"Лингвист не может быть диктатором..."

Что сегодня происходит с русским языком? Почему мы говорим на разном русском языке с нашими детьми и можно ли это исправить? И вообще: возможно ли бороться за "чистоту русского языка"? Об этом и многом другом написал в своей новой книге "Язык на грани нервного срыва" (М.: Знак: Языки славянских культур, 2007) доктор филологических наук, директор Института лингвистики РГГУ Максим Кронгауз.

Обозреватель "Русского журнала" попросил Максима Кронгауза рассказать о новой книге.

Толерантно относиться к чужой речи

"Русский журнал": Ваша книга называется "Русский язык на грани нервного срыва". Почему у вас родилось такое название?

Максим Кронгауз: Последние годы, может быть, десятилетие, вокруг русского языка очень нездоровая атмосфера. Есть две противоположные позиции: одна состоит в том, что язык гибнет, а другая - наоборот, что с ним все в порядке. Обе позиции, на мой взгляд, неверны. В своем названии я совместил русский язык и отношение к нему со стороны нас - говорящих по-русски. На грани нервного срыва находится, конечно же, не язык, а носители русского языка. Мне кажется, что волноваться нужно, но переходить грань и устраивать истерику не стоит. Правда находится посередине, и в ней нужно разобраться.

Ровно это я и пытаюсь сделать: понять, что же происходит с языком, как он меняется, почему это иногда нравится, а иногда - нет и как на это можно или нужно реагировать.

РЖ: "Язык на грани нервного срыва" - это ваши статьи, собранные под общей обложкой, или единая книга?

М.К. : Это единая книга, которая основана на ряде статей, которые я публиковал в разных местах. Основа текстов - колонки, которые в течение 2006 года я вел в газете "Ведомости". А кроме того, это статьи из "Нового мира", "Отечественных записок", "Власти" и других толстых и худых журналов. Но это все равно новая книга, написанная на основе этих публикаций.

РЖ: Что вас больше всего беспокоит из того, что происходит с русским языком, а на что можно не обращать внимание?

М. К.: Я как лингвист обращаю внимание на все. Просто не стоит на всякое изменение вешать восклицательный знак.

Мы живем в ситуации, когда язык очень быстро меняется. Так же, как наша жизнь. Это изменения социальные и технологические. Появление интернета и других подобных вещей очень сильно изменило жизнь. А язык меняется вместе с окружающим нас миром.

Для старшего поколения новый язык часто бывает просто непонятен и неприемлем. Возникает определенный языковой разрыв между поколениями. Конечно, это неприятно. Но обвинять в этом случае младшее поколение, молодых людей, которые действительно говорят немножко на другом языке, неправильно. Вернуть молодых людей в 80-е годы невозможно, потому что мир изменился. Единственный способ - это налаживать мосты и толерантно относиться к другой речи.

"Язык падонков" - это игра

РЖ: Что в русском языке вызывает особое раздражение у разных слоев общества?

М.К. : Например, распространение брани, прежде всего - мата. Это действительно происходит. Затем - появление огромного числа заимствований. Или: смешение сленга и литературного языка.

Причем это сленг в широком смысле слова - бандитская лексика в том числе. Еще - изменения, возникшие в связи с вторжением интернет-языка. Старшее поколение этого не приемлет. А для молодых людей это нормально, это веселая игра.

РЖ: Вы говорите о "языке падонков"?

М.К. : В том числе. Но к "языку падонков" все не сводится. В интернете вообще много своих специфических словечек и явлений.

"Язык падонков" - это, прежде всего, модные клише, типа "убей сибя ап стену". Это тоже вызывает резкую реакцию, при том, что это - игра. То есть для одних это становится модой, а у других вызывает ненависть и отвращение.

РЖ: Игра - это хорошо. Но говорят, что "язык падонков" придуман самими филологами. И для них он хорош. Однако, с другой стороны, он массово уничтожает грамотность у тех, кто и так в русском языке не силен. Я имею в виду принятое в "языке падонков" намеренное искажение орфографии и прочие веселые штучки.

