашего существования. Провинциальность не только сопротивляется изменению, ее важная черта - это оправдание. Мы оправдываем свою маргинальность. Сестры говорят: "в Москву, в Москву!" - но никуда не едут.
Когда мы понимаем, что мы не в центре, но видим, что где-то там есть центр, где больше возможностей, то мы бросаем все, переезжаем и начинаем эти возможности реализовывать - это уже предпринимательский тип поведения. Есть и другой путь: мы не обращаем внимания на тот центр, ставим в центр себя и, продолжая жить здесь, преобразуем мир и ищем новые возможности. Вот два типа предпринимательского мышления. Остальные случаи - это оправдания инфантильного человека, оправдания своей бездеятельности и безынициативности.
Надо сделать, чтобы человека не устраивало свое положение, чтобы у него возникла мотивация на изменения, в том числе на улучшение уклада своей собственной жизни. Он должен понять: я могу реально изменить к лучшему свой быт, уровень своего комфорта, уровень образования своих детей, и это в моих силах. Только тогда возникает развитие, только тогда снижается провинциальность.
В России кроме сельского уклада есть еще один инертный уклад - terra incognita для социологов. Я пытался отрефлексировать его и обозначил как "уклад службы безопасности". У нас огромное количество органов безопасности: и милиция, и военные, и спецслужбы, и структуры безопасности предприятий - то есть сформировалось огромное количество людей, работоспособных мужчин, которые ориентированы на подобный тип жизни. Этот уклад мало изучен, и он, по сути дела, тоже патерналистский.
Да, я согласен, что человеку, который двадцать пять лет честно отслужил, был в "горячей точке", государство обязано дать квартиру и какой-то необходимый минимум обеспеченности. Но я абсолютно не согласен с тем, когда взрослые работоспособные люди, прошедшие службу, и после нее остаются ориентированы на тот тип отношений, который был во время их службы: они ждут льгот, гарантий, устраиваются в подобные организации, где получают небольшой равномерный заработок. У нас большое число умных, способных многое сделать для страны людей с хорошим образованием, которые благодаря такому укладу социально инвалидизированы.
Можно быть отшельником, медитировать и довольствоваться исключительно своими мечтами. Но для нас сегодня речь идет о том, чтобы удовлетворить базовые социальные потребности, причем сделать это не за счет государства и не за счет Ильи-пророка на колеснице, а за счет изменения той социальной и материальной реальности, которая нас окружает. Почему стремление человека к этому мы рассматриваем чуть ли не как грех? Это абсолютно нормально, и люди этого достойны: пережив войны, катаклизмы и революции, они имеют право жить нормальной жизнью.
Из изменения окружения вырастает изменение поведения. А общество решает большое число проблем, снимая протестные настроения, возможность переворотов и появления сумасшедших, которые используют народ для своих целей. Кстати, Торстейн Веблен в "Теории праздного класса" доказывал, что все великие инновации и идеи принадлежат, по сути, бездельникам, которые удовлетворили базовые социальные потребности.
РЖ: "Базовые" потребности не обязательно значит "материальные" потребности. Именно многообразие потребностей определяет общественное поле как таковое. Если люди считают базовым одно и то же, заполняют его одинаковым содержанием и делают это одинаковым способом, синхронно меняют поведение, то перед нами уже не социум, а одна корпорация.
В истории есть известные примеры, когда государство или какая-то часть его объявлялась "единой корпорацией", и в новейшей России есть корпорации, которые пытались сделать своей частью целые территории с их населением. Все эти примеры имеют печальный финал. Есть "карманные города" таких корпораций, которые раньше были монопрофильными городами, и в них вся жизнь без исключения полностью замыкается на решения этой корпорации. Жить там может быть очень комфортно, но это, по сути своей, большие бараки, которые лишают человека и выбора, и самоопределения - какой выбор в промзоне? Сама суть социального здесь ломается и исчезает. Можно выехать оттуда и начать действительно выбирать деятельность, профессию, образование, модель поведения. Но ведь чтобы выехать, надо уже обладать той самой предпринимательской способностью, способностью предпринять шаги по изменению своего статуса.
Между крайностями предпринимательства и инерции есть целый спектр вариантов. Вы справедливо называете их укладами, - но если это цельный уклад, а не ситуативные групповые модели, тогда и работать с ними следует совершенно иначе. Для начала их нельзя редуцировать к бездеятельности. Критерии деятельности и бездеятельности, скажем, в культуре отличаются от таких же критериев в экономическом измерении. Далее: их нельзя игнорировать, не принимать в расчет при любом социальном действии. Именно многообразие укладов обогащает общество и приводит его в движение - внутреннее, структурное движение, а не движение стройными колоннами к "удовлетворению базовых потребностей", которые, как известно, все время повышаются.