М.К. : Его создатели, безусловно, образованные люди. Проблема действительно состоит в том, что эта игра овладела массами, а массы большей частью - неграмотные люди. Таким образом, игра интеллектуалов становится неестественным пространством, в котором разрешено плясать как угодно. Изначально этот язык строился на искажении орфографии, происходящем по определенным правилам. Но правила, по мере овладения этой игрой массами, утрачиваются.

РЖ: Я вас слегка увела от темы?

М.К. : Я назвал некие больные точки. Еще, конечно, у многих вызывает отвращение гламурный язык. А у других, наоборот, - восторг.

РЖ: А что такое "гламурный язык"?

М.К. : Он неоднороден. Это рекламные слова и слова типа "вау", "пафосный" или "готичный", на которые многие реагируют болезненно, а молодые девушки, напротив, с удовольствием их используют.

Такие больные точки раскалывают русскоязычное общество на группы людей, которые не приемлют друг друга. В книге я пытаюсь это проанализировать и показать, что более мягкая реакция на подобные различия, языковая толерантность способствовала бы стабилизации языка.

Сняв табу на мат, мы теряем свою уникальность

РЖ: А как можно достигнуть этой толерантности?

М.К. : По-разному. Это, скорее, свойство общества (но эта тема - за пределами нашего разговора). Толерантности можно достигнуть, прежде всего, образованием и культурой. И уж точно - не запретами и штрафами. Есть, конечно, исключения. Это - оскорбления, нецензурная речь. Сегодня и она для молодых людей стала естественной?

РЖ: ... и даже по телевидению не всегда забивается.

М.К. : В книгах тоже не всегда ставятся точки. Это иная ситуация по сравнению с 80-ми годами, когда даже появление точек было запрещено. Во всяком случае, современные авторы себе этого не позволяли.

В 80-е мат, конечно, существовал. Но существовал с довольно строгими ограничениями. Например, в публичной речи мат был недопустим. Кроме того, были кросс-гендерные ограничения (в употреблении между мужчиной и женщиной из городской среды). И, конечно же, образованные взрослые не использовали мат в разговоре при детях и уж точно - с детьми.

Сегодня большая часть из этих ограничений снимается. Причем даже в публичной речи.

Сейчас, правда, происходит некоторый откат обратно (не в 80-е годы, конечно): на телевидении происходит "запикивание" мата, а в текстах (во всяком случае - в газетах) мат почти всегда заменяется точками. Но даже точки и "запикивание" - это все равно признание, что он имел место.

Все это вызывает непонимание у старшего поколения. Это точки разделения нас нашим языком. Поэтому одна из глав моей книги называется "Разделенные одним языком".

РЖ: Причем это разделение происходит в рамках одного сословия.

М.К. : Да. Вполне интеллигентные молодые люди не имеют культурных ограничений на использование матерных слов. Я слышу, как мальчик и девочка, идущие мимо меня, используют эти слова.

РЖ: А вам не кажется, что мат в устах героев различных реалити-шоу, типа "Дом-2", дает всем молодым людям "добро" на бранные слова? Раз так говорят телегерои нашего времени, то почему мы не можем? Разве здесь не нужны запреты?

М.К. : Что касается мата, то здесь одними культурными действиями не обойтись. Нужны запреты. Но в остальном - отменить слово "вау" уже невозможно. Это разные вещи.

Многие говорят о защите языка, о том, что нужны законы, воздействующие на язык. Но от кого мы хотим его защитить? Прежде всего - от нас самих.

Сегодня мы приходим к европейскому состоянию, когда бранные слова не являются табуированными (а это всегда характеризовало русский мат). В этом смысле мы теряем эту уникальность.

Грани стерты, и все употребляют всё

М.К.: Есть разные способы воздействия на язык, но самые грубые дают плохой результат. Как ни борются с интернет-"языком падонков", но сама эта борьба создает ореол вокруг него, моду на такое написание слова.

РЖ: Интернет-язык - это для молодежи и знак "своего". То, что объединяет "посвященных"?

М.К. : Это и способ противопоставления чужим, другим поколениям, которые этого языка не знают. Именно поэтому к таким вещам нужно очень аккуратно относиться. Нельзя запрещать, но нужно, чтобы молодые люди могли общаться и с представителями другого поколения. Использовать те слова, которые им понятны. Поэтому, когда возникают эти больные точки разрыва между поколениями, между разными субкультурами внутри нашего общества, они приводят к разрушению не просто языка, а к разрушению нормальной коммуникации между этими разными слоями.

РЖ: А вы не замечали такую вещь, когда представители поколения родителей стараются говорить на молодежном сленге? Наверное, чтобы ближе к детям быть. Они даже не видят, как это нелепо выглядит: какая-то пожилая тетка примеряет что-то и говорит: прикольно!

М.К.: Это очень яркая характеристика нашего времени: произошло смешение сленга и литературного языка. И теперь любой носитель языка может использовать как молодежное слово, слово из бандитского жаргона, так и вполне литературное. Границ между разными подъязыками, которые существовали раньше, не стало. Всегда был молодежный жаргон, были профессиональные жаргоны и прочие, но смешения почти не было.

А сегодня все перемешалось. Мы не ощущаем, как многие слова из бандитского лексикона вошли в нашу жизнь. Например, слово "беспредел", пришедшее из лагерного языка, уже использовалось в официальной ноте МИДа. Границы стерты, и все употребляют всё.

РЖ: Это характерно только для нас или это общемировой процесс?

М.К. : Все языки сегодня переживают определенный слом. И это связано также с новыми технологиями и с социальными изменениями в обществе - с так называемой глобализацией. Практически все языки находятся под влиянием английского (кроме самого английского). Причем он влияет прежде всего на лексику других языков.

В советское время невозможно было в русские тексты включать слова, написанные латиницей. До революции, скажем, так писал Лев Толстой. Он мог писать по-русски, а потом перейти на французский. Для советского периода это было нехарактерно. Иностранные слова всегда переводились. А сегодня и в газетах, и в книжках встречаются вкрапления текста по-английски. Или, скажем, во многих газетах принято писать иностранные имена латиницей.

Изменились стратегии понимания текстов

РЖ: Словом, вы занимаетесь фиксацией того, что происходит в языке. Но не для того, чтобы обличать или оправдывать, а чтобы показать, что все это есть.

М.К. : Ну да. Нужно отойти от однозначных оценок и показать, как много новых явлений появилось в нашем языке. Мы иначе здороваемся, иначе называем друг друга. Появились новые стратегии понимания текстов.

РЖ: А что это значит?

М.К. : Мы часто сталкиваемся с текстами, в которых нам многое непонятно. Если вы откроете обычную газету, то наверняка найдутся тексты, в которых вам что-то не ясно. Это значит, что должна появиться новая стратегия чтения таких текстов, когда мы либо пренебрегаем непонятными словами, либо пытаемся их расшифровывать. Главное здесь - это стратегия неполного понимания текста.

РЖ: Это как чтение иностранной книжки без словаря?

М.К. : Да. Такое прагматичное чтение, когда вы выхватываете то, что вам нужно. Не зацикливаетесь на том, что вам неизвестно.

РЖ: Все эти процессы обогащают язык или наоборот? Я не прошу вас давать оценку?

М.К.: Такой вопрос уже предполагает оценку. Это меняет язык. Меняется язык, способы общения, стратегии и т.д.

РЖ: А если предположить, что будет с языком через пятьдесят лет?

М.К.: Тут мы точно выходим за пределы научного знания. Но можно представить себе следующее: мы пережили в течение последних двадцати лет период, когда язык менялся необычайно быстро. Период нестабильности привел к психологическому и коммуникативному дискомфорту... За это время язык прожил такую жизнь, какую он обычно проживает за несколько веков.