Но я хотел бы перейти к другой проблеме, имея в виду этот контекст. Если принять "закон необходимого многообразия" по отношению к обществу, его составляющим, то хозяйство тоже предстает весьма неоднородным. Во-первых, неоднородным по тем же самым хозяйственным укладам - есть целые профессиональные сообщества, которые десятилетиями работают на бесприбыльных началах, хотя они действительно необходимы экономике. Во-вторых, неоднородным по роду проблем, которые надо решать, управляя хозяйством: они имеют разную историю, разные корни, за ними стоят совершенно разные интересы. Возникает вопрос, который не раз обсуждали методологи отечественной школы в 90-е годы: что в этом случае служит единицей хозяйства? Предприятие, инициатива людей, финансовая операция - где тот шаг, который можно принять за основу, а затем применять раз за разом, последовательно решая скопившиеся проблемы?
В.Т.: Здесь "философского камня" нет, есть комплекс причин, которыми можно управлять. С точки зрения синергетики в сложной системе есть параметры порядка, то небольшое количество параметров, управленческое воздействие на которые может поменять систему: либо повергнуть ее в хаос, либо, наоборот, реструктурировать и вывести на следующий уровень. Если говорить о социальных системах, эти параметры порядка достаточно понятны. Здесь я бы выделил субъективные, организационные и объектные параметры.
Под субъективными параметрами подразумевается управление коллективными представлениями и ценностями людей, воздействие на убеждения. В Советском Союзе этим пользовались, в США пользуются сейчас, в России управлять этим пока не умеют. Ценностные концепты, которые генерирует государство, не являются ресурсом развития. Да, действительно, за материальное благосостояние никто не готов бороться и умирать на баррикадах, но ведь нет и идеальных представлений, за которые люди были бы готовы идти на жертвы. Не сформированы те ценностно-ролевые конструкции, которые станут идеологемами. Есть точка зрения, согласно которой их вообще не должно быть...
РЖ: Дело, может быть, в том, что выработка идей разного рода расслаивается по разным институтам. Это вовсе не значит, что идейная машинерия устарела как таковая. Происходит некое разделение интеллектуального труда из-за усложнения самих общественных отношений. На чем строится вся доктрина "обществ знаний" ЮНЕСКО? На том, что единство, универсальность и тотальность информационного общества оказались под вопросом и следует делать ставку на уникальные знания, собственные способности разных обществ. Источник идей не может работать в единственном числе, вне полемики и конкуренции он лишается притока свежих сил, оставляет свои идеи изолированными, а значит - беззащитными. Но в этой множественности, распределении производства идей государство должно занять свою позицию - его функция не должна сводиться к регулированию тарифов.
В.Т.: Но оно этим и занимается. Сейчас государство работает по принципу "мы не учим жить, мы помогаем материально". Однако проблема состоит в том, что эта система менее эффективна, чем система "мы учим жить и помогаем материально", вот и все. Идеологическая система менее затратна, чем неидеологическая, как это ни странно.
Источником идеологем и мифологем может быть или религия, или государственные институты. В советское время провайдерами идеологии выступали писатели - инженеры человеческих душ.
Решение может оказаться очень простым. Краеугольной идеологемой в цивилизованном обществе является священное право собственности - право человека на себя самого, на свою жизнь, достоинство, свободу. На это накладываются материальные ценности, собственность на которые человек приобретает. И государство - это инструмент защиты собственности. Я, как человек, распоряжающийся своей жизнью и имуществом, защищен государством. И в этом смысле патерналистские функции государства абсолютно нормальны. Другое дело, что у нас еще нет понятия собственности, оно не кристаллизовалось, не стало потребностью.
Мы живем в ситуации, когда субъект еще не стал индивидуальным, он пока еще коллективный. Коллективное мышление, коллективный субъект рождается раньше, чем индивидуальный. И неосознанно многие люди хотят приобщиться к коллективу, присосаться к коллективному субъекту, а не брать ответственность, не занимать место субъекта. Отсюда и рождается массовый патернализм. Что я имею в виду? Мне легче сказать, что я член такой-то организации, которая встанет на мою защиту и в субъектность которой я верю, чем принять ответственность за свою жизнь, за свое здоровье, за своих детей.
Разрыв состоит в том, что на уровне норм мы входим в какие-то коллективные субъекты, а на обыденном уровне есть сильнейшая атомизация населения. Здесь постоянный раздрай между сознанием и прагматикой.
До тех пор, пока не появится понятие собственности, не возникнут субъекты и не появится ответственность за решения, которые они принимают.
РЖ: Надо понимать, что мешает укоренению этого понятия: сама собственность, которой субъекты разного масштаба обладают сейчас, сформирована для них случайным образом. Наследник потому и проматывает семейное состояние, что не был включен в историю его накопления.
Возьмем другой масштаб: муниципалитет или регион. Они ведут хозяйство, но на чем, из чего оно состоит? В основном это куски больших производственных цепочек, в которые они были встроены при централизованной системе управления хозяйством. Эти цепочки давно распались, а новые на гигантских территориях с плохой инфраструктурой складываются десятилетиями. Отсюда частая несоразмерность полномочий, которыми наделены субъекты (например, органы власти разных уровней), тому, с чем они имеют дело. Это можно назвать рассогласованием масштабов.
В результате существуют все эти города, которые и могли бы расти, но не выдерживают новых нагрузок, потому что были рассчитаны на другой тип хозяйствования, и тому подобные деформации социального. Если же новые субъекты возникают и оперируют на других уровнях, которые адекватны современным экономическим задачам, то непонятно, какие технологии управления соответствуют этим уровням и масштабам, как с ними обращаться. И субъектность определяется неверно, и объект расценивается по старым моделям (например, "регион привлек инвестиции", хотя на деле это могут быть инвестиции какого-нибудь частно-государственного партнерства, и не в регион, а в промышленный узел, который должен связать несколько регионов и т.п.). Тем самым рассогласование масштабов не только не уменьшается, оно усиливается и закрепляется.
Поверх приватизации, закрепленной юридически, должна пройти хозяйственная "приватизация", закрепленная субъектно и системно, - субъекты и их хозяйственные интересы должны найти свой масштаб. Это предмет чистой экономической активности.
Пока что мы несем на себе куски прошлого, и зачастую эти куски вполне материальны. Есть колоссальные активы, которые кажутся полезными, но использовать их в нынешней конфигурации субъектов трудно, а заменять целиком невозможно. Как быть, например, с сотнями разрозненных населенных пунктов, которые давно выпали из хозяйственных циклов и которые, кстати, стали заповедниками провинциальности: государство до сих пор обсуждает, как их "снабжать", "поддерживать", "содержать"?
В.Т.: А что происходит со всем этим? Происходит натурализация и феодализация хозяйства по принципу "спасайся, кто может". Люди начинают фактически жить натуральным хозяйством, прирастая к земле. А иных альтернатив нет.
Точнее, есть одна альтернатива, если мы сформируем параметры порядка или цели более высокого уровня, которые будут социально значимы и впишут город в новые цепочки создания стоимости. Но это не так уж и просто. Это не сугубо российская проблема, это, к примеру, проблема Африки: нашли каучук, город привязан к нему, в нем живут массы людей; потом естественный каучук заменяется искусственным, и государство умерло, ресурсы уехали. У нас эта проблема повторяется один к одному, потому что советское государство искусственно создало эти производственные цепочки, нашло под них ресурсы и создало циклы их использования. Текущая задача государства - запускать крупные национальные проекты и консолидировать в рамках проектов разные регионы России с их географической и экономической специализацией.
РЖ: И второй путь: консолидация не по вертикали, а по горизонтали. Необходимо наладить горизонтальные связи территорий, причем не в виде формальных деклараций, а в их повседневном взаимодействии. У нас же до сих пор действует комплекс хозяйственной автаркии: в каждом субъекте Федерации должны быть все отрасли хозяйства подряд, и в каждой отрасли должна быть только положительная динамика. Так ли? Зачем способствовать замкнутости, помогая всем понемногу и уравнивая свои настоящие преимущества, уникальные производства с тем, что с равным успехом делают все остальные регионы? Внутренний рынок страны должен работать как цельный организм.
То же самое необходимо и в сфере культуры. Люди не представляют, как складывается жизнь даже на соседней территории или в соседнем городе, какова их история. Можно сколько угодно говорить о культурном маркетинге, о продвижении регионов, но если люди внутри одного региона не будут знать друг о друге и интересоваться друг другом, то люди извне точно ими не заинтересуются.
Кто обеспечивает эту связность, если она разворачивается не только через внешнее управление, но и изнутри, горизонтально? Это носители определенных видов деятельности и специальностей. Через них переносится передовой опыт, они помогают территориям, сообществам находить свою хозяйственную нишу и укрепляться в ней - в частности, консалтинговая деятельность.