Так долго длиться не может. За этим периодом последует некая стабилизация языка. Будет выработан новый общий стандарт. То, что называется литературным языком. Мы к нему неминуемо придем. Это действие жестких лингвистических законов. В этом смысле позиция, что все будет нормально, что язык все перетерпит, - верна. Другое дело, что мы - носители русского языка - страдаем от разрыва. Понятно, что мои дети будут говорить иначе. А мне неприятно, что мы говорим по-разному. Но изменить что-то уже невозможно. А каким будет новый стандарт? Как ни странно, это не так важно. Важно, что этот литературный язык будет принят всеми его носителями. Сегодня же происходит отталкивание от языка других, чужих. Мы готовы к человеку, использующему не то слово, отнестись плохо независимо от того, что он говорит.

Никаких "лиц славянской национальности" нет

РЖ: Какая структура у вашей книги?

М.К.: В книжке четыре главы. Первая называется "Заметки просвещенного обывателя". Вторая глава - "Ключевые слова эпохи", где я пытаюсь поговорить про разные виды слов и словечек, которые появились в последнее время и на которые мы нервно реагируем. В рамках этой главы очень важная тема - это уход слов. Ведь не только что-то приходит, но многое и уходит. Этот процесс поймать гораздо труднее, чем приход. Такие слова нужно вылавливать, делая это аккуратно. Ведь в пассивном запасе они сохраняются.

Понятно, что ушли идеологические слова. Какое-нибудь слово из фельетонов 60-70-х годов - к примеру, "несун" (тот, кто ворует продукты на своем предприятии) ушло.

Но никакими идеологическими причинами не объяснить, почему, например, ушло слово "получка". Раньше его произносили чаще, чем "зарплата". Жили от получки до получки.

Ушло и слово "консенсус". Его очень любил Горбачев. Оно стало модным только потому, что первое лицо в государстве его использовало. Заметьте, что Горбачев ушел, и слово используется очень редко. Разве что в ироническом контексте.

Еще один пример слова, которое в 90-х годах вошло в язык и быстро из него вышло: "растаможка". Оно не ушло совсем, но стало менее актуальным.

В книге еще две главы. "Разделенные одним языком" - это глава о тех самых больных точках, о которых мы говорим, о речевом поведении, о том, как по-разному мы себя в языке ведем; о моде в речевом этикете, например, сегодня мы иначе обращаемся друг к другу, иначе здороваемся и прощаемся.

И последняя глава - "Правка языка", в которой я анализирую попытки власти, общественных движений, компаний изменить язык. И здесь я призываю относиться к этому аккуратно. С этим связаны и проблемы политкорректности: можно ли запретить некоторые слова как неполиткорректные? В частности, бранные слова для разных национальностей и рас? Я подробно анализирую бюрократические попытки, которые уже вошли в язык, типа "лица кавказской национальности"? Иногда политкорректность дает худший результат.

РЖ: Потому что такого лица просто нет?

М.К. : Это во-первых. В момент, когда к какой-то нации возникает сложное отношение у административных работников, вместо простого ее названия возникает некое общее "лицо". Ведь никаких "лиц славянской национальности" или "русской национальности" нет. Таких примеров много.

Еще интересная деталь: если раньше язык регулировался с помощью лингвистов, то сегодня это происходит с помощью новых технологий. В частности, спел-чеккеров. Когда компьютер подчеркивает ошибки, мы верим ему, даже если он сам ошибается. Некоторые ошибки делаются как бы вслед за компьютером и становятся регулярными.

Более того, если раньше человек проверял, как пишется слово, заглядывая в словарь, то теперь он заходит в yandex или в rambler и сравнивает, сколько там вариантов с одним написанием этого слова, а сколько - с другим. И побеждает то, которое чаще встречается.

РЖ: Но дело лингвиста - лишь фиксировать изменения в языке?

М.К. : Да. И очень аккуратно пытаться сохранять норму, не заявляя, что все, что от нее отличается, отвратительно, что такого не должно быть. Лингвист не может быть диктатором.

Беседовала Наталья Иванова-Гладильщикова

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67