В.Т.: Такой специальностью, как ни странно, может стать менеджер по продажам. Наша задача сегодня - просто-напросто увеличивать товарный обмен между фирмами, между областями, увеличивать уровень потребления и объемы потребительских, деловых контактов. И тогда будут формироваться эти горизонтальные связи, специализация и дифференциация регионов по производству конкретной продукции и т.д.
В Америке сложилась целая культура коммивояжерства. Да, мы можем считать, что у нас другая культура и другой смысл жизни. Но обратите внимание, эта культура широко распространенных персональных продаж, с одной стороны, постоянно подогревает экономические связи, а с другой стороны, создает мобильность трудовых ресурсов. Она ориентирована на выгоду конкретной сделки. У нас же культура почвенническая, мы прирастаем со своими чадами и домочадцами к почве и сидим, глубоко вцепившись корнями, ожидая светлого будущего: мол, сейчас тут все в отбросах, но когда-нибудь потом они превратятся в навоз, навоз превратится в землю, земля родит яблоко, и тогда-то мы его съедим.
РЖ: В ряде случаев это рациональный путь. Хозяйствование в пределах одной сделки может быть губительным. К примеру, предприятие при нехватке заказов не занимается массовыми увольнениями, а бережет кадры, не продает активы, а старается сохранить технику; после рецессии наступает подъем, и ожидания компенсируются.
Принцип историков - "копай, где стоишь". Я называю главную компетенцию в современной экономике компетенцией утилизации. Это слово, если понимать его широко, сохраняет звучание utility - "полезность". Утилизация - способность превращать ненужное и бесполезное в нужное и полезное. По сути, она и воплощает предпринимательский тип мышления, который видит в окружающем ресурсы, а в неудобстве, нехватке чего-либо - неудовлетворенную потребность, которую он может заполнить. Утилизировать можно и знания людей, например, выявлять практичность теоретических исследований или встраивать устаревшие знания в современный контекст и т.п. Значит, можно говорить об управлении знаниями в обществе в целом.
Поэтому искусство сбережения ничуть не устаревает, только приходится непрерывно искать новое применение для всего, что стало ненужным.
В.Т.: Для этого надо сначала научить людей проводить границу между нужным и ненужным, хотя бы научить выбрасывать вещи. Вот тоже особенность нашей культуры: квартиры напоминают склады. Все хранится и наслаивается одно на другое. И это, по большому счету, тоже мешает потреблению, производству и экономической активности. Современная эпоха - время вещей, которые живут меньше, чем их пользователи. И чем быстрее мы выработаем полезность вещи, тем быстрее сможем ее утилизировать, чтобы создать что-то другое.
Оборотом вещей, наращиванием контактов, коммерческими связями мы искусственно - подчеркиваю, искусственно - подогреваем экономику. Это напоминает СВЧ-печь или токи Фуко, то есть подогрев происходит не за счет внешних ресурсов, а за счет того, что внутри идут достаточно быстрые процессы обмена, которые поднимают общий уровень благосостояния.
Мы до сих пор находимся в догоняющем экономическом жанре, только начинаем двигаться в сторону общества потребления. Я не вижу в экономике России никаких принципиально новых макро- и микродвижений, которые не повторяли бы то, что было в Европе, Японии, Америке, - мы только движемся в сторону общества потребления. Вообще, в России рано говорить о постиндустриальном обществе, по уровню ценностей у нас почвеннический феодализм с перспективой государственного капитализма.
Внедрение изменений любого уровня с точки зрения организационного развития может идти так: дезактивация старых лидеров, которые несут старые образцы поведения, и перевод их в креативную фазу либо замена лидера. Политические и бюрократические структуры сопротивляются инновациям, но этим можно управлять. Можно показать, как эти инновации отвечают интересам политических групп. В этом и состоит искусство политики: не "внедрять" инновации, а, лавируя между разными сообществами, продвигать их.
Если в какой-то организации больше двадцати человек, которые будут реализовывать идею, всегда возникают политические группы и лобби, ходы за и против, всегда есть недовольные - это и есть политика, которая может быть в маленьком ООО, на кафедре среди преподавателей или в пионерском лагере. Это свойство человеческих сообществ, которое надо учитывать и понимать. Работа с этими группами, поиск компромиссов и есть управление изменениями. И еще один способ добиться изменений - сделать принятие решений публичным.
Беседовал Артем Личутин, к.ф.н., эксперт Российского комитета Программы ЮНЕСКО "Информация для всех", руководитель аналитического отдела Группы компаний "ОМ-медиа" (Архангельск)